Страница 9 из 51
Так же, как он…
Губы скороговоркой прошептали несложное заклинание — и в густых зарослях высокой травы появился слабый проблеск. Два шага в направлении этого маячка — и рука нащупала Знак. Тонкий шнурок развязан — если бы кто-то в его отсутствии случайно натолкнулся на Знак, это выглядело бы просто случайной потерей.
Еще несколько секунд он стоял неподвижно. Успокаивался, заставляя сердце стучать ровно и размеренно. Демонстрируемая на встрече уверенность в себе давалась нелегко. Ему бы на самом деле хоть десятую долю этой уверенности. Но даже с ничтожными шансами он готов играть — слишком высоки ставки.
К черту тяжелые мысли! Домой! Лечь в кровать, поскорее заснуть и не думать о могущественном враге и жутковатых союзниках. Не думать даже о награде, которая его ждет.
Дорога к дому вела по узкой тропинке, спрятанной среди столетних деревьев. Многочисленные ловушки узнавали его и продолжали мирно спать, поджидая чужака. Какой с них прок, если придут настоящие враги?
Вечер уже сменился ночью, и тусклого света звезд недоставало, чтобы разглядеть дорогу. Впрочем, видеть и не обязательно, ноги сами помнят каждый поворот. А подсознание, наверное, знает точное количество шагов на этом тысячи раз пройденном пути.
Двум охранникам у ворот тоже не нужен свет, чтобы разглядеть Знак на его груди. Они не сказали ни слова, когда Мастер прошел внутрь, только почтительно склонили головы.
Рано поседевший мужчина закрыл за собой дверь своей комнаты на засов, взглядом зажег одну из трех свечей в бронзовом канделябре, спрятал серый сверток на самое дно сундука и, не раздеваясь, лег на высокую кровать. Лицом к стене. Так, чтобы можно было смотреть на свою тень, подрагивающую в такт неровному горению свечи, на почерневшие от времени камни и узкие серые полоски между ними.
Так проще заснуть.
Так проще ни о чем не думать.
Не думать об ученике, посланном на смерть. Если бы в его глазах появилась хоть тень сомнения, хоть отблеск страха или недоверия к учителю… Но он не сомневался, он верил и не дал страху подавить волю.
Не думать о тех, кого он предал, и о тех, кого еще предстоит предать.
Не думать о кошмарах, которые придут ночью. Они обязательно придут снова и будут приходить еще долго. Даже если он победит.
…Темнота. Только нити слабо мерцают. Сотни тысяч, миллионы тонких нитей, сходящихся в огромный узел и разбегающиеся во всех направлениях. Тесная комнатушка растворилась в густой темноте, и концы нитей теряются где-то в бесконечности. Чудовищная паутина, в которую так легко попасть и из которой не хочется выбираться.
Дрожащая рука касается еще одной нити. На глаза наворачиваются слезы, разум кричит: «Не смей!» Но рука не в состоянии выполнить этот приказ. Скользит по нити, вызывая ее слабое колебание…
Эта нить ведет в прошлое. В маленький осколок прошлого, из которых оно сложено подобно мозаике. В голове возникают образы, яркие до такой степени, что хочется зажмурить глаза. Только это не помогает.
Вот появляется человек. Обычный человек с обычным лицом и обычной фигурой, похожий сразу на многих. Секунду он подобен застывшему изваянию, затем начинает меняться. Поколения за поколением проносятся со скоростью урагана, метаморфозы пугают своей быстротой. Тело человека плавится, подобно воску свечи, обретая новые формы. Торс деформируется, грудная клетка выступает вперед. Руки оснащаются острыми когтями, кожистые перепонки за спиной растут, превращаясь в крылья. Ноги атрофируются, становясь двумя длинными хвостами.
Но страшнее всего смотреть в лицо. Даже не на все сильнее прорастающие клыки или заостряющиеся уши. А в глаза, которые стремительно теряют разум, но непостижимым образом сохраняют память. О том, кем он был когда-то.
Не когти и не клыки делают тифона одним из самых страшных врагов людей. Не его ослепляющий взгляд. А эта память, вызванная ею боль и порожденная ею ярость.
…Еще одна нить. Трогать их — безумие, но оставить в покое, уйти, уже осознав, как много они могут дать, кажется выше человеческих сил. Сложно сказать, куда ведет эта нить. Может, в прошлое, а может, и в будущее.
Картинка дышит скучной радостью деревенского быта. Раннее утро. Огород, примыкающий к приземистому домику, раскрашенному в веселые желто-зеленые цвета. Крестьянка в легком простом платье и белом платке, повязанном на голову. Из-под платка пробиваются волосы, темные с редкой сединой. Обветренное загорелое лицо еще не утратило красоты, и не один поклонник наверняка обивает порог дома молодой вдовы.
Рядом с женщиной, словно портрет, написанный с нее треть века назад, девчушка лет семи — в таком же платье, с таким же платком на голове. Тот же чуть вздернутый нос, те же большие глаза, те же длинные ресницы. Мамина помощница.
Женщина задумалась о чем-то и, нахмурив брови, глядит на ровные ряды проклюнувшихся из-под земли ростков. Дочка приступает к работе первой, увлеченно орудуя маленькой, по росту, деревянной тяпкой. На лице ее радостная сосредоточенность, она еще умеет получать от работы то удовольствие, что недоступно большинству взрослых.
Мать, передернув сердито плечами, словно отгоняя наваждение, отходит к сараю, чтобы взять свой инструмент. Поэтому начало событий она не видит, оборачиваясь только на пронзительный крик дочери.
Крик этот вызван в основном неожиданностью, в нем почти нет страха. Тяпка вдруг провалилась под землю — странно, необычно и… любопытно. Девочка присаживается на корточки, заглядывая в невесть откуда появившуюся ямку.
Мать уже бежит к ней, сама крича что-то невразумительное. Она не понимает, что происходит. Но она чувствует. Она не прекращает ни кричать, ни бежать, когда ее дочь целиком исчезает во взметнувшейся вверх огромной клыкастой пасти. И вторую свою добычу глот получает без труда.
Нити… Не всегда они вызывают сцены, которые можно передать словами. Иногда после касания одной из них в сознание словно вливается нечто. Знания, мысли, образы… Особенно памятны были две нити. Одна в числе прочего дала понимание того, какой величайший дар свалился ему в руки. Вторая заставила в ужасе отпрянуть от Узла и прекратить беспорядочную игру на этих струнах. Пока прекратить…
Образы стали путаться в голове, переплетаться один с другим, и человек, лежащий лицом к своей тени, понял, что засыпает. Свеча погасла, и тень исчезла, слившись со стеной.
Даригаш поймал себя на мысли, что начал испытывать к Кипту симпатию. Нет, Остающийся не перестал быть врагом, с которым его по необходимости соединил лишь кратковременный союз. И все же они словно были по одну сторону, а таинственный Белый — по другую.
— Неуютно чувствовать себя слепцом, не так ли, враг мой? — Кипт, судя по всему, разделял его мнение.
Вместо ответа Уходящий посмотрел своему визави в глаза:
— Ты так легко называешь меня то другом, то врагом… Для тебе это просто слова, Мастер? Ты не вкладываешь в них большого значения?
Кипт смешался, и на недолгое время лицо его приняло непривычное для себя серьезное выражение.
— В какой-то степени это так, Уходящий. Мой характер… его не переделаешь, прости. Но с другой стороны — разве я по сути так уж не прав? В данный момент я вынужден считать тебя другом, и, если дело дойдет до открытой схватки с нашим общим противником, буду со всем возможным рвением прикрывать тебе спину. От тебя, между прочим, я вправе ждать того же самого. Однако, когда все будет кончено, мы снова станем врагами, и кто знает — может, нам еще доведется…
Кипт оборвал себя, выразительно махнув рукой. Даригаш кивнул:
— Когда все будет кончено. Зловещая фраза, не правда ли? Дай-то Бог, чтобы у нас с тобой еще была возможность повраждовать.
Остающийся громко рассмеялся. Положил Даригашу руку на плечо:
— Будь здесь бутылка доброго вина, я с удовольствием поднял бы за это тост. Пью за то, мой друг, чтобы мы поскорее стали врагами!