Чужой клад

— Нет, теперь она еще больше боится, — вздохнул Тарас. — Говорит, теперь ее будут ругать за то, что сразу промолчала.

— Вот беда… И надо бы мне в этом разобраться, да пора ехать. Ладно, Тарас, вы уж с Мотрей до моего возвращения ничего не затевайте. Приеду — тогда все и обдумаем. А самое главное — старательно учите слова из пьесы, чтобы потом самим не опозориться да Ивана Леонтьевича не подвести. Ну, бывай, Тарас. Помни об осторожности, все примечай и Мотрю береги.

Расставшись с Тарасом, Настя выпорхнула на улицу и стремительно понеслась вперед, к тому месту, где под укрытием раскидистых дубов ее ждала дорожная карета, запряженная парой лошадей. Быстро оглядевшись по сторонам, девушка юркнула в заранее распахнутую дверцу. Задернутые шторы создавали внутри кареты полумрак, из которого загадочно и призывно блестели глаза Дениса.

— Доброе утро, мадемуазель, прошу вас, — сказал он скороговоркой и чуть отодвинулся, приглашая девушку сесть рядом.

Однако Настя, словно не заметив его жест, уселась напротив. Рядом с собой она положила небольшой узелок, в который были собраны мелочи, необходимые каждой женщине даже в самой короткой дороге.

— Никто не видел, как вы уходили? — спросил Денис.

— Только один Тарас, я встретила его возле ворот. Кстати, он сказал мне, что Мотря узнала того разбойника, которого вы застрелили. Это Гаврила, конюх из поместья Боровичей. Наверное, это именно он поджег барскую конюшню, а потом сбежал к разбойникам. Может, он был зол на Заруцкого. Ведь, по правде говоря, Харитон Карпович управляется с людьми очень круто.

— Но напали эти люди почему-то на вас, — пробормотал Денис. — А Мотря еще кому-нибудь рассказала, кроме Тараса?

— Нет, никому. И я велела Тарасу, чтобы они с Мотрей помалкивали до моего приезда.

— Вы очень правильно сделали, — одобрил Денис и после паузы с улыбкой добавил: — Представляю, как за время нашего отсутствия изведутся глуховские сплетники! Ваше похищение — это сейчас главная загадка в городе, а вы вдруг уехали! Кумушкам некого расспросить о подробностях. Да и приставы, наверное, будут недовольны. Как бы еще не кинулись вам вдогонку.

— И мне бы не хотелось, чтобы нас догнали, — забеспокоилась Настя. — Давайте ехать не по прямой дороге, а чуть на запад, через Ромен.

— Ромен? Кажется, где-то возле Ромена расположено поместье вашего кузена?

— Да. Кстати, может быть, нам следует заехать туда и расспросить об этом разбойнике Гавриле?

— Нет, не надо, — покачал головой Денис. — Лучше нам с вами держаться так незаметно, чтобы как можно меньше людей знало о нашей поездке.

Он замолчал, и Настя не нашла что сказать. Несколько минут они ехали в совершенном безмолвии. Чуть отодвинув край занавески, девушка поглядывала на проплывавшие мимо поля и чувствовала на себе пристальный взгляд Дениса.

До вчерашнего вечера она еще старалась себя убедить, что ее влечет к Томскому лишь благодарность, естественная в отношении человека, который уже не раз спасал ей жизнь. Но за прошедшую ночь, когда ее беспокойный сон то и дело прерывался волнующими грезами, девушка наконец призналась себе, что влюблена в Дениса; нет, не просто влюблена, а любит его пылко и страстно, как настоящая женщина! Теперь она боялась, что это чувство может оказаться безответным или того хуже: Денис захочет воспользоваться ее любовью, чтобы увенчать себя еще одной победой на амурном поприще.

Она уже не раз видела особый интерес в его взгляде, улавливала странную нежность в голосе. Да и выпады его против Новохатько, как и лукавые намеки Гликерии, подводили к мысли о том, что Настя небезразлична Денису. Но тогда почему за полмесяца их знакомства он ни словом не обмолвился о своих чувствах, даже не попытался перейти на «ты»? Почему то и дело в его обращении к ней проглядывает насмешка и снисходительность? И почему бывают минуты, когда он вдруг становится замкнутым и холодным?

Вот и сейчас Денис внезапно нахмурился и отвел взгляд от Настиного лица. Она заметила это краем глаза и, не поворачивая к нему головы, тщетно старалась сосредоточиться на придорожном пейзаже. Обоюдное молчание сделалось вдруг таким же пронзительным, как накануне в парковой беседке. Наконец, когда Настя уже не могла унять взволнованного дыхания, от которого высоко вздымалась ее грудь, Денис заговорил:

— Не кажется ли вам, Анастасия Михайловна, что нам с вами пора познакомиться получше? Мы вместе претерпели столько опасностей, а так мало знаем друг о друге.

Она взглянула ему в лицо — и тут же ее сердце радостно забилось, потому что в синих глазах Дениса снова плескалась знакомая, чуть снисходительная нежность. От его хмурой замкнутости не осталось и следа, словно только что в уме он решил сложную задачу и теперь снова мог быть открытым и оживленным.

— Да… пожалуй, — ответила она с заминкой. — Хотя, по-моему, мы уже знаем друг о друге самое необходимое.

— И все-таки расскажите о себе еще раз… Настя, — попросил он мягким, бархатным голосом, заглядывая ей в глаза. — Пожалуйста, говорите все, что вам взбредет в голову.

— Но что я могу рассказать? — Настя пожала плечами, стараясь избегать его опасного взгляда. — Я уже говорил а, что мой дедушка по матери — молдаванский дворянин, а бабушка — дочь полтавского помещика. А отец у меня из старинного казацкого рода. Он был значковым товарищем при полке. Это все равно что бунчуковый — при гетмане. Впрочем, вам это, наверное, не интересно.

— Почему же? Я ведь историк. Сейчас вот изучаю южнорусские степи, а как же тут без запорожского казачества?

Пока Настя рассказывала, Денис смотрел на нее не отрываясь, и от этого взгляда она порой замолкала или начинала путаться в словах. Дождавшись паузы, он спросил:

— А среди ваших соседей по имению не было ли человека, с которым вы могли поделиться сокровенными мыслями?

— Увы, — вздохнула Настя, — те подруги, что были у меня в Криничках, не понимали моей любви к чтению. А сейчас уже все они замужем и стали вовсе от меня далеки.

— Замужем… — повторил Денис. — Наверное, они удивлялись, почему вы не следуете их примеру?

— А я больше всего на свете ценю свободу, — заявила Настя, гордо вскинув голову. — Я люблю науки, искусства. Еще люблю вольную скачку по степям… А те мужья, которые могли бы у меня быть, непременно стали бы мешать моим занятиям и требовать, чтоб я превратилась в бабу или в даму. А я ни то, ни другое. Не знаю, понимаете ли вы меня…

— Черт возьми, ну и редкая вы птица, — с восхищением сказал Денис. — Даже в петербургском высшем свете таких немного. Пожалуй, только Екатерина Дмитриевна Кантемир отличается такой же независимостью и образованностью. А еще дочка Сумарокова, наша юная поэтесса.

— Про Екатерину Кантемир я знаю, Иван Леонтьевич рассказывал, он ведь у ее брата служил. Кажется, она уже не очень молода, замужем за князем и теперь живет в Париже? А вот про поэтессу Сумарокову не знаю… Неужто она сама пишет стихи, как итальянские и французские дворянки?

— А чем же славянские девы хуже романских? — улыбнулся Денис. — Правда, она их печатает без подписи, но разве в свете что-то утаишь?

— Наверное, барышня Сумарокова красива и умна? — спросила Настя с ревнивым интересом.

— Умна, но о красоте ее трудно судить, она пока еще очень юна и несколько угловата. Думаю, в скором времени она превратится в очень милую барышню…хотя, конечно, не в такую красавицу, как вы. Ну, да ведь с вами мало кто может сравниться. Просто вы еще, как видно, не знаете цену своей красоте.

Настя вспыхнула от невольного женского тщеславия, но тут же этого устыдилась и поспешила задать следующий вопрос:

— А нет ли у вас журнала с ее стихами?

— Журнала нет, но я помню несколько строк. Сейчас, погодите… — Денис слегка прикрыл глаза и, глядя на Настю из-под полуопущенных век, негромко продекламировал: