Бархатные тени

Вдруг он резко повернулся к постели. Приподняв лампу и поднеся ее к Амели, он принялся пристально ее изучать. Ее ночной чепец свалился, и роскошные черные волосы волнами рассыпались по подушкам. Обычный темно кремовый цвет ее кожи стал теперь желтоватым и черты лица заострились, словно она болела уже много дней. Поставив лампу, доктор Бич снова обернулся ко мне.

– Эта девушка из Нью-Орлеана?

Я удивилась: какая разница, откуда родом Амели?

– Нет, из Франции. Или из Вест-Индии… я не знаю точно.

– Да, она очень похожа на les sirenes.

Я никогда прежде не слышала этого выражения. Он, должно быть, заметил мой удивленный взгляд. И хотя он не покраснел, но отвел глаза, словно бы смутившись.

– Это просто термин. Используется для описания молодых цветных женщин определенного типа. – Он снова взял веер. – Я хотел бы взять это с собой.

– Вы не скажете мне, что подозреваете?

– Я сам не уверен. – Доктор Бич покачал головой. – Просто догадки, и ничего такого, что можно обсуждать с молодой леди. Когда мистер Соваж вернется, я бы хотел сразу же повидать его.

– Разумеется.

– А пока, – заговорил он авторитетным тоном медика, – я пришлю одну из гостиничных служанок посидеть с этой девушкой. Вам же, юная леди, лучше всего тоже пойти прилечь. Вот… – Он извлек из своего саквояжа пакетик и передал его Фентон. – Проследите, чтобы она приняла это в стакане горячего молока. Затем пусть никто ее не тревожит, пока она не проснется сама.

Я вовсе не собиралась выполнять его указания, хотя и не заявляла об этом впрямую. Только что насмотревшись на действие снотворного, я с содроганием решила, что никогда в жизни не стану его принимать. Конечно, утро вечера мудренее, но не в этом случае. Мы спасли Амели, но что с Викториной?

Я не оправдала доверия… горькая правда. Однако оставалась слабая надежда, что я сумею поправить ситуацию. Если я сумею обнаружить какой-то след до приезда Алена, у меня будет чем ему помочь.

В моей комнате дожидалась Фентон. Нужно было уговорить ее помочь мне – сама я была слишком измучена и выбита из колеи.

– Фентон, мы должны найти мисс Викторину!

Она кивнула, не возразив ни словом… чего я от нее почти ожидала.

– Я знаю, мисс, вас это сильно беспокоит. Но где мы будем искать?

Меня сердечно тронуло немедленное предложение помощи, прозвучавшее в этом «мы».

– Кто-то должен был видеть, как она покидала гостиницу.

– Если вы начнете задавать вопросы, мисс Тамарис, помощи не будет, только сплетни. Приличнее будет сохранить это в тайне, когда она снова вернется домой. В этом городе любят сплетни, а если уж грязь налипнет, отмыть ее будет тяжко.

Фентон, конечно, была права. Но я была уверена, что Викторина не в меньшей опасности, чем Амели, и надо спешить.

– Здесь есть люди, которых я немного знаю… – продолжала Фентон нерешительно, словно не вполне была уверена, какое подобрать следующее слово.

– Ты хочешь сказать – слуги? Они не расскажут мне, но могут рассказать тебе?

– Да, мисс, отсюда, похоже, и надо начинать.

– Тогда попробуй, Фентон! Если сумеешь разыскать хоть самый слабый след…

– Я сделаю, что смогу, мисс Тамарис.

Она вышла, а я прошла в ванную и умылась холодной водой, надеясь, что это поможет мне мыслить яснее. Затем я поспешила к своему гардеробу и осмотрела его содержимое.

Я выбрала очень простое платье из альпака, которое Фентон настолько презирала, что предлагала выбросить. Вместо этого я взяла его с собой, собираясь носить на взморье, куда Ален собирался нас отвезти. Оно было тускло-синего цвета, отделанное только черной тесьмой, с укороченной «прогулочной юбкой» – то, что в Эшли-Мэнор мы называли «одежда для дождливых дней».

Если мне придется идти на поиски Викторины, я должна быть как можно незаметнее. В таком платье, завернувшись в плащ, полностью подобрав волосы под самую старую шляпу я, возможно, не буду бросаться в глаза.

Но куда идти и как, я не знала. Ни одна дама из общества не выходит одна на улицу. Если у нее нет иного спутника, она берет с собой служанку. Но были причины, по которым я не могла взять с собой Фентон. Я вынула кошелек, достала оттуда несколько золотых и серебряных монет, завязала их в носовой платок и спрятала во внутренний карман платья. Затем я обулась в самые прочные свои башмаки, хотя даже они предназначались для поездок в экипаже, а не для ходьбы пешком.

Полностью одетая, за исключением шляпы и плаща, я вернулась в комнату Викторины. В полумраке виднелась женская фигура, склонившаяся над спящей девушкой. Я увидела руку, скользнувшую под подушку, словно в поисках чего-то.

– Что вы делаете? – спросила я.

Женщина в испуге оглянулась, и я узнала Сабмит. И когда она посмотрела на меня, я удивилась выражению ее лица.

Если когда-либо из человеческих глаз на меня взирал откровенный страх, то именно в это мгновение. Рука, выпорхнувшая из-под подушки, сжалась в кулак, словно обхватив некий предмет. Мне показалось, что я уловила блеск золота.

– Что это у тебя?

Твердо шагнув к ней, я схватила ее запястье. Она попыталась вырваться, затем замерла. Ее лицо по-прежнему оставалось маской ужаса.

– Что там у тебя? – повторила я, притягивая ее руку под свет лампы.

– Вот, смотрите! – буквально выплюнув эти слова, она разжала пальцы.

Браслет с пауком упал на постель. На нежно-розовом покрывале он выглядел еще отвратительнее.

– Z'araignee! – сейчас Сабмит и вправду плюнула – пятно слюны расплылось рядом с мерзким украшением.

– Ты украла его! – Но почему она хотела стянуть вещь, вызывавшую у нее столь явное отвращение?

– Я взяла его потому что это – зло. И она злая, хотя и не так сильно, как…

Вдруг поток ее слов иссяк, словно ей зажали рот. Сабмит была парализована страхом, и я, судя по выражению ее лица, сейчас мало чего могла от нее добиться.

Я подошла к туалетному столику Викторины и нашла там носовой платок. Через него я взяла браслет, чтобы не дотрагиваться до него пальцами, потому что любое прикосновение к нему было мне противно. Для чего предназначался этот ужасный предмет, оставалось для меня загадкой. То, что Амели носила его, усиливало мою неприязнь к этой девушке. Неужели виной тому было слишком сильное предубеждение против насекомых?

Наша борьба за жизнь Амели научила меня жалости. Амели, какова бы она ни была – порождение рабства, оставившего за собой тяжкое наследие. Как смею я судить кого-то строже, чем себя?

Я сжала гадкий браслет в руке, стараясь сообразить, что с ним делать. Но я так устала, что не могла принять быстрого решения.

– Что вы с ним сделаете? Оно плохое… Очень плохое…

– Что ты собиралась с ним делать? – ответила я вопросом на вопрос.

– Отнести его к… – Она снова осеклась, но, понимая, что должна что-то ответить, продолжила: – Я бы отнесла его туда, где от него больше не было бы вреда. Тогда она, – Сабмит указала на Амели, – тоже не смогла бы причинить вред!

– Сабмит… – Может, это шанс разузнать что-либо о Викторине? В этом отеле большинство слуг были негры, что они скажут Фентон? Сабмит была явно потрясена, в таком состоянии духа, она, возможно, будет откровеннее. – Tы знаешь, что мисс Соваж пропала?

Она ответила быстрым кивком.

– Ты не знаешь, кто-нибудь видел, как она вечером покидала гостиницу? Поможешь мне узнать, была она с кем-то или одна, и… – куда она пошла?

Всякое выражение мгновенно исчезло с ее лица. Ко мне повернулась одна из тех пустых масок, какие другая раса использует, когда отказывается от любого общения. Я наблюдала это у китайцев, и у полинезийцев на Островах. И я уже знала, что эту маску так просто не пробить.

– Что вы с ним сделаете? – проигнорировав мой вопрос, она задала свой, указывая на браслет.

– Не знаю. Наверное, сохраню, покуда Амели о нем не спросит.

– Он навлечет на вас несчастье, большое несчастье! Такая леди, как вы, не должна держать у себя ничего… такого. Отдайте его мне, и я сделаю лучше – вот увидите! А если оставите его себе, с вами непременно случится несчастье.