Бархатные тени

Викторина пришла из другого круга, из общества (даже если бы оно могло считаться не вполне респектабельным по американским стандартам), бывшего столь же старым, сколь и упадочным. Она была иной, но здесь это не имело особого значения, и она могла уверенно идти вперед, но могла по незнанию новой обстановки и попасть в беду. Моей обязанностью было следить, чтобы ничего такого не случилось, хотя я чувствовала, что мне самой не помешало бы выправить направление по компасу.

– Прикажите подавать обед, Тамарис, – она отошла от окна. – Этот туман… он прямо давит на стекла. Амели! – На ее зов явилась горничная. – Зажги, пожалуйста, лампы, все лампы. Я не люблю туман.

Я проследила, чтобы нам не подавали шампанского. То, что это вино Викторина считала неотъемлемой частью каждой трапезы, значения не имело. Она улыбнулась, когда мы сели за стол.

– Без шампанского? Но, Тамарис, в Сан-Франциско все его пьют. Однако… – она слегка коснулась моей руки кончиками пальцев, – сегодня вечером я буду хорошей. А вы, Тамарис, в своей школе всегда были такой строгой и суровой? Расскажите мне о школе, и как вы раньше жили на корабле.

Викторина делала такие забавные комментарии и выказывала такое дружелюбие, что я поняла: вдалеке от миссис Дивз мы, скорее всего, подружимся. И я загнала все свои тревоги на дно сознания, надеясь, что они вызваны моей мнительностью.

Моя собеседница рано ушла спать, и я вернулась в собственную комнату, взяв с собой несколько журналов, поскольку спать мне не хотелось. «Викторина права, – подумала я, глянув в окно. – Туман давит на стекла, словно какое-то чудовище, рвущееся внутрь». Это кошмарное сравнение заставило меня вздрогнуть, и я опустила портьеру.

Глава шестая.

Этот плотный туман, похоже, глушил звуки. В моей спальне тишину нарушало только тиканье часов. И тишина эта – тяжелая, давящая, удушающая разгоняла мои мысли по темным углам.

Я мечтала о сне, который не приходил, читая слова, которых не понимала. Постепенно я осознала, что прислушиваюсь, хотя и не знала к чему. Наконец, я отложила журналы и встала, несколько озадаченная. Я слышала о втором зрении, и в эту ночь я чувствовала, будто стою на обрыве над темным глубоким омутом, куда некая невидимая, необъяснимая и грозная сила стремится меня столкнуть.

Пока я приводила нервы в порядок и обуздывала свое воображение, раздался звук – глуше, чем ровное тиканье часов, – в гостиной осторожно прикрыли дверь.

Моя собственная дверь оставалась слегка приоткрытой, иначе я бы этого не услышала. Теперь я еще приоткрыла ее, так, чтобы можно было разглядеть небольшую часть гостиной. У двери в холл, держась за ручку, стояла фигура в длинном плаще-дождевике. Это не могла быть Тереза – та много выше; а миссис Дивз, я была уверена, еще не вернулась.

Плащ слегка распахнулся и в глаза мне бросился ярко-желтый цвет. Это был цвет одного из платьев Викторины, которое миссис Дивз осудила, как слишком вызывающее. Викторина надела его и тайно готовилась уйти!

Едва я двинулась, чтобы задержать ее, как она выскользнула в дверь холла походкой, какую нельзя было определить иначе, чем крадущуюся. Одетая только в халат поверх ночной рубашки, я не стала преследовать ее в общем коридоре, да и могла ли я быть уверена, что это действительно Викторина?

Я заглянула в ее спальню. Ночник горел, и с сердца у меня спал камень, когда я увидела, что постель занята. Правда, спящая девушка лежала, отвернувшись от меня. Но невозможно было ошибиться, глядя на темные волосы, выбившиеся из-под кружевного ночного чепчика. Тогда кто же это был?..

Амели! Амели в одном из платьев своей хозяйки, вероятно, отправилась на некое свидание сомнительного свойства. Наконец я смогу получить необходимое доказательство, чтобы устранить ее дурное влияние из жизни Викторины.

Я решила подождать возвращения служанки, чтобы уличить ее. Я слышала, как вернулась миссис Дивз, но не пыталась поговорить с ней. Если я не смогу самостоятельно влиять на Викторину, значит, я не оправдала оказанное мне доверие, и мистеру Соважу придется подыскать кого-нибудь поопытнее.

По мере того, как тянулась ночь, мои мысли становились все мрачнее. Под тихий бой часов я обнаружила прореху в своем плане. Амели могла сюда и не вернуться. Она жила не с нами, а в комнатах, что были предназначены для горничных и слуг постояльцев. Она могла зайти сюда только за платьем, полагая незаметно подсунуть его обратно утром, когда будет проветривать наши вещи… и тогда у меня не будет никаких доказательств.

Я мерила шагами промозглую комнату, борясь со сном. Когда стрелки часов показали час тридцать, я поняла, что проиграла. Взамен я пообещала себе проследить завтра за возвращением платья. Вернувшись в постель, я попыталась снова все обдумать, но туман сна, такой же плотный, как пелена за окном, поглотил меня.

Разбудил меня резкий стук. Это заставило меня мгновенно осознать, где я, и что между портьерами пробивается яркий дневной свет. Спотыкаясь, я устремилась к двери.

– Тамарис? Вы заболели? – Викторина смотрела на меня, казалось с неподдельным участием. – Уже так поздно. Мы боялись, как бы с вами не случилось чего дурного…

Поздно? Я окончательно проснулась. Конечно, мы же собирались этим утром ехать за город! Но прежде мне никогда не случалось просыпать. И если Викторина уже настолько готова, что ее платья уложены, ее багаж уже упакован, я пропустила шанс увидеть желтое платье.

– Мистер Кантрелл будет здесь меньше, чем через час.

– Миссис Дивз, выглядевшая такой же заспанной, как и я, воздвиглась рядом с Викториной. – Вы, мисс Пенфолд, разумеется, понимаете, что не мешало бы поторопиться?

– Фи… что значит время? – перебила ее Викторина. – Не торопитесь, Тамарис. Пока вы одеваетесь, я велю подать ваши любимые булочки и кофе. И не беспокойтесь о багаже – Амели со всем управится и присмотрит. Мы все равно не сможем разместить в карете наши сундуки, их повезут следом. Но мистер Кантрелл обещает, что они от нас не отстанут.

Она закрыла дверь прежде, чем я успела отвергнуть помощь Амели. И я вынуждена была признать, что если буду укладываться сама, то изрядно задержу наш отъезд. И почему я не собралась ночью, пока несла свою бесполезную вахту? Или я утратила свой здравый смысл, которым всегда гордилась? А гордыня, как известно, смертный грех.

Амели принесла поднос с завтраком и тут же принялась хлопотать, быстро и умело укладывая мои сундучок и сумку. Она предлагала причесать меня или помочь одеться, но я отказалась. Когда я, покончив с булочками, застегнула последний крючок на платье, она уже так продвинулась, как я и помыслить не могла, прервавшись лишь однажды: она посоветовала мне выбрать из двух моих жакетов тот, что потеплее, поскольку день промозглый.

На сей раз нас дожидалась не пролетка, а скорее, пятиоконное ландо, более приспособленное для дальнего путешествия. Викторина выбрала место справа на заднем сиденье, я села слева, а мистер Кантрелл – напротив нас, спиной к вознице. Нигде не было и следа тумана. Экипаж двинулся по переполненным улицам, при необходимости пропуская конки и подводы. Позади тащился более громоздкий и менее элегантный экипаж, он вез наш багаж под охраной Амели.

Утро было приятное, хотя и холодное. Поэтому мы были рады белому пушистому пледу на коленях, и бархатным подушкам на полу под нашими башмаками. Мистер Кантрелл называл нам местные достопримечательности, мимо которых мы проезжали. Сначала Викторина прислушивалась к нему, затем ее веки начали слипаться, будто ночью она отдыхала не больше моего. Но я сохраняла достаточно бдительности, чтобы оказывать ему внимание.

Иногда мы останавливались на почтовых станциях, чтобы сменить лошадей. Каждая подстава, объяснил мистер Кантрелл, была из собственных конюшен мистера Соважа и охранялась грумом, который получал за эту службу специальную плату. Поэтому мы ехали ровно и быстро, насколько позволяла дорога. И хотя Сан-Франциско пытался вчера задушить нас туманом, я обнаружила, что местность вокруг Ранчо дель Соль, напротив, пылала под солнцем.