Страница 130 из 149
— Пуэрто-Рико, — с трудом выговорила мама.
— Мы не уверены, что она именно туда и вернулась, — сказал мистер Хэйуорд. — Но это вполне возможно. Во всяком случае, несколько дней назад они с мужем выехали из квартиры на Орчард-стрит, а своего нового адреса не оставили. Связаться с другими родственниками — с тетками, с дядьями — не удалось, да они, как вы знаете, не очень-то шли нам навстречу до сих пор.
— Но разве это не бросает тени на ее показания? — спросила я. — Вдруг ни с того ни с сего исчезнуть! Она же главная свидетельница по делу.
— Да. Но она невежественная пуэрториканка, она сама не своя, у нее шок после изнасилования. Так что эту женщину можно понять. Вы догадываетесь, о чем я? — Он пристально посмотрел на меня, и голос у него изменился. — Миссис Роджерс не единственный свидетель. Вы забываете о показаниях полисмена Белла. Именно его опознание насильника считается достоверным. Белл клянется, что видел Фонни, когда тот убегал с места преступления. И я всегда считал — помните, мы с вами говорили об этом, — что именно с его слов миссис Роджерс и дает показания.
— Если Белл застал Фонни на месте преступления, зачем ему понадобилось тянуть время, а потом явиться к нам и взять Фонни из дому?
— Тиш, — сказала мама. — Тиш. — Потом: — Значит… дайте мне разобраться… Значит, полисмен Белл и учил ее, что говорить? Так?
— Да, — сказал мистер Хэйуорд.
Я обвела взглядом его контору. Мы были в центре города, около Бродвея, недалеко от церкви св. Троицы. Стены конторы были обшиты темным деревом, полированным. Письменный стол — широкий, с двумя телефонами, то на одном, то на другом все время зажигался огонек. Хэйуорд не обращал на это внимания, он смотрел на меня. На стенах висели спортивные трофеи и дипломы и большая фотография Хэйуорда-старшего. На столе в рамках две фотографии, на одной — его улыбающаяся жена, на другой — двое маленьких сыновей. Все в этой конторе было мне чужое.
И все-таки я сидела здесь.
— Вы говорите, — сказала я, — что докопаться до правды в этом деле невозможно?
— Нет. Ничего такого я не говорил. — Он снова раскурил свою сигару. — На чьей стороне правда, не имеет ни малейшего значения. Важно одно — кто выиграет.
Вся контора наполнилась сигарным дымом.
— Я не хочу сказать, — размеренно, четко проговорил он, — что сомневаюсь в истинном положении вещей. Если б я не верил в то, что Фонни ни в чем не повинен, то не взялся бы за ваше дело. Этого полисмена я знаю — он расист и лжец, так я и сказал ему прямо в лицо, и можете повторить это от моего имени, когда и где вам угодно. И окружного прокурора, который ведет это дело, я тоже знаю — он еще хуже. Вот так. Вы с Фонни утверждаете, что находились в помещении на Бэнк-стрит вместе со старым приятелем Фонни Дэниелом Карти. Ваши показания, как вы сами понимаете, в счет не пойдут, а Дэниел Карти только что задержан окружной прокуратурой и лишен права на свидание. Мне не разрешили повидаться с ним. — Он встал и подошел к окну. — Это нарушение законности… Но у Дэниела, как вы знаете, уже был привод. Его явно хотят заставить, чтобы он изменил свои показания. И вот почему… утверждать этого я не могу, но готов пари держать, вот почему миссис Роджерс исчезла. — Он вернулся к столу и сел в кресло. — Такие-то, видите ли, дела. — Он взглянул на меня. — Я сделаю все, что от меня зависит, но предупреждаю: будет трудно.
— Когда вам нужны деньги? — спросила мама.
— К розыску я уже приступил, — сказал он. — А деньги будут нужны, как только вы их достанете. Буду осаждать канцелярию окружного прокурора, чтобы мне разрешили свидание с Дэниелом Карти, хотя они, конечно, нагородят уйму всяких рогаток на моем пути.
— Значит, — сказала мама, — нам надо выиграть время.
— Да, — сказал он.
Время — это слово гулко отдалось у меня в ушах, как колокольный звон. Для Фонни время тянется в тюрьме. Придет время, и через полгода у нас будет ребенок. Было такое время, когда мы с Фонни встретились, было время, когда мы слюбились, и вот теперь, вне времени, мы любим друг друга, но всецело зависим от того, что оно принесет нам.
Время идет. Фонни ходит из угла в угол по камере, волосы у него отросли, стали еще курчавее. Время идет, он трогает подбородок — эх, побриться бы. Время идет, он скребет под мышками — эх, если бы под душ. Время идет, он озирается по сторонам, зная, что его обманули, что время действует ему наперекор. Было время, когда он боялся жить. Теперь все по-другому — он боится смерти, подстерегающей его где-то во времени. Каждое утро он просыпается, видя Тиш закрытыми глазами, и каждую ночь засыпает, мучаясь ощущением ее близости. Теперь он живет в вонище, в криках, в тесноте и в ужасе людского скопища, и его бросили в эту преисподнюю в мгновение ока.
От времени не откупишься. Единственная монета, какую оно принимает, — это человеческая жизнь. Сидя на ручке кожаного кресла мистера Хэйуорда, я посмотрела в огромное окно вниз на Бродвей и заплакала.
— Тиш, — беспомощно проговорил Хэйуорд.
Мама подошла ко мне и обняла меня за плечи.
— Нам так нельзя, — сказала она. — Нам нельзя так.
Но я не могла остановиться. Мне казалось, что мы никогда не разыщем миссис Роджерс, что Белл ни за что не откажется от своих показаний, что Дэниела будут бить до тех пор, пока он не откажется от своих. И Фонни сгниет в тюрьме, Фонни умрет там, а я — я не могу жить без него.
— Тиш, — сказала мама. — Ты теперь женщина. Так будь настоящей женщиной. Положение у нас тяжелое. Но ты подумай как следует — ведь ничего нового тут нет! Вот как раз такой случай, когда сдаваться нельзя. Фонни надо вызволить из тюрьмы, как бы нам ни пришлось выкручиваться. Ты поняла, дочка? Нас всякая пакость давно мытарит. Так вот, стоит только подумать об этом хорошенько, так сразу заболеешь. А тебе нельзя сейчас болеть, ты сама это знаешь. Уж лучше пусть твоего Фонни государство убьет, чем тебе его убивать. Так что держись, дочка, держись. Мы вызволим Фонни.
Она отошла от меня. Я вытерла слезы. Она повернулась к Хэйуорду.
— У вас есть адрес этой пуэрториканской девочки?
— Да. — Он написал его на листке бумаги и дал маме. — Мы пошлем туда кого-нибудь на этой неделе.
Мама сложила листок и сунула его к себе в сумочку.
— Как вы считаете, когда вам удастся повидать Дэниела?
— Хочу быть там завтра, — сказал он. — Но для этого придется горы свернуть.
— Ну что ж, — сказала мама. — Добивайтесь, чего бы это ни стоило.
Она вернулась ко мне.
— Мы соберемся дома, мистер Хэйуорд, и все вместе обдумаем, как нам быть. А Эрнестину я попрошу позвонить вам завтра утром. Ладно?
— Прекрасно! Передайте ей привет от меня. — Он положил сигару в пепельницу, подошел ко мне и одной рукой неловко обнял меня за плечи. — Дорогая моя Тиш, — сказал он. — Держитесь, прошу вас! Держитесь! Даю вам слово, мы дело выиграем и Фонни выйдет на свободу. Да, нам будет нелегко. Но не настолько все это непреодолимо, как вам кажется сегодня.
— Вот это вы ей и втолкуйте, — сказала мама.
— Когда я бываю на свидании с Фонни, первое, что он спрашивает, это о вас. И я всегда говорю: «Тиш держится молодцом». Но он смотрит на меня в упор, проверяет, не лгу ли я. А лгать я не мастак. Завтра мы увидимся. Что мне сказать ему?
Я ответила:
— Скажите, что я держусь.
— А может, вы улыбнетесь? В придачу к вашей весточке? Я все ему передам. Он будет рад.
Я улыбнулась, и он улыбнулся, и что-то подлинно человеческое впервые возникло между нами. Он снял руку с моего плеча и подошел к маме.
— Скажите Эрнестине, чтобы позвонила мне часов в десять. Если может, даже раньше. А то до шести меня не поймает.
— Скажу, скажу. И большое вам спасибо, мистер Хэйуорд.
— Знаете что? Не откинуть ли нам этого «мистера»?
— Ну что ж… Ладно, Хэйуорд. А меня зовите Шерон.
— С удовольствием. И я надеюсь, что дело нас сблизит и мы станем друзьями.