Страница 89 из 105
В Терни довелось присутствовать на открытии белорусской художественной выставки. Это было постыдное зрелище. Полотна 40-50-х годов на темы подъема льняной тресты или заключения договора о соцсоревновании, портреты передовиков производства, развешенные в маленьком зальчике, производили гнетущее впечатление на редких посетителей. Действительно, показывать такие картины в Италии, стране высокого классического искусства, было для организаторов выставки проявлением величайшей самонадеянности.[375] Вероятно, даже они понимали это. Поэтому, когда выставка закрылась, о ней словно забыли, и полотна оказались по существу бесхозными. На родину их доставил всё тот же Джорджио — по собственной инициативе и за свой счет.
Одно из воскресений мы провели во Флоренции. Это была, наверно, самая незабываемая моя поездка. Я увидел подлинную статую Давида на площади перед собором, в котором когда-то встречались герои бессмертного Данте. А во всемирно известной галерее Уффици не сумел сдержать слез перед полотнами Сандро Боттичелли, с которыми по репродукциям был знаком еще в дни моей трудной юности. Полные впечатлений, мы в ближайшей траттории выпили по паре бокалов кьянти, которое с тех пор полюбилось мне на всю жизнь.
Джорджио был для нас и шофером, и гидом, и заботливым хозяином. Этот итальянец стал для меня верным многолетним другом. Почти каждый год после нашей первой встречи приезжал он в Минск — то со спортсменами, то с туристами, то с ветеранами-партизанами. Оказался он и советником итальянской фирмы, занимавшейся реконструкцией автодороги Брест — Москва. Я помог ему наладить сотрудничество с Товариществом дружбы, и Арсений Ваницкий не однажды принимал Джорджио и беседовал с ним за чашечкой кофе. Характерно, что вот с Антоновичем во время нашей поездки в Италию отношения у них были очень напряженными, они почти непрерывно спорили. Дело в том, что Джорджио был итальянским коммунистом, а Антонович, естественно, советским. Это, по-видимому, и являлось причиной часто возникавших конфликтов: всё-таки итальянские коммунисты были иной породы, чем наши.
Мой итальянский друг старался поддержать меня и материально в ту пору, когда у нас разразился политико-экономический кризис, когда с магазинных полок исчезли и продукты, и водка. Звонит как-то Джорджио из минского мотеля: приезжай, мол, за гостинцем, только обязательно на машине. По дороге я всё думал: какой это может быть гостинец, если для его перевозки требуется автомобиль? Оказалось, то был целый ящик кьянти, который Джорджио спрятал под[376] сиденьем своего микроавтобуса. Я удивился: «Как же ты провез?» Мой друг громко рассмеялся: «Итальяно — буно контрабандисто!» Что ж, спасибо тебе, опытный контрабандисто, мы часто вспоминали тебя, когда пили твое чудесное кьянти!
Был случай, когда и я выручил его — в меру моих возможностей. Он считает, что даже больше.
Его сын-подросток попал в мотоциклетную аварию и сломал ногу. Итальянские врачи срастили ее, но после этого нога стала короче другой, здоровой. Требовалась новая операция, которую согласился сделать очень известный в ту пору доктор Илизаров из Кургана. Джорджио повез сына туда, не имея там ни одной знакомой души, не зная языка. Такой энергичный и разворотливый, он почувствовал себя беспомощным. В довершение всего Джорджио обворовали. Без документов и денег он попал в милицию. И тогда вспомнил про Минск и Быкова.
И вот поздно ночью в моей квартире раздается телефонный звонок. Милицейский полковник из далекого сибирского города интересуется, действительно ли я писатель Быков, о котором он недавно читал в газетах? А получив подтверждение, спрашивает: знаю ли я итальянца по фамилии Бергамини, задержанного в Кургане? Понятно, что я постарался наилучшим образом аттестовать курганским милиционерам моего итальянского друга. В конце концов ему удалось достойно выйти из незавидного положения, в котором он оказался не по своей вине. Сына Джорджио оперировали успешно, и я за это горячо поблагодарил доктора Илизарова. А сын моего друга — Стефано — вскоре лихо отплясывал на собственной свадьбе.
Как я уже писал, Джорджио был частым гостем Беларуси и сразу появлялся у меня на Танковой. Как-то приехал с семьей — женой Анной и дочкой Симоной, привозил и своих друзей из Терни, и ветеранов из Палина. Конечно, приглашал и меня с Ириной приехать в Италию — отдохнуть, искупаться в Адриатическом море, на берегу которого у Анны имелось какое-то жилье. Мы были благодарны нашему милому итальянцу, но не поехали. Не поехали и тогда, когда[377] предстояло получить награду от президента Италии, а также премию имени св. Валентина. Неловко было выступать в роли бедного родственника, который надеется на щедрое гостеприимство хозяина. Тем более, что хозяин и сам не из числа богатеев… Гость почти всегда был беден и заботился о том, чтобы не потерять остатки чести, — то последнее, что еще имел.
С середины 80-х годов мои книги довольно часто издавались в Союзе; несколько реже — в Беларуси. Гонорары в рублях были стандартными. Разве что мне как лауреату платили немного больше. Так, за книгу прозы страниц на 500 мог купить «Жигули». Только вот покупать не то что машину, а многое из того, что было необходимо, не представлялось возможности. Товары, пользовавшиеся спросом, тем более повышенным, свободно не продавались. Чтобы их приобрести, приходилось обращаться к властям (главным образом — партийным) или иметь блат в торговых организациях. Правда, Союз писателей обладал некоторыми привилегиями, которые давали возможность его членам покупать, к примеру, автомобили или пыжиковые шапки. Деньги в обществе, организованном и существовавшем на основе планово-распределительного принципа, имели второстепенное значение. Но личные потребности людей входили в противоречие с этим принципом, возникали и проявлялись независимо от государственных установлений. Помню, внезапно и удивляюще возрос спрос на книги (словно в предчувствии скорого прощания с книжной цивилизацией), популярное издание можно было достать лишь по знакомству, таким же путем добывались и подписки на классиков. Западные интеллектуалы тогда завидовали нам, ибо в Европе престиж литературы упал уже очень низко в результате решительного наступления аудиовизуальной культуры, и книга буквально на глазах теряла свою духовную и информационную ценность.
Но произведения наших писателей на Западе еще продолжали издавать. Особенно в социалистических странах. Только в ГДР в переводе на немецкий язык вышло полтора[378] десятка моих книг, немного меньше — в ФРГ, Франции, Италии. Но получить гонорары за них было непросто. Заключение договоров на издание и выплату авторских вознаграждений полностью взяло на себя государство в лице специально созданной организации «Союзкнига». Были определены ставки налога с гонораров. Ставки эти составляли 70 процентов, плюс 30 процентов комиссионных в пользу «Союзкниги». Такая гибкая система давала возможность вообще не платить за некоторые издания (например, «идейно вредные») и целиком присваивать то, что должен был получить автор. Эти средства шли, как стало известно позже, на финансирование заграничных отделений советской разведки, которая в то время уже начала испытывать денежные затруднения. С авторами у нас расплачивались чеками, на которые можно было приобретать товары в специальных магазинах с ласковым названием «Березка». Люди старшего поколения, вероятно, помнят еще эти стыдливо запрятанные в тихих переулках магазинчики, в загадочных витринах которых виднелись рекламные плакаты «Интуриста» с русскими красавицами в кокошниках. Там действительно было что покупать, в особенности, если хватало чеков. Но авторы изданий, выходивших за рубежом, получали их до смешного мало — 50 рублей за книгу, и это считалось еще хорошо. А то платили и по 40, 20 и даже 10 рублей за издание. И всё — по закону, и жаловаться было не принято. Большой «законник» Богомолов попробовал судиться с организациями, обиравшими писателей, и высудил 15 рублей-чеков за пухлый роман, изданный в Чехословакии.