Страница 13 из 21
За работой он не обращает внимания ни на что вокруг. Даже сейчас он не смотрит на нас, застывших в полуметре за его спиной и уставившихся в его мольберт. На картине изображена тряпичная кукла, прислоненная к окну и смотрящая на улицу пуговичными глазами. К рукам и ногам привязаны тоненькие белые нити.
Марионетка. Оконное стекло залито дождем. Сквозь капли – смутное алое зарево. В городе вот-вот вспыхнет пожар. Что он заберет с собой? И… не наш ли это Город?
Прогулка перед бурей
Старый раздолбанный катер причаливает, и Хан уже издали машет нам рукой – здоровенная черная фигура, словно вытесанная из камня. Он спрыгивает, и галька осыпается под его тяжелыми ботинками. Он подходит ближе.
– Привет, Бешеный Барон! Привет, Орленок, здравствуй, Путеводная Звезда.
Орленок – это я. Путеводная Звезда – Элм. Когда я только познакомилась с Ханом, они с Элмайрой знали друг друга уже два года и он называл ее так.
Это прозвище… Даже когда люди встречаются, ограничиваются простым набором слов: «солнышко», «детка», «любимая». Элм – Звезда. Особенная. Когда Хан впервые назвал ее так, я спросила, какого черта. Она вместо ответа предложила придумать прозвище мне, и я стала Орленком. Даже сейчас многие зовут меня так, хотя Орленок разучился летать и, кажется, малость спятил. Это немного режет слух, но я не возражаю. Прозвище связывает меня с прошлым, с моими невидимыми крыльями, с моей надеждой. Если надежда сдохнет… что ж, останусь Огонечком. Кроме Элм, больше никто (помимо Дэрила) не использует это личное, оставшееся с приюта, обращение.
– Привет, Хан!
Элм радостно повисает у него на шее, целует в щеку. Черт возьми, я не понимаю их отношений. Вместе курить марихуану, трахаться пару раз в неделю, говорить правду – для Элм это вполне себе «серьезно». Он всегда рядом. Между ними «искрит», «горит» и «все сложно». Сложно, но крепче, чем у тех, кто окольцевал друг друга. Это, наверное, все, что мне нужно знать.
Я предлагаю немного пройтись, прежде чем возвращаться в Город. Мне хочется дойти до места, откуда вчера доносился запах вереска. Элм и Хан удивленно переглядываются: знают, что я не любитель пеших прогулок. Но они всегда уступают моим просьбам, особенно после того, как я вышла из больницы. И редко задают вопросы.
Одинокий Остров – необычное место, похожее на неровно пропеченный пирог. По краям – низкие песчаные побережья, которые часто подтапливает, в центре – горы и плато, окаймленные Олдвудом – Старым Лесом. А в одном месте лес обрывается, переходя в пустошь, – дыра в пироге. Туда редко забредают островитяне: их дома в основном в центре и на побережье. Единственное жилище, стоящее на самом краю пустоши, принадлежит Хану.
Под деревьями Олдвуда темно, но темнота не похожа на ту, что окружает Город. Она живая и полна цветных бликов. Листья на земле шуршат под ногами и все еще не потеряли своих красок. Пробегают белки, взлетают птицы. Больше никаких звуков.
Мы задерживаемся здесь только чтобы пошвыряться листьями друг в друга и похохотать, пугая несчастных птичек. Потом прибавляем шагу, и вот впереди уже спуск, просвет – пустошь. И я снова его чувствую. Легкий приятный запах вереска.
Элмайра ускоряет шаг. Она распустила волосы, и ее темные пряди теребит ветер. Раскинув руки, моя подруга глубоко вздыхает. Осень… И воздух как будто сделан из хрусталя… Скоро пойдет снег, возможно, уже завтра. У нас никогда не знаешь, как поведет себя погода. Нужно наслаждаться тем, что тебе предлагают.
Раздается знакомое шипение открываемой банки с каким-то зубодробительным алкогольным пойлом, прихваченным Ханом… Время летит незаметно. Мы разговариваем о ерунде. Все замечательно: плохая выпивка, холодный воздух, тупые шутки и минимум предчувствий, дурных или хороших. Мы – просто компания друзей, прогуливающихся в выходной. Не герои.
Но вскоре гармонии приходит конец. Поднимается ветер, такой холодный, что продирает до костей. Вчера он тоже был, но я не чувствовала его потому, что на моих плечах был плащ Джона и…
…его руки.
И…
…Ты – красивая.
– Эй…
– Что? – Элм берет меня за руку.
– Кажется, я…
Запуталась. Влюблена. Умираю. Ответ может быть любым, и каждый будет правильным. Или даже несколько.
– Ты – что?
– Да ничего.
Я опускаюсь на пожухлую траву, откидываюсь и смотрю на облака: они причудливой формы, белоснежные, точно мазки краски из баллончиков, какими подростки разрисовывают стены. Вдруг я представляю: рука гигантского хулигана с таким баллончиком нажимает на кнопку – и вот они, белые полосы и клубки. Так, наверно, они рождаются. По крайней мере, Старший офицер Бог (а я часто представляю его каким-нибудь Старшим офицером) мог бы пускать по небу немало хулиганов.
Я поворачиваю голову: сбоку вздымаются вересковые стебли. Отдаленно доносится голос Вуги:
– Запахи я не чувствую уже давно. И вообще. В последнее время я стал как-то часто думать…
– О чем, Вуги?
Элм отпивает из банки и улыбается ему, но в ее глазах появляется тревога. Она понимает, что ответ ей не понравится. И мне тоже. Мы привыкли, что там, где нет шума и движения, Вуги начинает грузиться. Может, поэтому мы обычно гуляем в Городе… если вообще гуляем.
– Мне когда-то сказали, у призрака есть другой путь.
– Ты хочешь в рай? – коротко спрашивает Элм.
Она верит в это, и у нее есть причины. Я, пожалуй, тоже. Хотя мы обе не видели рая и, пожалуй, спутаем его с любым местом, где нет кромешного мрака.
– Да, наверное, это называется так. Плата символическая: забвение. Ни привязанностей, ни боли, ни вкуса вот этого алкоголя. Если Отдел исчезнет, я уйду. Это похоже на своеобразную… эвтаназию.
Исчезнет? Интересно, я одна понимаю, что за «если Отдел исчезнет» скрывается «если вас перебьют»? Наверное, нет. Элмайра тянется к призраку и ерошит ему волосы:
– Хватит пороть чушь. Ты спятил? Неприятностей, которые надо разгребать, хватит еще лет на пятьдесят! И… – Она осекается. Хмурится. – Вуги, не смей. Мы пока не нашли все твои ловушки в доме.
– Серьезно, – я присоединяюсь к подруге, – выше нос, Вуги! Мы всегда будем рядом. Если ты будешь с нами.
Призрак благодарно кивает. Жаль, я не знаю, верит он нам или нет. И верю ли я себе. После Лютера стало ясно, что в нашем случае обещания крайне зыбки.
– А вообще-то я не понимаю Дмитрия. – Хан отставляет в сторону банку с выпивкой. – И эти его правила. Не ссориться. Выручать. Присматривать друг за другом, точно няньки. На моем корабле все было не так.
– Что в этом плохого? – Элм пристально вглядывается в его лицо.
– Это чушь. На тебя наседают сразу шестеро антроидов, а ты должен еще и следить, что делает твой напарник. Кретин типа Грина. Я никогда не был способен на такое.
– Даже ради меня?
– Ты знаешь.
И я знаю. Они ведь почти всегда стоят в двойках вместе.
– Дурень.
Элм отворачивается с улыбкой. Она видит, что я, лежа на траве, наблюдаю за ними, хочет сказать что-то, но, внезапно передумав, откидывается назад и прислоняется затылком к плечу Хана.
– Ты любишь меня?
– А это точно то, что тебе от меня надо?
И они громко смеются. Ветер усиливается.
Повисает молчание, нарушаемое только мягким шелестом вереска и плеском воды где-то внизу. Вуги закрывает глаза: он словно заснул, застыв в воздухе. Призрак стал почти бесплотным – сквозь тело просматриваются темнеющий лес и далекая темнота. Будто… его нет. Вообще. И я ненавижу, когда он так делает, мне сразу хочется чем-нибудь в него бросить. Потому что тогда волей-неволей мы перестаем существовать вместе с ним.
На набережной нет ни одного человека. Ушел даже Художник, хотя иногда он проводит здесь часы напролет, а ведь еще довольно рано. Рано, даже несмотря на то, что в Городе быстро смеркается. В половине шестого люди еще ходят, на дорогах даже бывают пробки. Сейчас же… абсолютная пустота.