Страница 127 из 149
— Конечно, согласна, — сказала я. Мне хотелось сказать больше, но у меня перехватило горло.
Он взял меня за руку и подвел к тюфяку, который лежал у него на полу. Он сел рядом со мной и притянул меня к себе, так что мое лицо очутилось как раз под его лицом, а голова легла ему на колени. Я почувствовала: ему страшно. Он стал целовать мое лицо и шею и обнажил мою грудь, и его язык и зубы коснулись ее, его руки трогали все мое тело. Я понимала и не понимала, что он делает. Его руки держали меня, он позвал: «Тиш, Тиш!» — и его голос был неотличим от грома, стоявшего у меня в ушах. Руки держали меня. Все во мне менялось. Я могла только льнуть к нему. Не сразу, совсем не сразу я поняла, что тоже целую его, что все во мне надламывается, все меняется, все кружится и стремится к нему. Если б не его руки, я бы упала куда-то вниз, навзничь — туда, где смерть. Жизнь владела мною. Моя жизнь заявляла на меня свои права. Я словно впервые слышала, чувствовала, как он дышит, но его дыхание рождалось как бы во мне. Он снял с меня все, он покрыл мое тело поцелуями, потом набросил на меня шаль и вышел.
Шаль кусалась, мне стало и холодно и жарко. Я знала, что он ушел в ванную комнату. Слышала, как он дернул цепочку. Вернулся он совсем голый. Забрался под шаль рядом со мной и прильнул ко мне всем своим длинным телом.
Он взял мое лицо в свои ладони, подержал его и поцеловал меня.
— Ты только не бойся, — прошептал он. — Не бойся. Ты только помни, что я твой. Помни, я ни за что в жизни не причиню тебе боли. Ты привыкнешь ко мне. У нас столько еще времени впереди.
Был третий час ночи; он прочел мои мысли.
— Твои папа с мамой знают, что ты со мной, — сказал он. — И знают, что ничего плохого с тобой не случится. Не бойся, — снова сказал он. — Держись за меня.
Мучаясь, я держалась за него обеими руками, больше мне не за что было держаться, я держалась за его курчавые волосы. Я не могла бы сказать, чьи это стоны — его или мои. У меня чуть не вырвался крик, и я заплакала. Настало что-то новое, никогда не изведанное. Его язык, его зубы были у меня на груди. Мне хотелось сбросить с себя эту тяжесть, но я прижимала его к себе все ближе. Я вскрикнула и заплакала, уткнувшись ему в плечо. Но он заглушил мой крик, прижавшись губами к моим губам. Его дыхание было у меня в ноздрях. И вот какой-то голос запел во мне, и его тело стало священным для меня — его ягодицы, тяжесть его груди. Сама не знаю, чего мне больше хотелось — смеяться или плакать. Я повторяла его имя. Я прижимала его к себе все ближе и ближе. Он целовал и целовал меня. Мы едва дышали, и, если бы дыхание не вернулось к нам, мы оба умерли бы.
А потом мы долго лежали не двигаясь, прижавшись друг к другу.
— Мне хорошо здесь с тобой.
— Мне тоже. — Потом: — А тебе хорошо, Тиш, когда мы… — спросил будто маленький мальчишка, — когда мы близко… тебе хорошо?
Я улыбнулась.
— Брось, Фонни! Ты просто хочешь, чтобы я сказала это вслух.
— Правильно. Ну?..
— Что ну?
— Почему же ты не скажешь? — И он поцеловал меня.
Я сказала:
— По мне будто грузовик проехал. Но прекраснее этого у меня ничего не было.
— У меня тоже, — сказал он. И сказал с удивлением, будто о ком-то другом: — Меня, пожалуй, никто еще так не любил, как ты.
— А у тебя было много женщин?
— Да нет, не много. И вообще ни одной, о ком бы тебе следовало беспокоиться.
— Я знаю какую-нибудь?
Он засмеялся.
— Ты что хочешь? Чтобы я повел тебя по улице и показывал на каждую пальцем? Сама понимаешь, это было бы нехорошо. И теперь, когда я узнал тебя чуть поближе, пожалуй, и небезопасно. — Он прижался ко мне и тронул ладонью мою грудь. — Ты настоящая тигрица. Даже если бы у меня было время бегать за разными пташками, то сил бы на это не хватило. Придется мне витамины принимать.
— Замолчи, пожалуйста! Слушать тебя противно.
— Почему противно? Я только о своем здоровье пекусь. Тебя разве не интересует мое здоровье? А они, кстати, в шоколадной оболочке… Я про витамины.
— Ты с ума сошел!
— Правильно, — весело признался он. — Из-за тебя я и схожу с ума.
Тело Фонни было для меня чем-то загадочным — тело возлюбленного всегда для тебя загадочно, как бы хорошо ты его ни знала. Оно точно изменчивая обертка, за которой прячется самая большая загадка твоей жизни. Я смотрела на его широкую грудь, на плоский живот, на пупок. Я коснулась его стройного тела и поцеловала его в грудь. Взяв одной рукой мою руку, другую положив мне на плечо, он привлек меня к себе. Потом сказал:
— Надо идти. Я провожу тебя. Надо добраться домой до рассвета.
Было половина пятого.
— Да, надо, — сказала я, и мы встали и пошли под душ.
Я вымыла его, он — меня, мы смеялись как дети, и он сказал, что, если я не перестану трогать его, тогда нам никогда не попасть в Гарлем, и мой папа рассвирепеет, и вообще ему надо о многом поговорить с моим папой не откладывая, сегодня же.
Фонни привез меня домой в семь часов утра. В почти пустом вагоне метро мы стояли обнявшись. Было воскресное утро. Мы шли по нашим улицам, держась за руки. Те, кто обычно спешит в церковь, не успели еще встать, а тем, кто еще не ложился, тем не было никакого дела до нас — ни до нас и ни до кого на свете.
Мы подошли к нашему крыльцу. Я думала, что Фонни не поднимется со мной, и повернулась поцеловать его на прощанье, но он взял меня за руку и сказал:
— Пойдем.
И мы поднялись вверх по лестнице. Фонни постучал в дверь.
Открыла нам Эрнестина в старом зеленом халате, с завязанными на затылке волосами. Вид ее не обещал ничего доброго. Она перевела взгляд с меня на Фонни, потом опять на меня. И улыбнулась наперекор самой себе.
— Вовремя пришли, как раз к кофейку, — сказала она и шагнула от двери, пропуская нас.
— Мы… — начала я, но Фонни сказал:
— Здравствуйте, мисс Риверс. — Что-то в его голосе заставило Эрнестину пристально посмотреть на него, и она окончательно проснулась. — Вы простите, что мы так опоздали. Можно мне поговорить с мистером Риверсом? Это очень важно.
Он все еще держал меня за руку.
— Чтобы увидеться с ним, — сказала Эрнестина, — не мешало бы войти сначала в дом.
— Мы… — опять начала я, еще сама не зная, как объяснить свое отсутствие.
— Хотим пожениться, — сказал Фонни.
— Тогда вам в самый раз выпить кофе, — сказала Эрнестина и затворила за нами дверь.
На кухню вошла Шерон, и она выглядела куда собраннее, чем Эрнестина, то есть была в брюках, в свитере, волосы заплетены в косу и закручены на макушке.
— Где вы оба пропадали, — начала она, — до самого утра? Это что за новости! Тоже мне! Мы уж хотели в полицию звонить.
Но я видела, что ей полегчало, так как Фонни сидел у нас на кухне рядом со мной. Значит, происходит нечто очень важное, и она понимала это. Все было бы совсем по-другому, и ей пришлось бы гораздо труднее, если бы я вошла в дом одна.
— Мне хорошо здесь с тобой.
— Мне тоже. — Потом: — А тебе хорошо, Тиш, когда мы… — спросил будто маленький мальчишка, — когда мы близко… тебе хорошо?
Я улыбнулась.
— Брось, Фонни! Ты просто хочешь, чтобы я сказала это вслух.
— Правильно. Ну?..
— Что ну?
— Почему же ты не скажешь? — И он поцеловал меня.
Я сказала:
— По мне будто грузовик проехал. Но прекраснее этого у меня ничего не было.
— У меня тоже, — сказал он. И сказал с удивлением, будто о ком-то другом: — Меня, пожалуй, никто еще так не любил, как ты.
— А у тебя было много женщин?
— Да нет, не много. И вообще ни одной, о ком бы тебе следовало беспокоиться.
— Я знаю какую-нибудь?
Он засмеялся.
— Ты что хочешь? Чтобы я повел тебя по улице и показывал на каждую пальцем? Сама понимаешь, это было бы нехорошо. И теперь, когда я узнал тебя чуть поближе, пожалуй, и небезопасно. — Он прижался ко мне и тронул ладонью мою грудь. — Ты настоящая тигрица. Даже если бы у меня было время бегать за разными пташками, то сил бы на это не хватило. Придется мне витамины принимать.