Симфония

В больнице принимал его я. И невольно заинтересовался.

Он был чем-то похож на древнего полководца. Высокий, широкоплечий, седобородый. Белоснежная чалма надвинута на высокий и гордый лоб. А лицо поблекло, покрылось морщинами. Не теми резкими благородными морщинами, что напоминают шрамы, а мелкими, стариковскими. Но я почему-то решил, что это не от возраста, а от долгой мучительной боли.

Века были опущены. Больной стонал и иногда судорожными движениями хватался за голову. Я спросил его имя и не получил ответа. Видимо, вопросов он не слышал.

Прежде чем ставить диагноз, нужно было сделать снимок.

Наконец рентгенограмма готова. Вместе с Робертсоном я внимательно изучаю ее. Узкий палец профессора упирается в белое пятно на снимке.

- Больше месяца не проживет, - говорит он негромко.-Яма[ Я м а - бог загробного мира. ] стережет его дорогу.

Конечно, я понял. И все-таки возразил: - Может быть, опухоль не злокачественная?

- За последние тридцать лет я ни разу не ошибся.

- А если попробовать гаммаизлучение?

Осторожно стряхнув пепел с сигары, он пожал плечами.

- Опухоль на шесть сантиметров ниже мозговой коры. Если бы наверху...

- Значит его ничем не спасешь?

- Ничем.

- Господин Робертсон, - я невольно повысил голос. -вы повторяете то, что сказал профессор Аронакс капитану Немо. Но ведь это было добрых сто лет назад.

- За сто лет медицина многому научилась, только не творить чудеса. Единственное эффективное лекарство здесь ланцет. Но мозг не аппендикс.

Ставя точку, он поднялся и, вежливо кивнув мне, направился к своей машине. Я остался сидеть в кресле, старом кресле, сплетенном из гибких ивовых прутьев.

Я попробовал думать о чем-нибудь другом. И не мог.

Перед глазами стояло лицо капитана. Именно таким представлял я другого капитана, героя моих детских книг. А что, Немо ведь тоже родился в Индии. Сколько морей и океанов прошел на своем корабле этот капитан с Ланки, старый морской бродяга. Сколько раз его корабль выходил победителем в борьбе со стихией. Но сейчас, горько подумал я, корабль жизни попал в водоворот. И у капитана не осталось сил сопротивляться.

Можно ли ему помочь, вырвать из водоворота? Я перебрал в уме все известные мне средства. Ответ был известен заранее. Нет.

В тот же день для предупреждения метастазов я ввел больному кангерин. Это должно было помочь ему в будущем, если удастся уничтожить опухоль. А как?..

Я думал об этом и вечером. "Неужели, капитан, никогда больше ты не будешь бороздить океаны? Никогда не услышишь глухой грохот волн, пронзительные крики альбатросов?".

Я подошел к роялю и осторожно тронул клавиши. Звук получился жалобный. Но в нем было и что-то другое, неуловимо зовущее, требовательное. Как будто я уже начал рассказ и теперь обязан был его кончить. Я знал это чувство, оно приходило всякий раз, когда я писал что-то новое.

Пока я не знал, что это будет: симфония или ноктюрн, баркаролла или соната. Но я знал точно - это будет музыкальная поэма о человеке, в чью жизнь, овеянную романтикой, ворвалась грозная судьба.

Время исчезло. Я не слышал, как часы пробили полночь, не видел, как побежала по стеклу блестящая змейка рассвета.

Передо мной, загородив комнату и мир, стоял человек, отдавший всю свою жизнь борьбе со стихией.

А потом пришла эта мысль. В состоянии, в котором я находился, она даже не показалась мне странной. Почему бы, в самом деле, не попробовать такое сильное лекарство, как музыка? На мгновение я пришел в себя, увидел палату, склонявшегося над больным профессора и... оркестр - мне самому стало смешно.

Я снова наклонился к роялю. Но мысль была, как первая волна перед бурей. За ней, беспорядочно толкаясь, пришли другие. И самое удивительное, что сознание работало ясно.

Оно отсеивало случайные обстоятельства, четко группировало факты, пробивая путь одной, главной идее. В конце концов я твердо решил завтра же поговорить с Робертсоном.

Интересно, что эта бессонная ночь меня многому научила.

Раньше я сказал бы профессору обо всем прямо и, конечно, он поднял бы меня на смех. Теперь я прибег к небольшому мостику.

- Господин Робертсон, вы, разумеется, помните югославских ученых, получивших, несколько лет назад смертельную дозу гамма-излучения?

Профессор молча кивнул.

- Вы, наверно, не забыли и французских врачей, которые лечили их. Это была первая победа над лейкемией.

- Святая, хотя и общеизвестная истина. А что вы намеревались мне сказать?

С мостиком получилось не очень убедительно. Нужно было переходить к делу.

- Я хотел поговорить о капитане, которого вчера привезли в больницу. Думаю при его лечении воспользоваться новым методом.

- Слушаю.

- Знаете, господин профессор.., - растерянно пробормотал я, - прежде чем перейти к главному, я хотел бы сказать...

- Не надо господин Мансуров. Переходите прямо к главному. У нас мало времени.

- Я хочу лечить пациента музыкой.

-Как? - он недоверчиво всматривался в меня.

- Да, музыкой. - Я повысил голос.

Воцарилось молчание. Потом он рассмеялся. Смех был резкий, почти истерический.

- Господин Мансуров, не сердитесь... Музыкой можно завораживать змей, но при чем тут раковая опухоль?

Робертсон снова рассмеялся. Затем встал и хотел уйти.

Я с трудом уговорил его остаться.

- Ладно, продолжайте,- старый хирург махнул рукой и демонстративно уселся в кресло, подперев рукой подбородок. - Продолжайте, - повторил он. В нашей жизни так мало веселого.

Это был уже прямой вызов. Я, однако, заставил себя говорить спокойно.

- Вы, господин профессор, должно быть помните Руже де Лиля. Его "Марсельеза" сделала больше, чем целая армия. С ее помощью народ изгнал иноземных захватчиков.

Он пoжал плечами.

-История и медицина. Не улавливаю связи. И вообще, нельзя ли без увертюры?

- А что вы скажете о работах венгерских врачей, при удалении зубов использующих музыку для обезболивания?

- Пустяки, которые не имеют отношения к раковой опухоли.

- Допустим. Сейчас я перейду к тому, что имеет отношение. Но только не перебивайте меня, выслушайте до конца.

Получив торжественное обещание (оно было дано по всей форме, а легкую иронию можно было не заметить), я продолжал: - Клетки из которых состоит организм, держатся за жизнь. Без борьбы они не сдаются. И нередко в борьбе с микробами и вирусами побеждают. Это первое. Второе. Что такое раковая опухоль? Это те же клетки, только вышедшие из-под контроля организма, не подчиняющиеся законам нормальной физиологии. Они высасывают питательные вещества, обрекая остальные клетки на голод. Более того, их выделения отравляют организм. Мы знаем, обычно поле боя остается за этими клетками. Но бывает и наоборот. Бывает, что раковая опухоль рассасывается. Медицинской науке известно около ста подобных случаев. Конечно, не так уж много. Однако есть обстоятельства, когда исключения важнее правил. К сожалению, изучены они недостаточно. По-моему, решающую роль в этих парадоксальных случаях играет нервная система. Мобилизуя защитные силы организма, она делает его непобедимым. А если нервная система спит? Тогда... Тогда необходимо разбудить ее, прибегнув к внешним раздражителям!