Чужой клад

Спешу Вам сообщить, дорогая и высокочтимая Елена Никитична, что Ваш сын, ожидая в Глухове приезда графа Разумовского, подвергает немалой опасности свою репутацию, а также свою будущность. Я, как самая нежная Ваша родственница, глубоко любящая Вас и Дениса Андреевича, не могу не тревожиться его судьбой. Здесь, в Глухове, он стал жертвой опасных чар некой девицы сомнительного происхождения и низкого воспитания. Эта самая девица подвизается на актерском поприще, где сильна не талантами, а бесстыдством в изображении разного рода вакханок и куртизанок. Один местный чиновник, долгое время бывший с ней в связи, рассказал мне о семье этой черкасской прелестницы. Оказывается, мать у нее — цыганка, а отец был из казаков-разбойников и погиб в какой-то стычке на большой дороге. Сия девица знается с мужичьем самого низкого звания, дружит с мещанками и поселянками, которые бегают в лес на свидания со своими дружками — ворами и колдунами. Две из них уже были зарезаны во время лесного шабаша. На днях Денис, рискуя жизнью, спас эту особу от разбойников, которые, видимо, не поделили ее между собой, а потому устроили драку. Вот какой опасности подвергается здесь Ваш сын. К этому добавлю, что сия девица черна, смугла, умеет ворожить, как все цыганки, отличается ужасными манерами и злым нравом. Такую ли пару Вы хотели для своего ученого, красивого и прекрасно воспитанного сына? Я, конечно, и сама могла бы открыть ему глаза на эту хищную чародейку, но разве он ко мне прислушается? Нет, Елена Никитична, только Ваш ум, Ваше влияние на сына поможет отвести его от гибельной пропасти, в которую он готов скатиться. Умоляю Вас, пока еще не поздно, отзовите Дениса к себе в деревню, скажитесь больной, либо испугайте его пожаром или иным бедствием. Напишите, что Дениса срочно вызывают по делам в Академию. Все, что угодно, лишь бы удалить его из Глухова, где с каждым днем его все сильней опутывают колдовскими чарами.

Присыпав чернильные буквы песком[14] и еще раз все перечитав, молодая вдова запечатала письмо и в тот же день отправила его с курьерской почтой в подмосковное поместье, где в это лето проживала Елена Никитична Томская, урожденная Крылова.

Затем Вера позвала своего управляющего Устина и потребовала у него отчета о делах в Напрудном. Вдове срочно требовались деньги, чтобы обновить свой выезд и улучшить обстановку в городском доме, дабы достойно выглядеть на торжестве в честь приезда гетмана. Кроме того, со дня на день в Глухов начнут прибывать окрестные помещики, многие из которых были знакомы Вере.

Устин, переминаясь и глядя себе под ноги, что-то гундосил о весенних заморозках, болезнях крестьян, жаловался на малые прибыли от имения. Молодая вдова подумала, что надо бы заменить управляющего: во-первых, Устин раздражал ее своим неказистым видом и вечным насморком, а во-вторых, в последнее время он стал явно приворовывать, поскольку, жалуясь на трудности, почему-то исхитрился купить себе недостроенный дом и участок земли на окраине города. Правда, свою покупку он объяснял наследством, якобы полученным от двоюродной бабки. Потребовав более подробного отчета и пригрозив судейскими чиновниками, Вера все-таки заставила управляющего выложить нужную ей сумму. Устин, кряхтя и охая, попросил отпустить его до конца дня, чтобы он смог осмотреть свой недостроенный дом и привезти туда мастеровых. Вера, получив деньги, не нуждалась более в услугах управляющего и не возражала против его отсутствия.

Зато отсутствие Дениса ее озаботило. Он с утра закрылся в кабинете, собираясь читать какой-то научный труд, но теперь кабинет вдруг оказался пуст, да и нигде в доме Дениса не обнаружилось. Горничная видела, как он ушел со двора. Вера только могла предположить, куда направил стопы ее несостоявшийся жених, но идти и проверять, там ли он на самом деле, казалось ей все-таки делом унизительным. Впрочем, она бы, возможно, и пошла, но в минуту ее тяжких колебаний к ней в гости вдруг нагрянула местная сплетница Феврония Журман, супруга бунчукового товарища. Пренебречь обществом и разговором этой влиятельной в Глухове особы Вера не могла, а потому, скрепя сердце, осталась дома обсуждать с Февронией Кузьминичной цены на рынке, новые моды и предстоящие торжества.

Вера не зря опасалась, что «племянник» пошел на репетиции в театр. Он и в самом деле был в эту минуту у Шалыгина и делился впечатлениями от перевода шекспировской пьесы, — ибо в кабинете Денис читал вовсе не научные труды, как думала Вера, а сцены из комедии.

— Скажу без лести: такому переводу и Сумароков позавидует, — заявил Денис, вызвав румянец гордости на бледных щеках Ивана Леонтьевича. — Я читал, дивясь остроумию реплик, и, признаюсь, запомнил их почти наизусть. Прямо хоть самому играй.

— О, это было бы прекрасно, если б ты согласился заменить собой Якова, — вздохнул Шалыгин. — Понимаю, что тебе недосуг, но жаль… Кстати, как твоя рана на руке? Заживает?

— Да какая там рана, царапина, — отмахнулся Денис. — Я о ней уже забыл.

— Ребяческая бравада, — усмехнулся Иван Леонтьевич, заметив у двери тихо вошедшую Настю. — Но, однако, он вел себя как рыцарь, не правда ли, Анастасия Михайловна?

Настя, недовольная скрытым лукавством Шалыгина, сдержанно кивнула. Ее черные глаза засверкали, скрестившись взглядом с синими глазами Дениса.

— Ты уж береги, Ваня, свою главную актрису, — сказал Томский, поклонившись Насте. — Без нее вся комедия развалится. А кого ты поставишь на роли второй пары — Бьянки и Люченцио?

— Боюсь, что придется обойтись без них, — вздохнул Шалыгин. — Думал Боровичей, но они не подходят по внешности, выглядят старше Анастасии и Якова.

— А если Мотрю и Тараса? — вдруг вмешалась Настя. — Правда, Мотря неграмотна, зато сообразительна и может запомнить роль на слух.

Настя предложила горничную в актрисы просто потому, что у нее из головы не шли фигуры Мотри и Тараса возле убитого разбойника. Ей все еще казалось, будто эти двое могли бы помочь в решении зловещей загадки.

— Мотря и Тарас? — скептически хмыкнул Шалыгин. — Нет, тогда уж лучше Боровичи.

— Да ведь у них и с оперой хлопот предостаточна, — возразила Настя. — Дай бог, чтобы справились со «Служанкой-госпожой». Я, конечно, не судья в этом деле, но мне кажется, что господин Валлоне просто в отчаянии.

— А ведь и правда, Иван, — поддержал Настю Томский. — Опера — дело непростое. Раз уж нет возможности сейчас же найти итальянских певцов, так, может, лучше заменить оперу народными песнями и танцами? Тем более что братья Разумовские по этой части большие ценители.

— Ох, не знаю, — вздохнул Иван Леонтьевич, сдвинув с потного лба парик. — Алексей Григорьевич — да, ценитель, сам прекрасный певец, а гетман… Если Кирилл Григорьевич будет недоволен, Теплое с меня голову снимет. Дай бог, чтобы Наталья Демьяновна приехала в Глухов раньше сына; она женщина простая, добрая, пожалеет меня.

— Наталья Демьяновна — это мать Разумовского? — уточнил Денис.

— Да, — кивнул Шалыгин. — Когда-то она была простая казачка, вдова Розумиха, а теперь… Да, так вот она уж точно за народные песни не обидится, даже спасибо скажет. А как прочие отнесутся — не знаю.

— А вы рискните, Иван Леонтьевич! — загорелась Настя. — Лучше складно исполнить свое, чем нескладно — чужое. И песни-то у нас какие красивые! Ведь правда? — Она быстро оглянулась на Дениса.

— Согласен, — сказал он с улыбкой. — Украинские песни на редкость мелодичны. А кто в вашей труппе лучше всех поет? Хотел бы я послушать.

— Лучше всех поет Тарас! — с готовностью сообщила Настя. — Он сейчас же споет вам и сыграет на бандуре, если только у него не болит рана.

Скоро нашли Тараса, который, хоть и был с перевязанным плечом, но охотно согласился спеть и сыграть. Подстроив бандуру, он вопросительно взглянул на Ивана Леонтьевича, ожидая указаний.

14

В XVIII песок служил вместо промокательной бумаги, им присыпали написанное чернилами.