Страница 8 из 9
В прошлом году, попав проездом в Б., я зашел из любопытства в лицей, расположенный в старинном аббатстве, одном из красивейших во Франции, и осведомился у привратника о Лекадье. Привратник, человек суетливый и напыщенный, вынужденный вести табели опоздавших и оставленных после уроков, пропитался атмосферой науки и стал изрядным педантом.
- Господин Лекадье? - переспросил он. - Г-н Лекадье вот уже двадцать лет как принадлежит к числу преподавателей лицея, и все мы надеемся, что он останется здесь до пенсии. Впрочем, если вы желаете его видеть, вы можете пройти через парадный двор и спуститься по левой лестнице во двор для младших классов. Скорее всего он там - беседует с надзирательницей.
- Как? Разве лицей не закрыт на каникулы?
- Разумеется, но мадемуазель Септим взялась присматривать днем за детьми, чьи семьи живут в нашем городе. Г-н директор дал свое согласие, и г-н Лекадье приходит составить ей компанию.
- Ну и ну! Но ведь Лекадье женат, не так ли?
- Он был женат, сударь, - трагическим тоном произнес привратник, и в голосе его прозвучал упрек. - Г-жу Лекадье схоронили в прошлом году, перед днем Карла Великого.
"А и вправду, - подумал я, - ей уже, наверное, было около семидесяти... Странная, должно быть, жизнь была у этой пары".
Я решил уточнить:
- Ведь она намного старше его, не так ли?
- Сударь, - ответил он, - это самое удивительное, что я только видел в лицее. Г-жа Лекадье постарела в один миг. Когда они приехали сюда, это была, я не преувеличиваю, юная девушка... белокурая, румяная, хорошо одетая... и гордая. Вы, верно, знаете, кто она такая?
- Да, да, знаю.
- Ну, естественно. Когда жена премьер-министра оказывается в провинциальном лицее, то, сами понимаете... Мы вначале смущались ее. Живем мы здесь дружно. Г-н директор все время повторяет: "Я хочу, чтобы мой лицей был одной большой семьей". Зайдя в класс, он обязательно спросит у учителя: "Господин Лекадье (или г-н Небу, или г-н Лекаплен), как поживает ваша женушка?" Но поначалу, как я вам сказал, она ни с кем не хотела знаться, никому не наносила визиты - даже ответные. Многие злились на мужа, и это понятно. К счастью, г-н Лекадье весьма галантен и все трудности улаживал с нашими дамами. Он умеет нравиться. Теперь, когда он читает в городе лекцию, собирается вся аристократия, приходят нотариусы, промышленники, префект, все-все... Постепенно все уладилось. Да и супруга его переменилась; последние годы г-жа Лекадье была так проста, общительна, так любезна. Но она стала старой, совсем старой.
- Правда? - сказал я. - С вашего позволения я пойду его поищу.
Я пересек парадный двор. Это был старинный монастырь XV века, немного изуродованный обилием окон, в которых виднелись рассохшиеся лавки и столы. Слева горбатая крытая лестница вела вниз, во двор поменьше, окруженный чахлыми деревьями. У подножия ее стояли двое: мужчина, спиной ко мне, и женщина с костлявым лицом и жирными волосами, чью клетчатую фланелевую блузку вздымал старомодный корсет. Эта пара, по-видимому, вела оживленную беседу. Сводчатый спуск, как слуховая труба, донес голос, заставивший меня необыкновенно ясно вспомнить лестничную площадку дортуара Нормальной школы. И я услышал:
- Да, Корнель величественный, но Расин нежнее, тоньше. Лабрюйер очень верно сказал, что один рисует людей такими, как они есть, другой же...
Так странно и так горько было мне слышать подобные пошлости, обращенные к подобной собеседнице, считать, что произносит их человек, которому я поверял свои первые думы и который в юности так сильно на меня повлиял, что я стремительно шагнул под своды, дабы лучше рассмотреть говорившего, с тайной надеждой, что ошибся. Он обернулся, и я с удивлением увидел седеющую бороду, лысый череп. Но это был Лекадье. Он меня тоже тотчас узнал, и на лице его промелькнула тень досады и даже боли, быстро сменившаяся ласковой улыбкой, чуть-чуть смущенной и неловкой.
Взволнованный, я не хотел вспоминать прошлое при этой угрюмой надзирательнице и быстро пригласил друга вместе пообедать. Он назвал ресторан, где мы и договорились встретиться в полдень.
Перед лицеем в Б. есть маленькая площадь, усаженная каштанами; я просидел там довольно долго. "От чего зависит, - спрашивал я себя, успешно или неудачно сложится жизнь? Вот Лекадье, рожденный быть великим человеком, год из года переводит все те же отрывки с очередными поколениями школьников из Турени и проводит каникулы, педантично ухаживая за нелепой уродиной, тогда как Клейн, человек умный, но все же не гениальный, осуществляет юношеские мечты Лекадье Почему все так? Надо, подумал я, - попросить Клейна перевести Лекадье в Париж".
По дороге к Сент-Этьен де Б., красивой церкви в романском стиле, которую мне хотелось вновь увидеть, я пытался понять причины такой деградации. Сразу Лекадье измениться не мог. Это был тот же человек, тот же ум. Что же произошло? Треливан, должно быть, безжалостно держал их в провинции. Он выполнил свои обещания, обеспечил быстрое продвижение по службе, но закрыл им дорогу в Париж. На некоторых провинция действует исключительно благотворно. Я сам нашел в ней свое счастье. Когда-то давно в Руане меня учили преподаватели, которым провинциальная жизнь подарила удивительную ясность ума, безупречный вкус, избавленный от модных заблуждений. Но таким, как Лекадье, нужен Париж. В изгнании желание первенствовать заставило его довольствоваться мнимыми успехами. Остаться умным человеком в Б. - страшное испытание для человеческой натуры. Заняться политикой? Очень трудно, если ты не местный уроженец. В любом случае это дело долгое; здесь действуют наследственные права, выслуга лет, особая иерархия. А при его характере, он, наверное, быстро пал духом. И потом, если человек один, он может бежать, работать, а у Лекадье была жена на руках. После первых месяцев счастья она, должно быть, пожалела о своей светской жизни. Она понемногу стала сдавать... Потом постарела... Он мужчина темпераментный. Юные девушки, уроки литературы... Г-жа Треливан начала ревновать. Жизнь превратилась в череду глупых изнурительных сцен... Потом болезнь, желание забыться, да к тому же привыкание, поразительная приспосабливаемость честолюбия, счастье удовлетворенного тщеславия, которое показалось бы смешным в двадцать лет (муниципальный совет, ухаживание за надзирательницей). И все-таки мой Лекадье, юный гений, не мог исчезнуть совершенно: должны же были остаться в нем следы былых задатков; вероятно, они погребены, но до них можно докопаться, высвободить их...