Чужой клад

— Да полно тебе насмешничать! — отстранилась от нее Настя и уселась на маленький диванчик в углу комнаты. — Никаких сватов я не жду. Кстати, только что видела Остапа Борисовича, занятого весьма оживленной беседой… с кем бы ты думала? С Верой Томской! Может, он к ней посватается?

Гликерия упала рядом с Настей на диван и залилась веселым смехом.

Остап Борисович оказался легок на помине. И пяти минут не прошло, как он постучал в дом к Боровичам, и Мотря чинно о нем доложила. Увидев его, Настя и Гликерия переглянулись, едва сдерживая улыбки. Но «синьор Казанова» посчитал их веселое настроение признаком благосклонности и расположился в кресле явно для неторопливой, обстоятельной беседы. Гликерия тут же захлопотала об угощении и, лукаво подмигнув Насте, вышла из комнаты.

— Давно ли вы получали письма от вашей матушки, Анастасия Михайловна? — начал Остап Борисович издалека.

— Она мне через день пишет, как и я ей, — ответила Настя, досадуя, что приходится тратить время на пустую болтовню.

— И каковы сейчас дела в Криничках? Управляется Татьяна Степановна со своими работниками и с хозяйством?

— Управляется. Я бы так не сумела. Вот только здоровье у нее…

— Да, да, да, — вздохнул Новохатько, усиленно кивая головой. — Годы и пережитое горе берут свое. Трудно вдове с дочерью одним, без мужской руки, держать в порядке имение. Ведь управляющие — все мошенники, только и глядят, чтобы себе урвать, а хозяев пустить по миру. Нет, в этом деле свой человек нужен, близкий.

— Кто же, например? — рассеянно спросила Настя, поглядывая в окно. — У вас есть на примете честный управляющий?

— Честный? Да где ж такого найдешь? — хохотнул чиновник. — Нет, я вам про то толкую, что женщине одной без мужа тяжело.

— Вы намекаете, что маменьке надо выйти замуж? Она и слышать о том не хочет, потому что любила отца. Да и не желает, чтобы у меня был отчим.

— Татьяне Степановне, может, и не нужен муж… а вот вам, Анастасия Михайловна… — Новохатько разгладит усы и уставился на девушку умильным взглядом, — вам замуж выходить в самый раз.

Гликерия, появившись в комнате, услышала последние слова гостя и рассмеялась:

— Да вы, Остап Борисович, никак пришли сватать нашу Анастасию?

— А что, я… — Новохатько встал и приосанился.

Тут только женщины обратили внимание, что на нем новый щегольской кунтуш, а на боку болтается богато инкрустированная сабля.

— О, да вы сегодня прямо как воевода, — всплеснула руками Гликерия. — Ну, бравый казак, настоящий жених! А сабля-то какая!

— Ну, сабля, это я так… — замялся Остап Борисович.

Договорить он не успел, потому что в следующую минуту на крыльце послышался шум, взволнованные голоса и в комнату ввалились Илья и Заруцкий. Женщины так и ахнули, увидев, в каком плачевном состоянии прибыли зять и тесть. Потрепанные, грязные, со следами крови на лице, в изорванной одежде, они выглядели так, словно только что покинули поле битвы.

— Илюшенька!.. Отец!.. Что с вами? — кинулась к нему Гликерия. — Вы, наверное, напились и упали в пруд?

— Нет, дочка, до пруда мы даже не доехали, — измученным голосом сказал Харитон Карпович и упал на скамью.

— На нас напали разбойники, и мы от них еле отбились, — прошептал Илья и, держась за стену, опустился прямо на пол.

Гликерия заголосила на весь дом, позвала всех трех своих служанок, те бестолково принялись сновать туда-сюда, толкая друг друга и разливая напитки, предназначенные для пострадавших господ. Насте такая суета показалась излишней; она бы на месте Гликерии не стала звать прислугу, а сама напоила бы мужа и отца вином и прежде всего расспросила бы их о подробностях происшествия. Но прошло не менее четверти часа, прежде чем перепуганных Илью и Заруцкого удалось настроить на связный разговор.

Оказалось, что, когда они возвращались с пасеки и остановили пролетку возле родника, желая попить воды и немного прогуляться, из ближайшей рощи вдруг выскочило трое или четверо разбойников в масках. В руках у них были сабли и ножи.

— Хвала Господу, что я на всякий случай взял свою саблю, — сказал Илья и перекрестился. — Я, правда, не очень-то умею с ней управляться, но перед лицом смертельной опасности, клянусь вам, фехтовал не хуже запорожца. Да и Харитон Карпович не растерялся, схватил корягу и стал ею отбиваться. Но, конечно, быть бы нам порубанными, если б не успели вскочить в свою пролетку. А тут уж Василь не сплоховал: помчался так быстро, что его бы сам черт не догнал.

— Да, Василь — молодец, такой слуга на вес золота, — подтвердил Заруцкий, похлопав по плечу молчаливого здоровяка кучера.

— Вот спасибо тебе, Василий, за спасение моих близких, век благодарить буду! — воскликнула Гликерия. — Мы тебя достойно наградим.

— Плохо только, что мед разлился, теперь вся бричка липкая, — хмуро сказал кучер, глядя себе под ноги.

— Да откуда же в наших краях такие разбойники? — растерянно пожимая плечами, спросил Остап Борисович. — С саблями, с ножами, в масках… На мужицкий бунт это не похоже. Да и не значатся у нас нынче беглые мужики. Нет, это уж точно какие-то приезжие бродяги. Может, даже те, с Изюмского шляха… Калга и Журавель. Вроде и места у нас тут спокойные, укрепленные, а поди ж ты…

У Насти объяснения пострадавших не вызвали полного доверия. Она даже весьма скептически предположила, что непривычные к опасностям Илья и Заруцкий встретили не трех-четырех, а одного бродягу — как бы не того же Юхима, — и от страха он у них в глазах утроился. Возможно, они и махали саблей и корягой, но скорее для того, чтобы придать смелости самим себе. Она не стала разубеждать Гликерию в геройстве ее мужа, но слушала рассказ Ильи без особого интереса.

Зато Остапа Борисовича сия история весьма взволновала. Он тут же поведал о собственных тревогах, тоже связанных с неизвестными разбойниками:

— А со мною вот что приключилось… Сегодня утром подбегает на улице незнакомый парень и сует мне в руки записку. Я и опомниться не успел, как этот вьюн уже скрылся в какую- то щель. Разворачиваю записку, а там черным по белому: «Ты, такой-сякой, неподкупный пан судья, будешь покаран за то, что строго и сурово судил нас, беглых разбойников и воров. Мы тебе того не простим, что ты нас никогда не боялся и наказывал беспощадно». Вот такое, господа любезные, письмо. Я сперва подумал, что это чья-то дурацкая шутка. Но теперь, после такого ужасного приключения, какое с вами случилось, я поверю, что это были нешуточные угрозы. Видно, теперь придется мне повсюду с оружием ходить. — И Новохатько, положив руку на эфес нарядной сабли, горделиво вскинул голову и бросил на Настю выразительный взгляд.

— А где эта записка, Остап Борисович? — спросила девушка, сдерживая улыбку.

— Я вам ее не принес, чтобы вас не тревожить понапрасну.

— Да? Ну, что ж, теперь понятно, почему вы сегодня с саблей. — Настя перевела взгляд с Новохатько на Боровича. — А скажи, Илья, среди этих бродяг ты не заметил Юхима?

— Как я мог кого-то разглядеть, когда все они были в масках! — воскликнул Илья, все еще возбужденный пережитым приключением.

— Да откуда там взяться Юхиму, панночка? — заметил Новохатько. — Этот бедолага, небось, уже давно ушел в дальние края. Наверное, околел где-нибудь в канаве. Или побирается по монастырям.

— Нет, Остап Борисович, вы ошибаетесь, — возразила Настя. — Я уже два раза видела Юхима возле ручья, что за нашим двором. Правда, родичи считают, будто мне померещилось. Но я все-таки уверена, что это был Юхим. Я даже ходила к попу, у которого Юхимка служил. Однако этот отец Викентий Юхимом не заинтересовался, а меня строго отчитал за то, что занимаюсь лицедейством и дружу с нечестивыми вольнодумцами.

— Отчитал? Вас, панночка? Да как он смеет, самодур патлатый! — Новохатько стукнул кулаком по столу. — Этак он и самого гетмана обвинит во всех грехах! Ишь, куда хватил! Обличитель нашелся! Как можно не поверить такой достойной барышне? Как можно ее обидеть?

Гликерия, оторвавшись от протирания царапин Ильи, посоветовала Остапу Борисовичу: