Огнеглотатели

Он как схватит меня за запястье костлявыми пальцами.

— Цепи хотите посмотреть?

Я покачал головой. Сжал камушек покрепче.

— Айлса, — говорю.

А он только крепче стиснул.

— Мир в огне! — хрипло так выдохнул.

Мы повернулись к разбитому окну. Казалось, что в небе над нами полыхает пожар: длинные красные и оранжевые языки, будто пламя и потоки лавы.

— Это просто закат, — говорю.

— А откуда тогда стон и плач, мой славный?

— Это просто море, мистер Макналти.

Айлса дотронулась до него.

— Да, — успокаивает. — Просто море.

— Мы еще придем, — говорю. — Вы тут держитесь. И поосторожнее с теми, кто придет вас искать.

— Просто море? — говорит. Вслушался. — Всего-то. — Подержал нас еще минутку. — Давайте живее по домам, ребятки. Там в кроватку — и спать. Только ведь придут кошмары. Что делать-то? Давайте живее по домам, к мамочкам и папочкам, и обнимите их покрепче.

Отпустил меня. Мы попятились. Он дошел с нами до двери. Лицо так и горит — будто весь небесный огонь в нем отразился. Мы пошли быстрым шагом, а тьма все сгущалась.

— Ройте укрытия! — крикнул он — будто бы всему миру. — Зарывайтесь туда, где живут мертвецы! Накрывайтесь землей! В мире пожар! Небо пылает! Ночи не будет больше…

Мы бегом припустили. Голос звучит сзади. Макналти выл, будто зверь, которому больно. Мы бежим через сосняк. Спотыкаемся, натыкаемся на стволы. Наконец выскочили на берег. И как зальемся смехом — от страха, от возбуждения. Под огненным небом скользнул луч маяка.

— Завтра, — шепчем, — отнесем ему еще.

И я — бегом домой, за уроки.

Влетел в комнату — а папа палец прижал к губам.

— Тихо, Бобби! — шепчет.

Они с мамой будто приклеились к телевизору. А там показывают ядерные ракеты, направленные в небо. Потом появился президент Кеннеди. Уставился на нас. Глаза спокойные.

— Мир на грани уничтожения, — говорит.

Лицо пропало. Вместо него появился диктор — видно, что нервничает. Облизал губы. Никакой улыбки.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Куба, — ответил папа. И так и затрясся от кашля. — Куба, так ее разтак.

41

— Вот она, Куба, — сказал Дэниел. — А это американский берег.

Сидим в автобусе. Он пальцем рисует на запотевшем стекле. Мы все вокруг сгрудились: Дигги, Кол, Эд и я. Потом и другие подтянулись: Дорин Армстронг с подружками, еще кто-то.

— Между ними всего девяносто миль, — говорит Дэниел.

— Девяносто миль! — Это Кол. — Приличное расстояние. Это как отсюда до…

— Шотландии! — Это Дигги.

— Ну, верно. До Шотландии, — говорит Кол.

Дэниел только глянул на них между делом.

— Русские поставили на Кубе ядерные ракеты, — говорит. — И они направлены прямо на США.

— США? — говорит Кол. — Так до них черт знает как далеко.

— Вообще другой конец света. — Это Дигги.

— А мой батя говорит, США только о себе и думают. — Это Эд.

— Да уж верно. — Это Кол.

Дэниел покачал головой:

— Так ведь у русских дома есть ракеты, направленные прямо на нас.

Эд захихикал.

— Да они, небось, промажут, — говорит. Ладонь сделал горкой, будто ракета над нами пролетает. — Плюх! И прямо в Ирландское море.

— Верно, — подтвердил Кол. — Эти русские, они того.

Дэниел снова покачал головой.

— Вы что, совсем тупые? — говорит.

Все молчат. Смотрим сквозь его карту в небо.

— Американцы сказали русским, чтобы те убрали ракеты с Кубы, — говорит Дэниел.

— А русские послали их куда подальше, — догадался Дигги.

— И вот теперь, — говорит Дэниел, — русские корабли везут туда новые ракеты, а американцы сказали русским их развернуть…

— А русские послали их куда подальше, — догадался Дигги.

— И вот теперь, — говорит Дэниел, — американцы послали свои корабли, чтобы они остановили русские корабли, и…

Кол поднялся, растопырил пальцы, будто орудийные стволы, и этак гнусаво:

— Нам двоим в этом океане места не хватит!

Дэниел глянул на нас с изумлением:

— Вы что, не врубаетесь, как это страшно?

Дигги сплюнул:

— Да врубаемся, Дэниел, конечно. Хватит тут нас запугивать и делать вид, что ты умнее всех.

— Прав был мой батя, — говорит Эд. — Теперь можно бросать все дела.

— Ежели начнется… — говорит Кол.

— Там у них столько ракет, что хватит весь мир разнести, и не один раз, — говорит Дигги.

— И теперь они по всему миру наготове, — говорит Эд.

— Кто-нибудь возьмет да нажмет кнопку.

Мы посмотрели в небо.

Дигги снова сплюнул.

— Так какого хрена нам теперь в школу, если такое творится? — говорит.

Дэниел стер свою карту. Прицепил к пиджаку значок БЯР. Автобус подъехал к зданию из стекла и красного кирпича. Мы сидим и пялимся на него.

— Душегубка паскудная. — Это Кол.

42

Мы знали, что рано или поздно нас поймают. Сами на это нарывались. Идем по коридору — и роняем фотографии. Бросали их в углах классов, где у нас были уроки. Прикрепляли кнопками на доски объявлений, запихивали под рамы картин и под дверные наличники. Пару раз нас засекли другие ребята, и по школе поползли слухи.

Вечером по телевизору показали фотографии ракетных установок на Кубе, кораблей, на которых везут еще ракетные установки, американских кораблей, ракет, бомб и взрывов. Были репортажи о беспорядках. Протестующие из БЯР сцепились в Лондоне с полицией, их арестовали. Папа как стукнет кулаком по ручке кресла.

— Протесты? — говорит. — Эти люди делают то, что и нужно делать, — кричат во весь голос против того, с чем не согласны, — так, чтобы их голос услышали.

— А что, всегда нужно протестовать? — спрашиваю. — Даже когда знаешь, что это бессмысленно?

— Да, — говорит. — В этом случае — особенно, когда кажется, что всё против тебя, что ты просто кричишь в темноте. — Смотрим, как молодого человека зашвыривают в кузов автозака. — Даже если тебя за это заметелят, как этого парнишку. Оставьте парня в покое!

Новости кончились. Папа повернулся ко мне:

— Всего, чего добились для людей вроде нас, добились борцы, Бобби Бернс. Борцы, которые не отступали и не нагибали голову, которые смотрели угнетателям в глаза и говорили: так продолжаться не может.

Закашлялся. Глотнул воды. Мне показалось или он правда стал меньше, тоньше? Или это болезнь, неведомо какая, вцепилась в него своей хваткой?

— Запомни это, — говорит. — И запомни другое: бывают времена, когда нужно продолжать бороться.

— Запомню, — говорю.

— Молодчина.

Мы одновременно потянулись друг к другу. Руки встретились в воздухе между стульями.

— Молодчина, — повторил он.

«Я тебя люблю, папа, — сказал я про себя. — Люблю тебя. Люблю».

На следующий день я впал в полное безрассудство. Папа болен. Мир того и гляди погибнет. Хотелось встать и успеть побороться до того, как опустится тьма. По дороге в школу я все время чувствовал, как внутри нарастает гнев, чувствовал от этого какую-то странную радость, странное отчаяние.

Выходим из автобуса — я взял Дэниела за локоть.

— Может быть, этот день станет для нас последним, — говорю.

— Может, и станет, — отвечает.

Смотрим друг на друга.

— И что? — Это мы одновременно.

— Давай все сделаем как надо, — говорит. — Решительно и храбро.

Стиснули друг другу руки, а потом вошли в школу и давай и дальше в том же духе. Ребята смотрят, пихают друг друга локтями, перешептываются. Бобби Бернс, говорят. Кто бы мог подумать? Бобби Бернс и Дэниел Гауэр, новенький с юга. Закончилось все в итоге на мне. После обеда я положил фотографию Любоку на стол. Видели все, кто был в классе.

— Значит, правда, — говорит Дороти Пикок. Уставилась на меня. — Это действительно ты.

Я кивнул:

— Угу. Я.

— И я, — говорит Дэниел.

Тут вошел Любок и все увидел. Полная тишина. Все остальные смотрят на нас во все глаза. Любок взял фотографию за уголок, будто брезговал. Глянул на нас. Говорить ему ничего не понадобилось. Я весь дрожу, сердце бухает, лицо горит, а внутри бушует какой-то восторг. Дэниел встал. Я встал с ним рядом.