Религия и наука

Профессор Тиндаль в речи, произнесенной в Лондонском королевском обществе наук о научной роли воображения, следующим образом отозвался о согласии индуктивного и дедуктивного способов установления теории эфирной мировой среды.

«Если при крайнем разнообразии явлений все они, не исключая самых сложных и запутанных, будут согласоваться с предлагаемою гипотезой; если затем между получающимися из нее выводами и внешнею природой никогда не встречается ни малейшего противоречия, наконец, если новое начало обращает наше внимание на такие явления, которые до того ускользали от самого тщательного наблюдения и не могли быть открыты, несмотря на всю смелость воображения исследователей, если оно дает возможность предсказывать новые неожиданные явления, постоянно подтверждаемые опытом, то подобное представление, расширяющее область известных нам фактов, должно составлять, по моему мнению, нечто более чем простую научную фикцию и ученую фантазию. Принимая на себя строгий облик разума, окрыленного воображением, оно вводит нас в мир, столь же реальный, как самая область чувств, в одно и то же время пробуждаемых им и контролирующих его. Тем не менее, однако, я весьма далек от желания превращать то или другое теоретическое представление в недвижимое имущество науки. Как бы ни велико было наше доверие к гипотезе или теории, во всяком случае будет гораздо лучше, если она сохраняет за собою характер эластичности и изменяемости. Всего рациональнее в этом случае допустить, что явления происходят так, как будто бы такая среда существовала, хотя действительное ее существование пока еще и не доказано. Для того чтобы более наглядно показать научную цену и смысл подобной точки зрения, позволю себе прибегнуть к сравнению. Всякий из нас полагает, что окружающее его общество состоит из таких же разумных существ, как он сам. Мы в этом убеждены также твердо, как и во многих других вещах. На чем же основано такое убеждение? Единственно на том только, что большинство держит себя так, как будто бы оно было разумно, т. е. на гипотезе, подтверждаемой фактами»[24].

Если в приведенном отрывке из речи Тиндаля заменить слова: «внешнею природой» словами: «духовною природой человека», то все остальное, почти без исключения, может служить доказательством основательности того мировоззрения, которое я назвал «молитвенным». Но такими доводами не может быть оправдано немолитвенное.

Ничто в мире нашей души не противоречит тем верованиям, о которых я сказал, что при них общий вопрос веры уже решен в своем корне. Они объясняют духовные явления, никакими другими способами или путями не объяснимые, согласуются с бесконечным разнообразием этих явлений и отвечают, по крайней мере отчасти или в несколько постижимом нашему разуму смысле, на вопросы, на которые теории материализма или пантеизма, при всей смелости воображения, не могут дать удовлетворительного ответа.

Таинственный темный круг, из которого выделяется освещаемая наукой область знаний, есть сам по себе постоянная проповедь веры. Он напоминает нам, что нашему ведению положен не один только временный, постепенно отодвигаемый предел, но и предел конечный, потому что в освещенной области остаются темные полосы, по опыту тысячелетий недоступные свету науки. Путь человеческой жизни лежит как будто с краю. С одной стороны видны познаваемые нами предметы; с другой – тянется непрерывающаяся завеса. За нею все то, чего мы уразуметь не можем, хотя чуем его существование, чего мы не видим, хотя ощущаем его влияние, что в конце концов решает наши судьбы, хотя мы решение относим к другим причинам, что со временем разрешит все загадки нашего земного бытия, хотя нас иногда глубокомысленно уверяют, что в нем нет ничего загадочного.

Два явления, по словам Канта, его преимущественно изумляли: вид звездного неба и голос совести. В одном нас поражает таинственное величие видимого мира, в другом тайна духовного, высшему закону подчиненного самосознания. Это высшее, Верховное «нечто» всюду видно и слышно, в нас самих и вне нас, когда мы не уклоняемся упорно от видения и слышания. В обыденных явлениях внешней природы наш ум указывает нам на признаки Верховного разума и Верховной воли, не менее явные, чем зрелище небесной тверди. Человеческий язык инстинктивно олицетворяет природу. Мы говорим: она и придаем ей психические свойства. Кто она? Мы говорим о щедрости, с которою она создает и расточает красоту, так сказать, для самой себя, не различая, может ли или не может на ней остановиться мыслящий взор человека. Цветы только один вид красоты, и в этом одном виде какое бесконечное разнообразие форм и красок! Ландыш цветет и отцветает в лесу далеко от проложенной в нем тропы. Альпийские розы покрывают скаты гор, где никакой тропы не проложено. Кому цветут эти ландыши и розы?

Если от мира внешности мы обратимся к внутреннему миру душевных чувств, то встретим ряд других вопросов. Кому льются слезы человека? Их льется так много! Кому льются слезы печали, слезы раскаяния, слезы ранних утрат и поздних сожалений, слезы радости, слезы умиления и трепетных надежд, слезы матери, когда ее дочь стоит под венцом в Божием храме, и никому не видные слезы отца перед могилой взрослого сына? К кому возносится молитва обездоленного труженика, с трепетом помышляющего о бедствиях, угрожающих его семейству, или молитва больного, сознающего, что он на смертном одре и что чрез несколько часов, или даже минут, ему скрестят руки на груди, и ему уже нельзя будет их раздвинуть? Какое значение тогда будут иметь для такого больного все новейшие открытия, изобретения и приспособления? И если он был сведущ в науках, то вспомнит ли тогда о вибрациях эфира или о механическом эквиваленте теплоты?

Вера в Того, Кому видны цветы и слезы, проливает долю своего света и на темные полосы в области знаний. Наша речь олицетворяет человечество подобно тому, как она олицетворяет природу. Мы говорим о развитии человечества, о его судьбах, о его духе, свойствах и стремлениях в разные исторические эпохи. Мы в нем видим нечто совокупное, цельное, помимо тех одушевленных единиц, из которых составляется это собирательное целое. Мы подмечаем отличительные черты разных времен и народов и при помощи науки объясняем взаимную связь и последовательный порядок исторических событий. Священное Писание не употребляет принятого нами выражения и говорит только о человеке, человеках, коленах, племенах и народах. Но и оно признает начало солидарности человечества, как в виде общей ответственности в составе племен и народов, так и в виде всеобщего влияния событий, в порядке времени. Как согласовать понятие о такой солидарности с понятием о самостоятельном и ответственном значении каждой отдельной человеческой жизни? Как согласовать его, с точки зрения Священного Писания, с понятием о непреложном Божием правосудии и милосердии и с изречением о птицах, ценимых двумя ассариями, а с точки зрения человеческой науки с отвлеченною идеею справедливости и с понятием о соответствии причин и последствий? Если судьбы одних поколений совершались при условиях совершенно различных от условий, которым подлежали другие поколения, то мера личной ответственности может ли быть одинаковою? На разрешение этих вопросов указывает одна только христианская вера, перенесшая, как я выразился, последнее слово о человеческой жизни в другой мир. Там предопределено ознаменоваться всевосполняющему и всевознаграждающему Божественному правосудию и милосердию.

Науке доступно другое, широкое поприще. Не для бездействия даны человеку те силы ума, которым дивится профессор Макс Мюллер, и не бесцельно вселена в человека жажда знаний и дана ему возможность по всем направлениям, в кругу внешней природы, постепенно раскрывать тайны ее явлений и пользоваться исследованием ее законов. Труды науки составляют своего рода богослужение, когда они возбуждают чувства благоговейного поклонения Творцу вселенной и направлены к пользе человечества, судьбы которого также подлежат освещению ее светом. История представляет нам не одно только зрелище нарастания и падения народов и государств. В ней отражаются духовный мир этих народов, их отличительные свойства и стремления, их религиозные понятия, их особое призвание в ряду исторических событий, и их доля участия в общем труде человеческой мысли, в водворении и развитии гражданственности, в смягчении нравов и в возникновении и успехах искусства, художества, словесности и всех видов наук.

24

Единство физических сил. Прилож. с. 5 и 6.