Страница 2 из 3
Мы рады за них и немного завидуем. И продолжаем борьбу. А по углам шипят недовольные: «Вот сколько лет боролись, добивались, кровь проливали, а сейчас сиди. Все коммунисты виноваты!».
Друзья расходятся по узким национальным группкам. Залезают в национальные домики-улитки. Не прочь поворчать: «Опять эти эгоисты-немцы доски стянули, только-только на них нацелились!».
Но это не страшно, это поправимо.
Надо только наметить общую цель, притягательную для всех.
– Нет, никаких иностранных французских легионов. Мы не наймиты. Позор торговцам пушечного мяса! – отбиваемся мы от вербовщиков. – Убирайтесь вон!
– Ну и сидите, загорайте. Попроситесь еще, – грозят вербовщики.
Нет, общая цель, с тех пор как смолкли раскаты сражений по ту сторону Пиренеев, ясна. И эта цель – возвращение на Родину.
Имеем ли мы право, моральное право вернуться на Родину? Мы – полузаключенные, полубеженцы, нежелательные бесподданные иностранцы-метэки, к тому же красные бандиты, как величают нас местные реакционные газетенки. Нас ждет немедленная высылка, очутись мы во Франции по ту сторону проволоки.
Чисты ли наши помыслы о Родине? Разве не от нашего имени сказал, уезжая в Испанию, наш возвращенческий активист, погибший под Бельчите полковник Глиноедский – Хименес: «Хочу доказать свою преданность Советской Родине не на словах, а делом». И разве не доказал эту преданность Родине другой возвращенческий активист-партиец Федя Лидле, погибший под Брунете, и десятки других?!
А разве не жили мы там, в Испании, одной дружной семьей с советскими командирами-советниками, советскими переводчиками. «Вернешься, обязательно вернешься домой после Испании», – не раз повторял Иван в Ихаре. – «Вот только следить за тобой будут всю жизнь», – добавлял он задумчиво. А я тогда пропускал это мимо ушей. Не верил.
Да и вернулся же недавно на Родину один из наших возвращенцев, адъютант генерала Лукача – Алеша Эйснер[10].
Ведь было же обещано: «Ваш путь на Родину лежит через Мадрид».
И что делать всем нам здесь, на песчаном пляже?
Ну, хорошо, ветер утих. Средиземное море больше не пенится белыми барашками волн. Солнце пригревает все сильнее, и мы, разбредясь по «авеню Даладье» и скинув с себя все, пытаемся в который раз избавиться от вшей. А дальше что?
Памятник «90000 интернированным испанским республиканцам – детям, женщинам и мужчинам, гражданским и военным», установленный рядом с пляжем Сан Сиприен.
Монолит в память 100 тысяч испанских республиканцев, интернированных в лагере Аржелес сюр мэр. Он установлен там, где был вход в лагерь.
Пляжи Сан Сиприен и Аржелес сюр мэр.*4
– Предпримем все от нас зависящее, чтобы вы вернулись на Родину!
Кто это говорит?
Да кто же, кроме Васи Ковалева, имеет право делать такие ответственные заявления?
А где он, Вася Ковалев? Добродушный и простоватый, он здесь же, у проволочной ограды отсека-загона нашего сан сиприеновского лагеря. Вот, рядом, у проволочных ворот отсека. Чуть-чуть в сторонке, где все встречаются. Жандармы – гард мобили – чернокожие сенегальцы могут нас и отогнать, а могут и не обратить внимания.
Мы еще не забыты. Мы еще не одни. Ко всем нам, к полякам, чехам, латышам, эстонцам, литовцам, итальянцам, немцам – ко всем другим, кто здесь и кто в Аржелес сюр мэр, уже тянутся ниточки сострадания, солидарности, помощи. Приезжают со всех сторон от еще существующих легальных, демократических антифашистских организаций, от комитетов содействия. Приезжают посмотреть на героев, поддать духа-бодрости, проинструктировать, передать свежие газеты и журналы. Пишут письма. Присылают первые посылки. Ниточки дружбы и сострадания тянутся со всех стран. Из Франции, Англии, Америки.
И вот он, простак, улыба Вася. Гладенький, упитанный, мирный, не воевавший парижский Вася. Вот она, давно забытая мирная жизнь!
И мы рассматриваем это потустороннее явление давно забытого штатского мира. Какой чудесный галстучек, рубашечка!
И он рассматривает, немного смущенный и обрадованный встрече, наши повыцветшие, поникшие капитанские, лейтенантские офицерские фуражки (носить нам больше нечего) и наши защитные френчи и рубахи, не первой, надо сказать, свежести.
Он заглядывает в наши запавшие, горящие смутной тревогой и надеждой глаза. И хмурится, видя наши выпирающие обветренные скулы. Крепко жмет протянутые сквозь проволоку худые темные руки: Борису Журавлеву, Георгию Шибанову, Ивану Трояну, Пете Рыбалкину – всем нам, небольшой кучкой вышедшим ему навстречу.
Сказал он нам тогда у проволоки немного:
– Заполняйте анкеты – раз, пишите автобиографии – два. Фотографируйтесь. Только все быстро и без шума. Не перепачкайте анкеты, бумагу. Держи, Борис. Раздашь только своим, проверенным. Характеристики на каждого, слышишь, Борис. Действуйте. Еду в Аржелес сюр мэр. Скоро вернусь или пришлю кого-нибудь. Держитесь, не падайте духом.
Анкеты – в третий раз
И мы стоим, потрясенные, еще не веря обрушившемуся счастью, уже понимая, что что-то стряслось и что это уже нечто новое. Не примчался бы зря сюда Ковалев из Парижа. Далекая Родина-мать уже знает о нашем существовании и протягивает нам, попавшим в беду, руку помощи. И это совершенно закономерно, так и должно быть. Соответствует Конституции, гуманности и справедливости.
И мы возвращаемся в наш душный дощатый барак с драгоценной ношей и хорошими новостями в чудесном настроении.
Борис Журавлев – так и не доживший до светлого дня разгрома фашизма.
Таганрожец Иван Троян, погибший героем за несколько дней до прихода союзников, в резистанс[11] – на востоке Франции.
Георгий Шибанов, который и поныне здравствует в своей Александрии (нашей, а не египетской Александрии). Шибанов – инициатор сопротивления русских парижан нацистским оккупантам.
И Петя Рыбалкин – косноязычный, простой и мужественный человек, потрясший меня на том предыспанском митинге-диспуте оборонцев на рю Лас Кас чтением, не претендовавшего на эпистолярный шедевр, письма с Родины.
И автор этих строк, рассказывающий о своем тернистом пути на Родину.
А тогда, забравшись с нашей драгоценной ношей в наш приземистый, неказистый душный возвращенческий барак, мы решили максимально использовать обнадеживающую новость.
Нельзя, конечно, было просто, без шума, как представлял себе Ковалев, раздать анкеты, бумагу, потом постричь, побрить, сфотографировать всех кандидатов в советские граждане.
Нельзя было без шума и по другим соображениям.
Наше короткое свидание у проволоки с Васей прошло для жителей возвращенческого барака совсем незамеченным.
За доказательствами не надо было далеко ходить.
В бараке было тихо. Кто, разморенный духотой, спал на соломенных самодельных мешках-топчанах, разложенных в два ряда. Другие, придвинувшись к щелям и дыркам досок, почитывали потрепанные книжицы (все больше про любовь).
В углу, у горбоносого грека из Крыма, резались в «подкидного». Подозрительный тип этот грек! Черт знает, как попал в Испанию и что там делал?!
Кто-то писал, должно быть, письмо, пригнувшись к дощечке, положенной на колени.
10
Он там вскоре был арестован, получил 8 лет воркутинских лагерей и ссылку в Карагандинскую область.
11
Резистанс – движение Сопротивления.