Страница 37 из 38
Молча достала старуха пузырек и, накапав в воду несколько капель, подала Наташе.
— Только не уходи далеко, — сказала она поднявшейся с постели девушке.
От дерева к дереву, с полянки на полянку переходит Наташа. Не узнают ее ни птицы, ни звери, ни даже само красное солнышко.
Безысходной тоской покрылось прелестное юное личико, из голубых глаз жемчужными нитями льются слезы. Вот обхватила молодую березку, — сама такая же белая, нежная, стройная, а с дрожащих уст полился ряд нежных прощальных слов..
— Прощай, мой лес… Я не забуду твоей ласки и привета. Не разучусь понимать твоего шелеста, шума и шороха. Мне никогда не будет страшна твоя таинственная гуща. Не забуду твоих ласковых встреч, не умолкнет в ушах колыбельная песня, которой убаюкивал ты меня, малютку, подвешенную в люльке к твоим могучим ветвям. О, мой лес дорогой! Заменят ли мне тебя люди? Прощай, прощай! Но не забывай меня, как не забудет тебя влекомая куда-то судьбой Наташа!
Крепко обняла березку, поцеловала и просит передать поцелуй всему лесу.
Точно в ответ поднялся ветерок, качнул принявшую поцелуй березку и побежал по всему бору.
Закачались, зашумели деревья, передавая поцелуй друг другу.
А Наташа упала и целует цветы, траву, землю…
— Прощайте, прощайте!
До вечера оставила ее в лесу старуха и только с закатом солнца пришла за ней. Понимала старая, что ее питомица меняет любимый верный лес на неизвестных, часто злых и жестоких людей. Что беззаботная жизнь отошла, надвигается неведомое.
Гадание предсказало ей смерть кого-то из живущих в доме. Но об этом молчите, цветы, не шелести, верный лес. Пусть наговоренная для нее и Василия вода почернела, шу-мить и бурлит, лишь бы не знала Наташа.
Худой знак!
К вечеру поднялась непогода. Лес грозно сердито шумит.
Глухой тропинкой пробирается группа людей. В руках у них носилки, Впереди лорд Тольвенор, рядом с ним Карвер, за которым шаг в шаг неслышно ступает Кай-Тэн. В избушке чуть брезжит свет. Там все готово к отъезду; подорожному одеты больной и чуть живая Наташа.
Старуха, сидя в темном углу, крепко держит в руках сову и кота. Время для них мучительно тянется.
Вот тихий стук.
— Все ли готово? Выходите скорее!
Больного осторожно положили на носилки и двинулись обратно. У опушки ждет закрытый автомобиль. Осторожно ступают ради больного. Лес сердито хлещет их ветвями, путает ноги травой, точно хочет остановить, отнять свою Наташу.
Кай-Тэн отстал.
Не отошли и четверти версты, как раздался оглушительный взрыв, разбудивший в лесу многократное эхо. К небу взвился красный огненный столб, порывом ветра разорвался на части, и полетели высоко вверх разноцветные шары. Взрыв был так силен, что его слышали даже в отдаленных Борках, а село Богородское всполошилось от мала до велика.
С высоты колокольни раздается тревожный набат, далеко разносимый подхватившим его ветром. Народ высыпал на улицу, молчаливо смотрит на невиданное разноцветное зарево. Повторяющееся взрывы вскидывают головешки, светящиеся цветным огнем.
Ветер по временам доносит запах серы. Никто не трогается на помощь; все знают, что это горит колдунья. Ей помогут, если нужно, черти, а крещеный люд стал против ветра с иконами и молится, чтобы село миновала беда.
Оглянулась на взрыв и заплакала Наташа, но крепко держит ее за руку лорд. Ахнула понявшая все старуха и с воплем бросилась назад к горящему дому. Избушка вся в пламени, но там у нее запрятаны деньги. Без страха бросилась внутрь. Не отстал от нее и черный кот. Крыша затрещала и рухнула… Разом упал ветер. Тихо, как свеча, горела избушка…
Утром вдали боязливо толпился народ… От пожарища несло гарью и серой… Набожно крестились старушки… С тех пор никто не приближался близко к пожарищу, боясь наложенных чар. Постепенно на него нанесло песка и прозвали его «Зачарованный курган».
ЭПИЛОГ
Порывистым движением Леруа бросил недокуренную сигару в камин[6].
— Я говорил вчера о вас с министром, г. Зенин, — начал он, прохаживаясь взад и вперед по кабинету. — Ваше назначение на пост инспектора Surete обеспечено. Поэтому я думаю, что предоставляя вам расследование по делу об убийстве барона Начесси, я не превышаю власти. Остались, собственно, формальности…
Огонек радости вспыхнул в грустных глазах Зенина; тяжелый, мучительный период вынужденного бездействия, необеспеченного завтрашнего дня подходил к концу. Кроме того, ему представлялась возможность выполнить свое решение — предать в руки правосудия эту шайку, причинившую столько огорчений ему и его близким.
— Я не знаю, чем и как благодарить…
Решительный жест Леруа не позволил ему окончить начатой фразы.
— Вы не должны благодарить ни меня, ни даже г. министра; назначением на пост инспектора вы обязаны исключительно самому себе, тем выдающимся способностям и энергии, которые вы обнаружили в свое время при расследовании дела вампиров в России. Не ваша вина, если дух времени не благоприятствовал вам. Кстати, — продолжал он, переходя в конфиденциальный тон, — скажите откровенно, что из прочитанного мною в этой рукописи следует приписать фантазии романиста?
— Как это ни странно — ничего!
— Может быть, есть преувеличение в описании убийств или сопутствующих обстоятельств?
— Ни малейшего! Дело Начесси до известной степени это подтверждает!
— На чем вы основываете предположение, что ваш товарищ Орловский — убит?
— Это мое глубокое личное убеждение, основанное на логических выводах и чутье собаки. Осиротевший Нептун все кружил по Гранатному и окружающим переулкам; он-то и навел меня на хорошо замаскированную дверь в стене сада, выходящей на другую улицу; там он упорно нюхал землю и жалобно выл, а потом, обнюхивая следы, бежал до своего дома!
— Почему не хотите вы допустить, что этим путем возвращался Орловский перед своей естественной смертью?
— Мой бедный друг никогда не страдал болезнью сердца!
— Почему же тогда вы обошли молчанием его смерть?
— Я был бессилен и сам должен был уйти в отставку по пословице: «С сильным не борись, с богатым не судись», — горько улыбнулся Зенин. — Но, уже, как частное лицо, я не переставал выслеживать подозрительных иностранцев, увозивших переданный лордом Тольвенором таинственный чемодан, с которым они не расставались. Несмотря на непрерывное переодевание и изменение наружности, к которым прибегали преступники, я нагнал их в Данциге, где таинственный чемодан был почти в моих руках, но… в этот день как раз была объявлена война, и я должен был без замедления покинуть Германию!
В дверь постучали. Вошедший жандарм передал начальнику письмо от следователя д'Арминьи, в котором последний просил его прибыть немедленно в улицу Гренель.
— Все складывается как нельзя лучше, — сказал Леруа, передавая письмо Зенину. — Дело пока в руках инспектора Шюрэ, но он предупрежден и передаст его вам!
Спустя четверть часа могучий «Испано-Сьюза» Леруа подкатил к воротам виллы Начесси.
В кабинете их ожидали д'Арминьи и инспектор Шюрэ; последний встретил Зенина без тени зависти или недоброжелательства.
— Я надеюсь, что вы будете счастливее, коллега, — сказал он, пожимая его руку, — что касается меня, признаюсь, я в полном недоумении. Так как вы принимаете дело, г. следователь распорядился задержать тело до вашего прихода!
Жестом д'Арминьи пригласил всех пройти в спальню. Зенин должен был призвать на помощь силу воли, чтобы не выдать вдруг охватившего его волнения; колени его дрожали, когда он переступил порог спальни. Там, за этими тяжелыми занавесями, лежал труп с маленькой ранкой на шее, такой самой, быть может, как у дочери Ромова, Мари Перье, Данилова и других. Дрожащей рукой он раздвинул занавеси и впился взором в неподвижно лежащее тело. Наступило продолжительное молчание. Точно в столбняке стоял Зенин, глядя на бледное, без кровинки, лицо убитого.
6
См. роман «За закрытыми ставнями».