Огнеглотатели

— Новенький, — сказал я. — Из Кента или еще откуда.

— И заставляют есть грязь, — сказал Дигги. — Заставляют писать, а потом пить. Втыкают в тебя иголки.

Одного парня после этого увезли в больницу, и он чуть не умер. Правда. Нам Джонни Мюррей рассказывал.

— Я тоже такое слышал, — сказал Кол. — Пришлось промывать ему желудок, и он так и не поправился до конца.

Парочка парней постарше ухмылялась, глядя на нас. Мы отводили глаза. Вошла Дорин Армстронг. Юбка кончалась куда выше колен.

— Ого, — сказал Кол.

— Иногда очень хочется быть постарше, — сказал Эд.

— Угу, — промычали мы хором.

Автобус покатил вдоль берега. Море было слева. Здоровенный танкер шел в направлении Тайна[2]. Какой-то военный корабль как раз уходил в туман.

— Меня папа вообще не хотел пускать, — сказал Эд. — Говорит — чего время тратить на глупости. Кому, говорит, нужны все эти экзамены и эта выпендрежная форма. Говорит, все равно будет новая война, и тогда…

Я покачал головой.

— Не будет, — говорю.

— Ты-то почем знаешь? — удивился Кол.

Я покачал головой.

— Так-то, — говорит Эд. — И никто не знает. Никто ничего не может сделать.

— Ничего не останется, — говорит Дигги. — Они, ежели захотят, могут подорвать весь мир раз десять.

— Опупеть, — говорит Кол.

— А одного парня они вообще повесили, — говорит Дигги. — Честное слово. Хорошо, пришел учитель и снял его…

— А я слышал, учителя там еще хуже, — говорит Кол.

Я нащупал ножик в кармане. Раскрыл его.

— Я тут вчера был в городе, на рынке на набережной, — говорю. — Видел настоящего огнеглотателя.

— Мы тоже видели, — говорит Эд. — По-моему, он совсем чокнутый.

— Угу, — говорю.

Проверил остроту лезвия большим пальцем.

Один из старших закурил на заднем сиденье. Дорин хихикала как ненормальная — услышала какую-то шутку. Эд оперся подбородком на спинку сиденья и пялился на Дэниела. Дигги смотрел на море.

— Будто на бойню везут, чтоб их всех, — сказал Кол.

20

Длинное здание из красного кирпича с высокими блестящими окнами. Над парадной дверью огромное золотое распятие. К двери ведет десяток ступеней. Нам, первогодкам, нужно было там дожидаться звонка. На ступенях над нами стояли несколько учителей.

— Мы будем вызывать вас по имени, — сказал один из них. — Как услышите свое имя, шаг вперед. Когда соберется весь класс, преподаватель проводит вас внутрь.

Он был в костюме, при галстуке, а сверху черная мантия. Тут она распахнулась. Из нагрудного кармана торчал черный кожаный хлыст.

— Меня зовут мистер Тодд, — сказал он. — Другие учителя представятся вам, когда зайдут в класс. — Помолчал. — Ждем порядка.

Подошел ближе.

— Я хочу видеть ровные шеренги, — сказал он. — Ровные шеренги!

Мы построились в какие-никакие шеренги, они шли вкривь и вкось по бледному цементу двора.

Он вздохнул.

— Итак, — сказал он. — Вы успешно сдали экзамен одиннадцать-плюс. Вы — элита. — Лицо стало суровым. — Это ничего не значит. Пока вы только доказали, что у вас есть некое подобие мозгов. Но вы пока не доказали, что достойны нашего учебного заведения. Не доказали, что у вас есть сила воли и нравственные основы. Вы лишь на полпути к цивилизации. Вы дикари. Вас нужно учить соблюдению требований.

А я все верчу головой — где там Айлса, но ее нигде не видно.

— Твое имя?

Он стоит рядом. Хлыст в руках.

— Твое имя? — повторил он.

— Р-роберт Бернс.

— Роберт Бернс — что?

— Роберт Бернс, сэр.

— Вытяни руки, Роберт Бернс.

Я моргнул.

— Вытяни руки вперед.

Я вытянул руку. Он поднял хлыст к плечу и ударил меня по ладони.

— Теперь вторую, — говорит. — Вторую руку!

Я вытянул вторую руку. Он хлестнул снова. Я стиснул горящие кулаки. В углах глаз было жгуче от слез.

— В следующий раз не отвлекайся, когда говорит учитель, — сказал он. — Понятно?

А мне никак не ответить. Он взмахнул хлыстом.

— Понятно?

— Да.

— Да — что?

— Да, сэр.

— «Да, сэр». Я тебя взял на заметку, Роберт Бернс. Знаю теперь, каков ты.

Он двинулся дальше. Смотрю — ребята вокруг хватают ртом воздух. Другие учителя глядели на нас без всякого выражения.

Тодд произнес ту же фразу. Я не обернулся.

— Твое имя?

— Дэниел Гауэр. — Спокойно говорит, уверенно. — Сэр, — добавил.

— Это что такое, Гауэр?

— Это мои волосы, сэр.

— Недопустимая длина.

Молчание. А потом Тодд заговорил снова.

— Не позволю мальчишке так на себя смотреть. Вытяни руку. Руку вытяни!

Я вздрогнул, когда хлыст опустился на руку Дэниела, а потом и на вторую.

— Волосы острижешь, — сказал Тодд. — И никогда больше не смотри так на учителя.

Он снова вышел вперед. В руке — бумага со списком.

— Скорее всего, вы не попадете в один класс с теми, с кем учились раньше. Это вам не детская площадка, не счастливое семейство. Услышали свое имя — шаг вперед.

Он начал выкликать имена. Мы с Дигги, Колом и Эдом попали в разные классы. Прозвучало имя Айлсы — никто не откликнулся. Я попал в один класс с Дэниелом. Мы оба сделали шаг вперед, он сжал мою руку.

— Скотина злобная, — говорит.

В классе мы сели рядом, хотя парты там были на одного. Перед нами сидел учитель, Любок.

— Кое-кого учить начали прямо с порога, — говорит.

И показал зубы в полуулыбке.

— Тут совсем не так плохо, когда освоитесь, — говорит.

Он научил нас, как нужно вставать и говорить «доброе утро», когда в класс входит он или еще кто-то из старших. Раздал учебники. Положил свой хлыст перед собой на стол.

— Соедините ладони, — говорит.

Я давай сжимать их как можно крепче — вдруг удастся выжать всю боль.

— А теперь помолимся Господу, — говорит.

21

Айлса хихикала, глядя на кур, которые клевали зерно у ее ног. Сама она собирала гороховые стручки и складывала в белую эмалированную миску. А от меня уходила все дальше.

— Хватит уже приставать ко мне, Бобби Бернс, — говорит.

— А ты чего в школу не пришла? — спрашиваю. — Какая-то ты совсем глупая, подруга.

— Знаю. — И как рассмеется. — Знаю, знаю. И всегда глупой была.

— Да я не про то. На самом деле ты очень умная.

— Это я тоже знаю!

Я пнул ногой песок.

— Папа бросил школу в двенадцать лет, — говорит Айлса. — Лоша и Йэка исключили. У нас так в семье принято.

Она отвела меня в дальний конец сада, где стояла изгородь, наполовину занесенная песком дюны. Мы уселись на древнюю скамью, выкрашенную белой краской. Я стал помогать ей лущить горох. Через крышу их дома было видно вдали город. Различались краны, шпили, ближние небоскребы.

— И вообще, — говорит, — они тут вкалывают изо всех сил, нужно кому-то вести хозяйство. А кстати, как оно там?

— Нормально.

Она засмеялась:

— Угу. Догадываюсь.

— Но есть и настоящие фашисты, — говорю.

— Представляю себе.

И как швырнет мне в рот горошину — сладкую, вкусную.

— Тебе там самое место, Бобби, — говорит. — А мне это ни к чему. Папа говорит, угля на наш век хватит, даже когда все шахты закроют. Дом у нас есть, на жизнь заработаем. Мне тут нравится. И ничего больше мне не надо.

И мы давай дальше лущить горох.

— А вот ты-то уедешь, — говорит. — В какое-нибудь выпендрежное место, да? В какой-нибудь там университет.

— Думаешь?

— Ты же сам знаешь, что так и будет.

Я попытался представить все эти годы — как я уезжаю из дома, переселяюсь в чужой город. Университет. Я не знал ни одного человека, который учился бы в университете.

— Ты бы тоже могла, — говорю.

Она засмеялась:

— Я? Дочка угольщика? Дочка Спинка — да в университете!

— Ты должна гордиться тем, чего добилась, и своим происхождением.

А она как швырнет мне в рот еще горошину.

2

Река в Англии.