Страница 3 из 5
- Эх, дружище, гений ты гений, но какой недогадливый... "Все" по-гречески
И прежде, чем он назвал имя, человек вспомнил его сам.
Пан.
Как описать? Какие слова найти?
Пальцы - не старческие вовсе, хотя и мозолистые, почти черные от загара и с такими же сине-черными ногтями. Голос Его свирели, переливы дыхания Сиринги - Его единственной, незапамятной любви.
Соломинки запутались в Его шерсти, и когда Он сидит на склоне Пелиона, глядя на светлеющую Селену, рогатую, как и он сам, - так хорошо, так уютно привалиться к Его пушистому боку, закрыть глаза и слушать, как Он напевает какую-то старинную пастушью песню. И все, что есть в мире - есть и в тебе, и в Нем, и в каждом.
Ты помнишь, как без Его ведома срезал стебель тростника и соорудил рогатку, - и ужас, недаром названный паническим, волною прокатился по траве, пригнул до самой земли кипарисы, поднял в холодное небо стаи вспугнутых птиц и погнал - всех - погнал прочь от яростных древних глаз, от предначального гнева.
Старейший. Не сын Гермеса; никому не сын; неизменный Отец.
- Странно, - бормотал Носатый, - я и не думал... Сиринга - да, о ней я написал, а вот о Нем...
Человек вдруг испытал завистливый укол: ведь сам он долго - не душою только, но разумом прежде всего - допытывался, силился узнать... а этот вот мальчишка, грязный, лохматый, невежественный, знал больше и чувствовал ярче; он видел то, что Носатый не увидит никогда.
- Расскажи мне еще, - попросил он. - Расскажи. VII
Фавн сидел молча. Глаза его были закрыты, лицо, даже под слоем нездешнего загара, побледнело, и шерсть, казалось, выцвела.
Человек тут же забыл о своих мыслях, осторожно взял мальчика за руку и тихо спросил:
- Что с тобой, парень?
Тот не ответил. Пятна плыли перед его глазами, а внизу...
- Парень!
... трясется земля, вертится под ногами, затягивает.
Он упал, мимо протянутых рук Носатого, в бездну.
x x x
Козлоногий старик, зажавший в руках свирель, сидел на склоне горы.
Он умирал, и рушилось мирозданье. Он знал это и принимал спокойно, как принимает каждый из смертных то, что вселенная умирает вместе с ним - навсегда. Небесный свод рвался на куски, горящие клочья падали в Океан; в провалах среди звезд, там, где раньше вращались гармоничные сферы, он видел только пустоту. я1Я не Атлант, я не могу держать мир вечноя0, подумал он, уже соскальзывая в небытие, и опять увидел ее, Сирингу, единственную, и опять, как в тот день, он бежал.
Он бежал; он задыхался; он не видел ничего вокруг, только ее, а она все время была впереди, в нескольких шагах впереди, вот-вот он ее нагонит, он тянул руки, но, как в дурном сне, она все время была впереди, навеки недостижимая, бежала не останавливаясь, и он уже знал, чем кончится бегство, и, зная, бежал все медленней, пытаясь хоть так, хоть во сне, но отдалить момент, когда в последний раз увидит... я1Распадаются связи, уходит смысл, неужели я не мог ничего я1удержать, неужели никто не мог...я0 Он с усилием вернулся в настоящее, в мир, где не осталось ничего прочного, где остались только хаос и распад. Олимп распадался, крошился, как черствый хлеб, и дворцы пропадали в полуденном мареве. я1Мы я1заслужили этоя0, понял он, я1заслужили своим себялюбием,я0 я1своим я1божественнымя0 я1беспамятством. Все стало хламом и тленом, все, я1что мы вырастили ия0 я1забросили, создали ия0 я1покинули.я0 я1Аполлон и я1сатир, Прометей ия0 я1Зевс -я0 я1кто вас теперь различит? Обломки я1преданий,я0 я1черепкия0 я1кувшинов,я0 я1в лучшем случае -я0 я1песня.
Ветер исчез, вода загустела, как мед, и он снова оказался там, на берегу реки со странным именем - Ладонь. Время замедлилось, и он, не прекращая бега, еще надеясь изменить неизбежное, вбирал в себя, запоминал навечно каждое ее движение, каждую линию, потому что ничего нам не остается, кроме памяти - только тростинка, только ушедший голос. я1У богов я1нет выбора. Нет выбора ни у кого. Мыя0 я1еще не задали вопрос, я1но знаем, что ответа не будет.я0
Он снова был на Пелионе. Он сидел, привалившись ко мшистому камню и смотрел во тьму - больше перед его глазами не было ничего. я1Как давно,я0 сказал он.я1 Как молод был мир. я1Поздно, поздно,я0 я1что толку вспоминать. я0
Он глянул вниз, на землю. Смертные будто и не замечали ничего, занятые обычной суетой. я1Люди, я0сказал он тихо. я1Яя0 я1про- я0 я1щаюсь с вами, люди. Ну хоть теперь - поднимите головы, я1взгляните на меня, не так уж много мне осталось. я0
я1Не видят.
я1Ничто их не спасет. Никто. я0VIII
Как и Сирингу. Когда он выбежал на глинистый обрыв, она уже была внизу, чуть не упала на мелководье, - так он выиграл еще несколько шагов, уже был рядом с ней, совсем рядом, и увидел в ее лице страх, смешанный с отвращением, - помедлил, остановился на миг, а потом было поздно.
я1Никто не спасется. Никому это не дано.
Сердце ударило сильнее и замерло. Где-то на востоке блеснула восходящая звезда, и в последнюю минуту он понял, почему может уйти и кто позволил ему это.
Он был там, он успел обнять ее, прежде чем она стала тростником. Он успел.
Земля вздрогнула и стряхнула его, как пылинку.
я1Хайре, Харон!
x x x
Удар о мерзлую землю и резкая боль в ноге.
Фавненок научился стягивать пространство еще во дни Перикла, но никогда не перемещался так далеко. Он лежал скорчившись, свернувшись в клубок, пока пятна в глазах не исчезли, оставив после себя только темноту. Тогда он встал и, прихрамывая, пошел вверх по склону. Его продолжало подташнивать.
Неба не было; только клубилась низко над головой серая мгла, не похожая ни на тучи, ни на что иное. Она размеренно дышала, выплескивая время от времени липкую морось. Темнота все сгущалась, и если бы фавн не знал Пелион как свои два копыта (а он сразу понял, где находится), то, верно, не раз бы споткнулся об узловатые корни дубов, некогда мощные и толстые, а теперь ссохшиеся и безжизненные; гнилая листва прикрывала их.
Он вышел на обрыв. Ноги вязли в густом тумане, закрывавшем землю до самого ее края - впрочем, дальше нескольких шагов ничего не было видно. Мальчик разглядел лишь несколько зыбких фигур, бессмысленно метавшихся в надвигающемся мраке, но так и не понял, кто это - дриады, обычно гревшиеся на солнцепеке над откосом, или сатиры, его двоюродные братья, или сам Дионис, последний из богов.
Туман просветила на миг золотая вспышка. Разбитая колесница упала в море, и Гелиос проследовал путем своего сына - в ничто. Никто его не заметил; не было даже всплеска.
Мгла сгустилась настолько, что фавненок шел наощупь, вытянув руки вперед. "Я последний, - твердил он себе, - я должен увидеть это сам, я должен держаться..." Тропа круто пошла в гору, мальчик споткнулся и чуть было не рухнул с обрыва, но все-таки удержался, приказал коленям не дрожать и двинулся дальше.
Прикосновение к холодному камню остановило его. Фавн медленно, не отрывая руки от поросшего лишайником валуна, пошел вокруг. Здесь, на вершине, туман был реже, и мальчик мог различить смутные очертания близких кустов. Вдруг его пальцы натолкнулись на что-то мягкое, поросшее шерстью. Он с отвращением отдернул руку и отвернулся.
Вокруг камня собирались уцелевшие. Кто-то затянул древнюю погребальную песню, но голос сорвался. Сырость пробирала до костей. Фавн дрожал, нога его болела все сильнее. По правую руку от него стояла дриада; ее волосы слиплись, она час- IX то вздрагивала, но не могла отвести взгляд от мертвого Пана. К ней жался крохотный сатирыш; он громко всхлипывал и звал маму.
С другой стороны валуна к ним подошел Приап. Фавненок знал старого похабника с малолетства и терпеть его не мог. Теперь на Приапа было грустно смотреть. Он и раньше был невеликого роста, а теперь еще уменьшился. Остатки волос он зачесал поперек лысины, голову втянул в плечи и ноги еле волочил.
- А-а... - хрипло сказал он, увидев фавна. - Молодое поколение... - Закашлялся и сплюнул на траву. - Сырость... Ну что, как себя чувствуешь перед концом? Паршиво?