Страница 1 из 30
Сергей Смирнов
Ангелы приходят и уходят
«Кое разлучение, о братья, кой плач, кое рыдание в настоящем часе. Приидите убо целуете бывшую в мале с нами, предается бо гробу, камнем покрывается, во тьму вселяется, к мертвым погребается и всех сродников и другов разлучается… Восплачьте обо мне, братья и друзи, сродники и знаемы: вчерашний день беседовал с вами и внезапу найде на меня страшный час смертный. Приидите все, любящие меня, и целуйте последним целованием».
«Ангелы приходят тихо и уходят незаметно».
1. Ангелы приходят тихо
Октябрь 1990 года. Томск
Ковалев вышел на круглую, серую в утреннем свете привокзальную площадь. Вышел и осмотрелся, будто оказался здесь впервые. Погода стояла пакостная — не то снег, не то дождь. Мигал вдали желтый глаз светофора. Несколько машин стояли у выхода с перрона — наверное, в ожидании утреннего поезда. Но в машинах, кажется, никого не было, и площадь была пустынна, только возле входа в автовокзал маячили несколько темных расплывчатых фигур.
«Кой черт меня сюда занес? — спросил сам себя Ковалев, тряхнул головой и чуть не взвыл от боли — в голове что-то ухнуло и накренилось. — Однако, крепко мы вчера… Ни черта не помню…». Он оглянулся на стеклянные двери вокзала, только что выпустившие его, повернулся и побрел через площадь, туда, где темнела серая башня гостиницы.
В голове гудело. Гнусно было во рту и муторно в животе. И на душе совершенно пакостно. Ковалев прошел в просвет между мокрыми кустами акации, внезапно остановился и застонал, схватившись за живот. Его качнуло, согнуло, изо рта под куст брызнула вонючая жижа. «Портвейн, — машинально определил Ковалев. — Портвейн и пирожки с рисом и яйцами, из вокзального буфета…».
Вскоре полегчало. Ковалев отплевался, тщательно вытер подбородок, добрел, пошатываясь, до ближайшей скамейки и рухнул на нее. Порылся в карманах. Нашел измятую, отсыревшую сигарету. А спичек не нашел.
«Гады, — подумал он. — Спички сперли. С кем это я вчера, а?»
Часы над вокзалом показывали 6 часов 29 минут.
Накренившись на бок, промчался мимо троллейбус, расплескивая грязь. Вынырнуло такси из мутной пелены, подрулило к вокзалу. Из такси выбралась старуха с сетками и сумками.
«Паршивый городок-то какой, надо же!» — Ковалев осторожно коснулся простреленного навылет виска. Нюхнул рукав пальто, сморщился и потер его о мокрые ребра скамейки. «Вон идет добрый человек… Надо у него спички попросить…»
Из серой бесконечности к нему приближался некто — высокий, подтянутый, в блестящих сапогах. Когда он приблизился настолько, что можно было различить черты невыразительного лица, Ковалев привстал:
— Друг, спичек не будет?
Человек в шинели, перетянутой портупеей, остановился прямо над ним. Секунду молчал, будто глубоко задумавшись, потом вдруг отрывисто сказал:
— Документы ваши попрошу!
«Во тип!» — подумал Ковалев и промолчал.
— Документики ваши где? — повторил человек в портупее.
— А дома, — нахально соврал Ковалев. — В комоде забыл…
— В комоде, значит?.. — Человек внезапно схватил Ковалева за плечо, рывком приподнял. — Пошли.
— А какое у вас право? — спросил Ковалев, пытаясь вырваться. — Я, может, за утренней газетой вышел. Международным положением интересуюсь, может быть, а?..
— Международным, значит? — почти игриво переспросил человек. — А я вас задерживаю за появление в нетрезвом виде в общественном, это самое, месте. Пройдемте, будем личность выяснять.
«Во дает! — подумал Ковалев. — Ну, тип!..». Ему стало смешно, он криво улыбнулся и встал со скамейки.
Человек тут же крепко ухватил его за руку и потащил в сторону вокзала.
— Слышь, полковник! — взмолился Ковалев, уяснив, что намерения у портупейного самые серьезные. — Я тебе что сделал-то? Брось, слышь? Сейчас поезд подойдет, я жену встречаю.
Портупейный молчал, только крепче сжал его руку.
В зале ожидания вокзала Ковалев резко остановился, вырвал руку:
— Нет, серьезно, слышь…
Портупейный как бы в недоумении глянул на Ковалева, потом быстро заломил ему руку за спину.
— Ой! Больно!.. Ты чего? Ну, ненормальный какой-то! — Ковалев посмотрел на уборщицу, возившую мокрую мешковину по каменному полу. Уборщица разогнулась, Ковалев умоляюще глядел на нее снизу вверх — в позе, не очень-то удобной для апелляций.
— Этот тут и спал, — раздумчиво пожевав губами, сказала уборщица. — Видела я его, он еще вчерась тут у буфете фулюганил.
— Понятно… — промычала портупея.
Через минуту Ковалев оказался в дежурной части. На него через перегородку сонно глядел сержант, что-то мычавший в телефонную трубку. Сержант был рыжим, в веснушках. Руки у него тоже были в веснушках, и даже уши. А глаза — оловянного цвета.
Портупейный сказал:
— В скверике, на скамейке…
— Водкой, что ли, торговал? — спросил рыжий.
— Да нет. Пьяный и выражался.
— Это когда я выражался? — вскинулся Ковалев, но тут же замолчал, осаженный криком: «Сидеть!». Но все же продолжил упавшим голосом: — Только и выразился, что прикурить попросил…
— Фамилие ваше! — строго спросил сержант.
— «Фамилие»… — фыркнул Ковалев. — Фамилия, а не «фамилие».
— Вы еще поучите, — сказала портупея. — Вы если грамотный, так людей не обижайте.
Ковалев промолчал. Он понял, что может быть еще хуже.
— Ну так что, будем говорить? — сержант занервничал, уши у него, и без того красные от веснушек, вспыхнули факелом.
— Ковалев, — сознался Ковалев и вздохнул, чувствуя себя законченным рецидивистом. — Виктор Владимирович. Год рождения 59-й. Не судим. — Подумал и добавил: — Пока еще…
— Что значит «пока еще»? — не утерпел сержант. — Вас суда не судить привели.
— А для чего?
— А для того, чтоб порядок не нарушали. Сколько выпили?
— Да много… — махнул рукой Ковалев. — Вчера, на поминках.
Портупея склонилась над сержантом, зашептал что-то. Сержант качнул головой, записал.
— Работаете где?
— В редакции. В газете.
— Где-где? — сержант оторвался от бумаги.
— Ну, в газете. «Знамя Ильича» называется.
Портупея с рыжим обменялись непонятным взглядом. Сержант протянул Ковалеву лист бумаги.
— Пишите.
— Чего писать?
— Поясните, почему нарушали. Что у вас там было — поминки, что ли…
— Насчет поминок — это я соврал. Так, выпили за субботу.
— Может, вы и насчет редакции соврали? — угрюмо спросила портупея.
— Может, и соврал…
Стражи порядка снова обменялись непонятными взглядами, посовещались вполголоса, рыжий кивнул Ковалеву:
— А вы пишите, пишите…
Ковалев взял непослушными пальцами казенную ручку и накарябал на бланке протокола:
«Поясняю, что вчера вечером выпили с друзьями по поводу приближающейся годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. В результате чего, проснувшись утром, вышел на улицу с целью проветриться и попросить прикурить…».
— Вызывай машину, — сказал вполголоса портупейный сержанту.
Ковалев насторожился, поднял глаза.
— Не примут же! — отозвался сержант и — Ковалеву: — А ну-ка, встаньте. Встаньте, встаньте… Закройте глаза.
«Бить, что ли, будут?» — подумал Ковалев.
— Руки вперед, — командовал сержант. — Вперед руки! Приседание сделайте.
Ковалев сделал. И стоял, зажмурившись — не потому, что не было команды открыть глаза, а потому, что сейчас, с закрытыми глазами, все происходящее показалось ему дичайшим бредом.
— Средняя степень, — вполголоса сказал сержант. — И то не тянет… Могут не взять.
— А нам какое дело? — набычился портупейный.