Страница 2 из 10
Елена Михайлик, преподавательница Университета Нового Южного Уэльса (город Сидней, Австралия), высказывает подобное суждение: «…По мнению Шаламова, выживший не мог служить источником достоверной информации о лагере просто в силу того, что он жив. Один из первых рассказов цикла “Артист лопаты” начинается словами “Все умерли”» [5, с. 108]. Затем, сравнивая писателей, она указывает: «Шаламов и Солженицын расходились во многом. После короткого периода дружбы они перестали общаться. Их поздние заметки друг о друге – очень горькое чтение. Но художественная пропасть между ними куда глубже личной» [5, с. 113].
Сопоставляя творчество двух бывших лагерников, легко заметить, что Солженицын воевал с советской властью, а Шаламов – с мировым злом. Солженицын – абсолютный антисоветчик, в «Архипелаге ГУЛАГ» он провозглашает: «Все началось с залпа “Авроры”… Сталин шагал в указанную ленинскую стопу…». Характерен упрек Солженицына Шаламову: «Несмотря на весь колымский опыт, на душе Варлама остается налет сочувственника революции и 20-х годов. Та политическая страсть, с которой он когда-то в молодости поддержал оппозицию Троцкого, – видимо, не забыта и 18 годами лагерей» (Новый мир. 1999. № 4. С. 166–168).
Действительно, Шаламов считал, что у России в 20-е годы, до установления сталинской диктатуры, был исторический шанс осуществить, как он писал, «действительное обновление жизни», и в «антиромане» «Вишера» подчеркнул: «Никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть – одно и то же». В одном Солженицын и Шаламов были схожи – оба были убежденными антисталинистами.
Личное общение с писателями позволяет автору сделать вывод, что их различие проявлялось не только в творчестве, и в мировоззрении, но даже в увлечениях. Бывший комсомолец Солженицын не скрывал, что верит в Бога, а сын священника Шаламов был убежденным атеистом (он говорил: «Я не религиозен. Не дано. Это как музыкальный слух: либо есть, либо нет»). Александр Исаевич считал себя «широким интернационалистом», но из его работы «Двести лет вместе» о русско-еврейских отношениях видно, что его волновал вопрос о «хороших» и «не очень хороших» народах.
Для Варлама Шаламова национальность человека не имела значения, а антисемитизм он считал преступлением4. Ему было свойственно «филосемитство», которое было его реакцией на антисемитизм, как и у многих выдающихся людей, например, у Д. Шостаковича, А. Ахматовой, А. Сахарова и других истинных русских интеллигентов.
Математик Солженицын к играм, способствующим развитию мыслительной комбинаторики, относился неуважительно. Примеры этого находим в его произведениях. В «Раковом корпусе» присутствует бывший лагерный охранник, ненавидящий заключенных, туповатый солдат Ахмаджан, который характеризуется Солженицыным как человек, «не развитый выше игры в домино» [45, с. 353]. Двое из надзирателей в «Одном дне Ивана Денисовича» оказываются любителями шашек.
Хотя Солженицын сравнивал себя с шахматистом, который ведет поединок с чрезвычайно сильным и опасным противником (коммунистическим режимом) на той «великой шахматной доске», которую, по выражению З. Бжезинского5, представляет собой глобальная международная политика, сам с пренебрежением относился к шахматам и в годы нашего знакомства поругивал меня за занятия ими.
На предложение сыграть партию в шахматы Солженицын как-то ответил: «Я играл в них только в тюрьме, и то когда не было интересных людей». Как относился филолог Шаламов к домино и шашкам, не знаю, но шахматы он любил, еще в детстве ходил в Вологодский городской шахматный клуб, а в творчестве своем не сказал о шахматах ни одного дурного слова.
О Шаламове я с Солженицыным не разговаривал. Лишь однажды, вскоре после того, как была опубликована повесть «Один день Ивана Денисовича» и мой школьный учитель в одночасье стал знаменитым, я спросил, слышал ли он о Варламе Шаламове. «Конечно, Сережа, – ответил Александр Исаевич и поинтересовался: – А ты откуда его знаешь?»
Я стал рассказывать, что Варлам Тихонович – близкий друг отца, на что Александр Исаевич не отреагировал. Судьба моего отца – ветерана Воркутлага и Карлага – его заинтересовала позднее, когда он собирал материал для «Архипелага ГУЛАГ».
Шаламов же на каждое упоминание имени Солженицына всегда реагировал активно, со страстью и почти всякий раз негативно. В этой книге я пишу о том, что запомнил. Эти воспоминания относятся к разным периодам. Поэтому на что-то я смотрю глазами подростка, а где-то – как человек, умудренный опытом и намного старше годами, чем Солженицын и Шаламов в пору моего общения с ними.
…Я уверен, что еще на протяжении долгих лет творчество писателей «лагерной темы» никого не оставит равнодушным и отношение к ним будет оставаться полярным. Их гражданские позиции, особенно позиция Солженицына, будут вызывать яростные споры. Я постараюсь, насколько возможно, не касаться литературного наследия писателей, а буду основываться только на личных воспоминаниях.
СОЛЖЕНИЦЫН6
Исаич
(из воспоминаний школьника 50-х годов ХХ века)
За год до того по сю сторону Уральского хребта я мог наняться разве таскать носилки. Даже электриком на порядочное строительство меня бы не взяли. А меня тянуло – учительствовать.
А. Солженицын. Матренин двор
В 50-е годы прошлого века я учился во 2-й средней школе Рязани, носившую в то время имя Н. К. Крупской. В пору моего детства она была известна тем, что в 60-е годы XIX в. в размещавшейся в ее стенах духовной семинарии учился будущий академик, первый русский лауреат Нобелевской премии, физиолог Иван Петрович Павлов, а в 20-е годы ХХ в. здесь получил начальное образование писатель, многократный сталинский лауреат Константин Михайлович Симонов.
В 1981 году по случаю двадцатилетия окончания школы я посетил свою «альма-матер» и обнаружил, что со стендов музея истории школы исчезли коллективные фотографии нескольких выпусков, в том числе и нашего. Мне ясно дали понять, что причиной этого было указание идеологов из обкома КПСС: стереть все следы работы в школе Александра Исаевича Солженицына.
К концу 80-х годов объявленная М. С. Горбачевым перестройка привела к такому подъему гласности, что стало возможно прервать многолетний поток хулы в адрес Солженицына в теле- и радиоэфире, на страницах прессы, о нем стали много писать – и предвзято, и искренне. Все, относящееся к Солженицыну, приобрело общественный интерес. Вот и я решился рассказать о малоизвестной стороне его деятельности в конце 50-х годов, когда имя Александра Исаевича было известно лишь узкому кругу знакомых, считанному числу коллег да нескольким десятков учеников.
А. И. Солженицын
Эти воспоминания относятся к рязанскому периоду жизни писателя, о котором и он сам, и его биографы вспоминали неохотно. А было время, когда Солженицын говорил: «Рязань – близкий мне город. Я провел здесь 12 лет своей жизни. Это были годы кропотливого труда». Из дневника Л. К. Чуковской: «10.09.1964. Сам он родом из Ростова, но терпеть не может этот город. Самое мучительное – язык… И лица у людей жестокие. В трамваях, в очередях ругань страшная: чтобы тебя стукнуло головой, чтобы мозги повыскочили и т. д. “Я всю жизнь хотел жить в средней России, в Подмосковье, и вот только после отсидки попал в Рязань. Это мне по вкусу”» [13, с. 72]. Да и рукопись своего шедевра «З/к Щ-854», опубликованной под названием «Один день Ивана Денисовича», он подписал псевдонимом А. Рязанский.
Воспоминания нельзя рассматривать как свидетельские показания. Поэтому вряд ли по этим заметкам можно делать вывод о взглядах А. И. Солженицына, относящимся к середине ХХ в., и тем более к более поздним временам. Я пытаюсь взглянуть на далекие 50-е годы глазами школьника. Между тем пишущему это строки гораздо больше лет, чем было Александру Исаевичу в конце 50-х. Чаще всего воспоминания детства напоминают набор слайдов, сюжетно почти не связанных.