Страница 18 из 22
Вот видите, люди добрые, – и наш Илья-простак хитрить принялся! и он хочет околицей на прямой путь напасть, и у него родилася смышленость темную думу красными речьми закидывать… Правду говорят, что нужда заставит и коваля сапоги строчить, и коновала быть лекарем!
Прошло с четверть часа, Илья наш храпит на палатах, а сам через щель в избу поглядывает… И стало в избе становиться светло… Появилась свеча на столе, и кувшин с брагою, и фляга с настойкою, что Миронычь Мартына угощал, и вынут из печи пирог подовый большой, и гусь жареный, и вылез из за на веса молодой детина, с бритой бородой, в нанковом длиннополом сюртуке, в лощеных сапогах, городской работы; и хозяйка встала да на лавке сидит, да придвигает к себе детину длинпополого, да улыбается ему, а сама, на настойку, да на гуся, да на палати показывает: «кушай-де да нишни: чужак в избу взлетел!»
Вот длиннополый детина, видно малый не промах, подсел к хозяйке, и то потреплет по плечу и по прочешу, то ущипнет так, что чуть не взвизгнет она, а другой рукой подливает себе настойку в стакан, да хлебает, да пирог с гусем оторачивает.
И хозяйка Лукерья тож хохочет что мочи на его шутки умные, треплет его по красным, что кумачь, щекам и прихлебывает из кувшина браги и раздобарывает разные разности.
Вот как они видно путем понаклюкались, настойки да браги поубавили, пирога да гуся поупрятали, стали громче раздобарывать… где ведь весело хватишь – и опаски нет.
«А ну, драгоценная Луша, или правдоподобнее сказать Лукерия, а по латынскому – Лукреция – чмокни меня еще раз, да и затяни давишшою песню, или правильнее стихословие с виршами, а я подтяну… пение произойдет знатное!»
– Да вон там какой-то дурак завалился, мужа ждет, – сказала Лукерья в полголоса»
«Ничего; все яко прах! Вишь он храпит с устали, где ему, дурню, помешать нашим приятностям… Ну, катай небось!»
Встала Лукерья с лавки и давай что-то петь да подплясывать; на нее глядя и длиннополый детина вылез из за стола. Прежде тихо, а потом громче, так, что наш Илья, еслиб и на дворе в клети спал, то расслушал бы и голос и слова хитрой песни, что пела Лукерья с длиннополым детиною.
Расслушал и смекнул наш Илья про все, что такое деялось и для чего староста в сноп соломы залег; смекнул и про себя горемычный Илья: пошел ему в прок Мартынов урок; и песню-то Илья на память затвердил; вот как вишь она и пелася:
ЛУКЕРЬЯ своим бабьим голосом, скороговоркою.
ДЛИННОПОЛЫЙ ДЕТИНА басом, с расстановкою.
ОНА.
ОН.
ОНА.
ОН.
ОНА.
ОН.
Слушал, слушал Илья; ну, и его за чужое добро стало зло разбирать; примерил он и к себе это полотнище: – да, говорит, не хитро дело, не мудрено, если и моя жена теперь такого же кумача поджидает!.. Инда вздохнул Илья с горя, да и молвил вслух:
«Соломонька!.. слушай, слушай!.»
– Что это? – спросила струся Лукерья у детины длиннополого, – никак приезжий что-то сказал?
«Да слышь, он, с просонья, про солому бредит, что под лавку сунул давича… начинай еще!»
Тут три раза стукнули в дверь.
– Ну-ко, соломенька, развернись! – вскрикнул Илья, да и бросился вниз.
Дверь растворилась настежь в избу и появились у порога лысый Мартын да тесть старосты Мироныча, Лукерьин отец; а сноп соломы, что Илья принес, выкатился из под лавки, поднялся, стал прямо и ну метаться по избе на диво старику Захару, да Лукерье хозяйке, да гостю-детине длиннополому… Эти двое и руки опустили и прижались каждый в особый угол; а дед Захар Мартына разврашивает:
«Что-де такое тут деется?»
«Вот тотчас спознаешь!» сказал Мартын да и заголосил: «А ну, соломка, будет плясать: ведь радости не много, хоть и есть кураж!»
Порастрепался сноп мечучись туда и сюда, обвалилась солома, и явился из него, пред изумленных зрителей, староста Миронычь собственною особою!..
Что дальше было, рассказывать нечего; сами, будьте здоровы, догадаетесь!.. Только надож к речи прикинуть пару-другую слов, что бы наша сказка не кургуза была.
Мартын с Пльей проводили, как надо гостя незваного, детину длиннополого – насилу сердяга ноги унес. Дядя Илья так озартачился, что из сил выбился, дубася его то по бокам, то по подзатылице: ему так и мерещилось, что он не Лукерью-старостиху, а свою жену в таком переделе застал.
А дед Захар с Миронычем принялись с Лукерьей управляться-ведаться; проворный Мартын где-то старосте, про такой случай и арапник припас; так этим инструментом так вспарили старостиху, что она с месяц не могла ни сесть ни прилечь иначе, как к небу затылком, а глазами в земь.
13 приключение. Последняя просьба Ильи женатого
Мартын с Ильей и дед Захар, с которого от такой передряги и хмель соскочил, переночевали у Мироныча, хоть без большего веселья, да, после работки, соснули крепким сном; а на утро каждый отправился во свояси.
Мартын Илье и телегу у Мироныча выпросил а тот узнавши, что она и прежде ему принадлежала, отдал с радостью. Да Илья, бравши телегу, и благодарствуя за нее Мироныча, вымолвил последнюю просьбу свою:
– Потап Миронычь! думаю я, сердечно желаю, чтобы моя дума была правая; теперь больше чай не понадобится тебе арапник твой?.. Благоволи его со мной отпустить! Сердцем чую, что не обойдусь без него!
Миронычь было поупрямился такую вещь нужную для обихода домашнего другому отдать, да Мартын упросил; обещал, если понадобится, другой про него добыть.
И Мартын, выехавши из деревни, прощается с Ильей. Заплакал Илья Макарычь, расставаясь с таким золотым товарищем; и, как отца родного, просил Мартына известить его, а буде можно, хотя навсегда жить припожаловать! Мартын обещался это сделать, если такой случай придет; а до свидания взял слово с Ильи, вспоминать почаще про их похождения.
14 приключение. Что Илья принес в гостинец жене
Вот так-то Илья Макарычь и приехал домой, и с кобылой вороной, и с телегою своей, на которой поехал, и с деньгами, скольких бы ему не выторговать, и с лишним умком в голове, и с дорогим советом и с славным гостинцем для жены: с новым ременным арапником.
Хотя он не заметил дома никакого беспорядка, или чего похожого на такое, что видел у Мироныча; однако на все поглядывал из подлобья.
Вскочила жена Агафья, начала его ласкать, миловать, об городе распрашивать, о хорошем пути, о торговле доведоваться… Он уже было и забылся опять, и опять было готов жене насказать всякой всячины… А как стала Агафья толковать о душегрейке кумачной, да приставать, чтобы Илья скорее показал ее, так у него ретивое и заворочилось, так его пот и прошиб опять, так в голове и завозилось все, что он видел у старосты!.