Страница 30 из 38
— Ну и что же?
— Чуть свет обходил сад человек, который ее закапывал, кричал неслыханные слова и опять привел все в прежний вид. На следующий вечер я вернулся к этой страшной яме, но и этот ужасный человек спрятался где-то близко, и едва я увлекся работой, а главное, углубился в землю, он набросился на меня. У меня долго не заживала перебитая нога!
— Так вот почему ты лежал два дня, а потом долго скакал на трех лапах. О, тогда я ни за что не пойду ее откапывать… пусть лежит там, сколько ей угодно. А как ты думаешь дальше устраивать свою жизнь?
— Что ж моя жизнь! нужно мириться с тем, что есть. Хозяйка очень любила своего сына, да и он часто ласкал тебя и меня; будем служить ему изо всех сил!
— Фырь-фр-фр, — презрительно засмеялся кот, — служить ему за блюдечко сливок, да еще изо всех сил! О, я не так глуп, можешь этому верить!
— Что же ты собираешься предпринять?
— Я уже предпринял!
— Поделись со мной, если не секрет.
— Какой же секрет, когда я делаю это открыто. Вот уже несколько дней я осматриваю соседние дома. Не забывай, что я чистокровный ангорец; посмотри на мою шелковистую длинную шерсть и на широкий, увенчанный кисточкой хвост; во всяком доме меня примут с восторгом. Меня уж несколько дней ласкают и кормят вкусными вещами дети из большого серого дома; но я не хочу жить, где есть эти дети: они вечно пристают и не дают полежать спокойно. Я приглядываю, нет ли где дома, как был у нас, и если найду, в тот же миг переселюсь!
— И не жаль тебе старых друзей!
— Друзей? Фр-фр-фр. Как ты наивен! Люди — самые неблагодарные существа на свете, и я имею этому неоспоримое доказательство!
— Какое?
— А ты разве забыл Белянку? Сколько раз мы слышали, как ее называли кормилицей семьи; и на самом деле: какими прекрасными сливками она нас кормила; какое молоко, какой творог мы ели — и помнишь ее смерть?!
— Нет, меня тогда нечаянно заперла в чулан Оксана!
— Ну и счастие твое. А я в то время сидел на сеновале и видел в щелку все!
— И что же?
— Белянка была очень больна, лежала на боку и стонала. Пришел чужой человек и длинным блестящим ножом перерезал ей горло!
— О, как ужасно! Может быть, этого не знали наши хозяева?
— Не утешайся, мой милый, хозяйка следила за тем, как ее закапывали в яму!
Громкий звонок прервал их разговор.
Пришел Зенин.
С радостным визгом бросился к нему Бобик, стараясь достать и лизнуть ему руки. Кот презрительно щурился… Зенин с тоской оглядел комнату. Как без мамы все стало пусто и грустно… Бедные животные; вы тоже заброшены, нет вашей баловницы, а я редко бываю в доме!
Отстранив рукой радостно прыгавшего Бобика, просунул сквозь прутья клетки палец, погладил канарейку, посмотрел, есть ли у нее вода и корм и, нагнувшись к свернутому клубочком пушистому котику, нежно погладил его по спинке, и, посадив его к себе на плечо, прошел в кабинет.
Из кухни раздавалась тягучая заунывная песня:
… — Бедная, веселая Оксана, и она теперь поет только о слезах и горе. Как бы в подтверждение его мысли, Оксана продолжала:
— Нет, я больше этого не могу! — вскочил Зенин. — Лучше уйти из дому!
В это время раздался звонок, и пришел Орловский. Сброшенный с колен Пушок сердито взглянул на молодого хозяина, презрительно отряс лапки и ушел спать на мягкий диван. Зенин приказал подать чай, и полилась между друзьями деловая, захватившая их беседа. Бобик сел на зад-ния лапы и, не спуская глаз с хозяина, старался понять его слова и быть готовым исполнить всякое его приказание.
— Вот, посмотри, что я нашел в карете Данилова под сидением, — вынул Зенин из ящика стола тонкий носовой платок без всякой метки; он издавал странный запах: очень легкий, но усыпляющий.
— Смотри, не нюхай сильно, — протянул он платок Орловскому, тот осторожно понюхал его и положил на край стола.
— Запах так слаб, что его мог свободно не почувствовать Данилов, садясь в свою всегда надушенную карету!
— Но тогда кто-то должен был открывать эту карету, а бедный Васильев утверждает, что он не отходил от автомобиля и не спал!
— Да, бедняга делает все, чтобы погубить себя; с тем большим усилием мы должны искать истинного виновника!
Под шум разговора Бобик, понявши, что для его хозяина громадную важность составляет запах вынутого платка, подошел к столу и, прижавшись носом к платку, сильно потянул воздух. Исходивший от него запах одурманил бедного пса, и он не раз и не два сильно чихнул и даже потер нос двумя лапами. Оба друга невольно расхохотались. Но когда отчихавшийся Бобик хотел еще раз приблизиться к платку, Зенин прикрикнул на него, отгоняя прочь.
— Почему ты его отгоняешь? Я часто следил за его взглядом: он у него поразительно смышленый, а привязанность к тебе огромная. Почему не попробовать воспитать из него полицейскую собаку?
— Э-э, шутишь, мой милый. Это был простой щенок, когда мать подобрала его на улице — и теперь в нем определилось больше дворняжки, чем волка!
— Вот такая-то помесь часто дает хорошие результаты. Взгляни, как он порывается подойти к платку; почему не даешь ему еще раз его понюхать?
— Пусть будет по-твоему, — улыбнулся Зенин, — от этого мы, право, мало потеряем!
— Нюхай! — указал он Бобке на платок. Только этого ожидавший Бобка бросился к столу. На этот раз издали и осторожно, но долго и тщательно нюхал платок. Собачья морда ясно выразила раздумье.
— Что за диво; платок имеет двойной запах. Один какой-то вредный, другой — просто запах человека!
Еще раз потряс головой, отчихался и понюхал одежду сначала своего хозяина, потом Орловского и виновато завизжал: ни тот, ни другой не напоминали того запаха. Так и поняли это Зенин с Орловским и с этого дня решили натаскивать Бобика на разные следы, другими словами, давать ему полицейское образование. А для начала Орловский почему-то еще раз дал ему понюхать платок с приказанием «ищи».
Карьера Бобки была решена.
Глава XXIX Неожиданное открытие
Откинувшись в своем кресле, в глубокой задумчивости сидит Кнопп, напротив него Зенин и Орловский выжидательно молчат. Они сами, впрочем, скорее погружены в какую-то думу, чем ожидают вопроса или указаний начальства.
Вяло и неохотно взял со стола Кнопп представленный ему накануне список лиц, с которыми сталкивался или в чьем обществе пребывал Данилов непосредственно перед смертью, внимательно просмотрел его и безнадежно взглянул на своих агентов.
— Остается все же Васильев, — казалось, говорил этот взгляд.
— Все перечисленные здесь лица находятся действительно вне всякого подозрения, — уныло возразил Зенин, уловив мысль начальника. — Разве только вот этот японский врач…
— О нем собраны сведения довольно общего характера, чисто полицейские сведения, — вставил Орловский. — Это прежде всего домашний или даже, вернее, личный врач леди Тольвенор. Он изучал тибетскую медицину, но кроме того, окончил медицинский факультет в Токио и Москве. Последнее дает ему право заниматься частной практикой, каковы бы ни были методы его лечения, и он принимает действительно пациентов у себя на дому от 4 до 6 три раза в неделю. Визит оплачивается дорого, вследствие чего пациенты Тахикары принадлежат по преимуществу к высшим сферам общества. Его лечение не напоминает приемов европейских врачей, но лечит он удачно, и злые языки приписывают удивительно сохранившуюся красоту леди Толь-венор обязательному присутствию Тахикары при тайнах ее туалета!
Если вы прибавите к этому, что он получает изрядное жалованье от лорда, прилично зарабатывает, скромен в привычках…