Страница 40 из 42
C другой стороны, опыт двух мировых войн, шок Пирл-Харбор порождали в США комплекс уязвимости, опасения за безопасность собственной территории в случае новых воен ных столкновений. Отсюда установка на поддержание военно-промышленного потенциала и боеготовности на уровне, достаточном для разгрома любого потенциального противника, нанесения по нему опережающих ударов, на отнесение военных действий максимально далеко от американской территории. Установка на оборону «дальних подступов» приводила к переходу от довоенной концепции континентальной обороны – защиты Западного полушария – к концепции постоянного военного присутствия в ключевых регионах мира и поддержания потенциала глобального проецирования мощи. «Подобная роль отвечала проведению становившейся традиционной американской политики, направленной на предотвращение господства какой-либо одной страны в Европе либо в Азии»[231], – подчеркивал Самюэль Хантингтон.
При этом, в соответствии с набиравшей популярность школой геополитики (Маккиндер, Спайкман), главным источником стратегических угроз рассматривалось сухопутное пространство Евразии, контроль над которым со стороны враждебных США государств трактовался как угроза американским жизненным интересам. Особый интерес вызывали выявляемые геополитиками «окаймления» (rimlands) Евразии, откуда можно проецировать мощь в глубь Евразии. Уже подготовленный в 1943 году план послевоенного базирования предусматривал обеспечение стратегического периметра обороны далеко за переделами Западного полушария, предполагая доминирование и в Атлантике, и на Тихом океане. К осени 1945 года КНШ представил новый план базирования, где размещение только основных опорных баз планировалось на всей акватории Тихого океана (от Новой Зеландии через Филиппины к Аляске и Алеутским островам), в Арктике (Ньюфаундленд и Истландия), Восточной Атлантике (Азорские острова), Карибском бассейне и зоне Панамского канала. Авиационный транзит должен был обеспечиваться по линии Манила – Бангкок – Рангун – Калькутта – Дели – Карачи – Дархан – Каир – Триполи – Касабланка.
Американист Владимир Печатнов подчеркивал, что «сочетание новых огромных возможностей США, с одной стороны, и новых потенциальных опасностей, с другой, подводило Вашингтон к идее глобального лидерства Америки как посильного и необходимого условия поддержания международной стабильности и предотвращения новой мировой войны…
Традиционное для заокеанской республики мессианство с его уверенностью в универсальности американских принципов и благости американской мощи теперь впервые опиралось на самый мощный в мире военно-экономический потенциал»[232]. Но для оправдания такой глобальной стратегии, обеспечения ей государственной и общественной поддержки не хватало одного – врага.
К весне – лету 1945 года эта роль в закрытых оценках все чаще стала отдаваться Советскому Союзу, хотя бы потому, что только он располагал набором характеристик, приписываемых глобальному конкуренту: положением в центре Евразии, военной мощью, неприемлемыми для США идеологией и общественным строем. Первое развернутое обоснование этой позиции можно обнаружить в подготовленном в апреле 1945 года докладе УСС «Проблемы и цели политики Соединенных Штатов», где СССР представал в роли «евразийского гегемона», способного в силу органически ему присущих «экспансионистских устремлений» и ресурсов «стать для США самой зловещей угрозой из всех известных до сих пор».
В качестве инструментов «профилактического сдерживания» предлагалось исключить советское влияние в Японии, не допустить его распространения на всю Германию и Китай, а также создать систему обороны, состоящую из трех эшелонов. Первый – военно-политический блок США и стран Западной Европы, второй – сеть военных баз от Исландии и Гренландии до Карибского бассейна, третий – система обороны обеих Америк. Уход из Европы рассматривался равнозначным «приглашению России к берегам Атлантики и чревато риском оказаться лицом к лицу с Россией, подмявшей под себя всю Европу»[233].
Во многом решающим для определения политики в отношении СССР стало заседание кабинета 21 сентября 1945 года, на котором рассматривалось предложение многоопытного военного министра Генри Стимсона (это было его последнее заседание) о возможности поделиться знаниями о ядерном оружии с Москвой для сохранения союзнических отношений. Будь Рузвельт жив, так бы и произошло. Но и тогда эту идею поддержали 13 из 18 присутствовавших. Однако противники такой идеи во главе с военно-морским министром Форрестолом организовали утечку в прессу, извратив ее суть (дать русским бомбу) и приписав идею бывшему вице-президенту Уоллесу, слывшему ультралибералом. Больше Трумэн к этому вопросу не возвращался[234].
Был и еще ряд важных факторов, который заставлял искать серьезного врага и находить его именно в Советском Союзе. Печатнов совершенно справедливо указывает на «большие опасения верхушки Пентагона в связи с перспективой обвальной демобилизации и демонтажа всего военно-промышленно-научного комплекса США, созданного в годы войны и теперь казавшегося ненужным в глазах значительной части американского общества. В этой обстановке СССР представлялся идеальным эквивалентом фашистской угрозы, дающим как нельзя более подходящее и единственно правдоподобное объяснение сохранения и дальнейшего наращивания американской военной мощи… Подобной идентификации противника помогала и ставшая популярной в Вашингтоне ассоциация советского режима с нацистским на основе схожих внешних черт – политическая диктатура, «экспансионистская» официальная идеология, враждебная либеральной демократии, и т. д.»[235].
Идеи американской исключительности приобрели однозначно явную антисоветскую окраску. «Убежденные в том, что Провидение назначило нас избранным инструментом противодействия коммунизму, где бы он ни угрожал миру, стабильности и морали, мы заняли позиции на Армагеддоне и воевали во имя Господа, – писал Генри Коммаджер. – Те, кто не был с нами, были против нас, говорили мы, и использовали огромные суммы денег, влияние и, наконец, военную силу, чтобы нанести удар по силам зла и вдохновить и вооружить руку добра. Тем самым мы разделили мир на два лагеря по признаку моральности»[236].
Осенью 1945 года в ОКНШ Соединенных Штатов была разработана новая «Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США», где утверждалось, что «единственной ведущей державой, с которой США могут войти в конфликт, неразрешимый в рамках ООН, является СССР». «Стратегическая концепция разгрома России» стала быстро дополняться конкретными военными планами. Первый из них был разработан в октябре 1945 года, он предусматривал ядерные бомбардировки 20 крупнейших городов Советского Союза. За несколько месяцев в военно-стратегическом планировании США Советский Союз превратился из союзника в противника, хотя само по себе поведение Москвы явно не давало для этого достаточных оснований (СССР действовал в рамках ялтинских и потсдамских договоренностей, не началась еще даже советизация режимов в странах Восточной Европы)[237]. К началу 1946 года мотивы советской политики трактовались в Пентагоне как неотличимые от фашистских, что предполагало и свод принципов, применявшихся в годы войны к государствам оси – недопустимость умиротворения, бесполезность переговоров, ставка на силовое уничтожение агрессора.
Сталин ответил речью 9 февраля 1946 года, в которой возродил установку о капитализме как источнике войн и призвал советских людей осуществить новый рывок, чтобы быть готовым «к любым неожиданностям». На Западе эту речь восприняли как отказ СССР от сотрудничества. Госдепартамент запросил мнение на этот счет своего посольства в Москве и получил, наверное, самый знаменитый в истории дипломатии ответ – «длинную телеграмму» о мотивах советского поведения. Джордж Кеннан создал тот демонический образ Советского Союза, который оказался столь востребованным в администрации США: от природы враждебная Западу сила, движимая идеями экспансии и нуждающаяся во внешних врагах для спасения своей тоталитарной системы. Руководство СССР воспринимает только логику силы, и поэтому он должен быть сдержан преобладающей силой Запада. Министр обороны Форрестол сделал все, чтобы телеграмма получила максимально широкое хождение в Вашингтоне. Созданный весной 1946 года State-War-Navy Coordinating Committee предложил положить ее в основу выработки внешней и оборонной политики. Стратегия прояснилась: отпор «советской экспансии» по всему миру, отказ от компромиссов с СССР, силовое давление – «сдерживание».
231
Самюэль Хантингтон. Столкновение цивилизаций. М., 2011. С. 369.
232
Владимир Печатнов, Александр Маныкин. История внешней политики США. М., 2012. С. 292.
233
Цит. по: Владимир Печатнов, Александр Маныкин. История внешней политики США. М., 2012. С. 295–296.
234
Susan Butler. Roosevelt and Stalin. Portrait of a Partnership. N. Y., 2015. P. 497–502.
235
Владимир Печатнов, Александр Маныкин. История внешней политики США. М., 2012. С. 302.
236
Henry Commager. The Defeat of America. P. 10.
237
Владимир Печатнов, Александр Маныкин. История внешней политики США. М., 2012. С. 299–301.