Восхождение. Кромвель

Разбогатевшие воротилы торговли, разжиревшие финансовые магнаты, смирнёхонько засевшие в Сити, одинаково страшатся и республики, и Стюартов, и равенства. Оно и понятно, в любом случае их жадные головы первыми попадут под топор палача. Они тоже хотят палату общин, палату лордов и власть короля, своего короля, который не отдаст их на растерзанье ни левеллерам, ни республиканцам, ни кавалерам. Своим королём они видят его, невольного вождя революции. Они предлагают корону, наследственную власть и много денег на армию, ибо без армии он не сможет их защитить.

Оливер Первый — звучит довольно смешно. Он служил только Господу. Звания генерала, протектора, короля, придуманные людьми, наивными в своей слепоте, для него не дороже пера со шляпы. Всё-таки мог бы стать королём, если это воля Господня. Тогда наверняка получит деньги на армию, заплатит солдатам, и армия по-прежнему будет на его стороне. Кто же посмеет ему возразить? Возразят его генералы. Не успеет холодный металл коснуться его головы, они арестуют его, обвинят в измене, в отступничестве, в сношениях с дьяволом, не важно в чём, но своей смертью он тогда не умрёт.

Да и много ли нынче весит звание короля? Один звук, пустота. Кромвель и без королевского титула может передать власть по наследству. Но кому? Сыну Ричарду? Какой же он протектор или король? Ричард напрочь лишён государственного ума. В первый же день наделает столько ошибок, что власть сама собой выпадет из его слабых рук. Его политические взгляды расплывчаты, он лишён энергии действия, в его сердце не бьётся жажда победы, он не живёт только мыслью о Господе. Пока отец воевал и правил, правил и воевал, из сына вырос тихий, скромный сельский хозяин, любитель охоты и лошадей, убеждённый, что в этом мире ничего не придумано лучше сытой, спокойной, размеренной, непритязательной жизни в своём уголке, со своей конюшней, со своей сворой собак, с женой и детьми. Может быть, Ричард прав, однако за это генералы презирают его, армия не примет гражданского человека, финансовые воротилы деньги, конечно, дадут и станут вертеть им, как куклой, не у короля Ричарда, не у протектора Ричарда будет настоящая власть, настоящая власть будет у них. Неужели море крови пролито единственно ради того, чтобы страной управляли торгаш и банкир?

Господи, свой праведный гнев изливаешь за что?!

Он был убеждён, что сам Господь возвысил его, сам он этого не хотел, не просил, он всегда был покорен только воле Его.

2

Роберт Кромвель, отец, был простой сельский хозяин, землевладелец и пивовар, и он сам, Оливер Кромвель, его единственный сын, долгие годы тихо и мирно был сельским хозяином, землевладельцем и пивоваром. Оба они гордились тем, что варят пиво, разводят овец и коров и получают доход более трёхсот фунтов стерлингов в год. Роберт Кромвель любил повторять:

— Труд есть священный долг перед Господом, ибо Господь сказал, что тот, кто верит в него, должен в поте лица добывать свой хлеб, и потому всё лучшее на земле Создано трудом человека.

В любое время года, в любую погоду, в дождь и в жару Роберт Кромвель поднимался чуть свет, завтракал хлебом и молоком, сам отправлялся в конюшню, седлал своего гнедого конька, способного пройти без отдыха тридцать миль, в поношенной шляпе, в потёртых перчатках поднимался в седло и выезжал со двора, пропадал целый день, а домой возвращался с наступлением темноты, усталый, но спокойный, довольный собой.

Он объезжал стада коров, отары овец, осматривал маток, при случае сам принимал телят и ягнят; следил за созреванием трав и мог встать в один ряд с косцами или подавать вилами сено; с особенным вниманием наблюдал за стрижкой овец и сам брал ножницы в руки, чтобы помочь стригалям; проверял, хорошо ли вымыта шерсть, ровно ли щиплют её крестьянские ребятишки, одинаковой ли толщины нити прядут крестьянские девки, сколько нитей закладывают в основу ткачи, работающие на него в деревнях, ближних и дальних, проверял ширину и длину полученного куска, взвешивал каждый кусок, добиваясь, чтобы прядильщики и ткачи неукоснительно соблюдали закон; отправлял коров и бычков поблизости в Кембридж, а шерсть и сукно на лондонский оптовый рынок, подсчитывал прибыль и, если прибыль была высока, не без гордости говорил:

— Шерсть — вот истинное золото Англии. Испанское золото даровое, испанцы, паписты, еретики, льют кровь и грабят колонии, своё золото они промотают ещё быстрей, чем Оливер промотает наследство отца, а золото Англии будет всегда.

Если цены падали и Роберт Кромвель зарабатывал меньше трёхсот фунтов стерлингов в год, он долго ворчал, что испанцы, эти паписты, еретики, вытесняют английскую шерсть с европейского рынка, что у этих папистов, еретиков шерсть тоньше и сладу с ней нет. Тогда он вспоминал короля и бранился:

— Обязанность короля приумножать достояние подданных. Давно пора задать перцу этим папистам, еретикам.

Каждое воскресное утро, неизменно спокойный, сосредоточенный, во главе семейства, отправлялся в приходскую церковь. Правда, это была королевская епископальная церковь, она не удовлетворяла его. Королевская, англиканская церковь, по его словам, порвала с папистами только для виду. Его раздражали пышные одежды священников, роскошное убранство икон, языческие обряды, как он их называл. Роберт, как и многие горожане, считал, что церковь должна быть бедной и строгой, как в первые века христианства, когда она жила по заветам Христа, ибо сказано, что ни один богач не попадёт в Царство Небесное. Для него единственным и величайшим законом было Евангелие, только оно было компасом, который указывал верный путь к праведной жизни, только оно было якорем, спасавшим его в бурях переменчивой жизни, оно стояло выше его мысли, выше воли, он чтил только Евангелие и преклонял голову только перед этим законом, который был установлен не им и никем из людей, и если Кромвель исправно каждое воскресное утро посещал королевскую англиканскую церковь, то лишь потому, что пропустившего ждал епископский суд, а Евангелие предписывало покорность властям, праведным, справедливым властям, иногда прибавлял он, когда король отступал от истинной веры и причинял своим подданным вред, ведь не Господь существует для человека, но человек существует для Господа, вся жизнь человека не более чем служение и прославление Господа, из чего следует, что король так же должен служить Господу, как и простой смертный.

Возвращаясь из церкви домой, Роберт Кромвель объяснял трёхлетнему сыну, ведя его за руку, ступая медленно, осторожно, как человек, привыкший ездить верхом:

— Служение Господу, Оливер, не такое уж лёгкое дело, как может тебе показаться, ведь душа человека смущается дьяволом, а дьявол хитёр, ах как хитёр, он хитрее самого хитрого хитреца. Как ты думаешь, в чём его хитрость? Тебе уже пора это знать, потом будет поздно, мой мальчик. Дьявол смущает бедную душу легионом желаний. Смущённая ими, душа становится похожа на путника в чужой стране, среди неведомых зверей, может быть, лучше сказать, это город, осаждённый врагом. Слабая душа уступает дьяволу без борьбы, сдаёт город врагу, не сделав ни единого выстрела, тогда как душа того, кто служит Господу, подобна воину, выступившему в поход. Чтобы спастись, она вступает в борьбу с искушениями плоти, с соблазнами растленного мира, погрязшего в грехе и разврате, об этом ты узнаешь потом, когда станешь взрослым. Не уставай же в борьбе, мой мальчик, не останавливайся ни на минуту, иди вперёд и вперёд, выкажи мужество, закали сердце желанием победить.

Роберт знал, о чём говорил. Его борьба с кознями дьявола была давно позади. Он неукоснительно следовал правилам, которые, не зная усталости, внушал своему пока что несмышлёному сыну. Бережливость, скромность этого человека могли служить примером другим. Он всегда был одет в камзол простого сукна, вытканного его же ткачами. Камзол украшался только широким белым полотняным воротником, без кружев и иных финтифлюшек, какими ублажают свою пустоту бездельники и кавалеры, да стальной пряжка кожаного ремня. Его лицо бывало большей частью спокойно, взгляд сосредоточен, губы сжаты. Он был сдержан в обращении с женой и детьми, строг, но справедлив со своими работниками, немногословен с единоверцами, неразговорчив с приверженцами королевской церкви и всегда с презрением, даже с ненавистью говорил о папистах, которым, по его убеждению, не должно быть места на доброй английской земле. Он не любил церковных праздников, потому что в праздники запрещалось работать. Во время праздников Роберт выходил на площадь вместе с семьёй, не желая предстать перед судом, ведь всюду в толпе шныряли шпионы епископа, но не принимал участия в плясках, поскольку почитал эти пляски наваждением дьявола. Не прикасался к картам, не играл в кости, не бывал в театре, когда лондонские актёры давали представления в Гентингтоне, не участвовал в спортивных играх вроде футбола или ручного мяча, из чего следует, что Кромвель тщательно избегал искусно сплетённых сетей хитроумного дьявола.