Проект "Плеяда"

Какое-то время они молча мерялись взглядами, потом Свечкарев нарушил молчание.

— Ну, что стала столбом Севастьянова — сказал же, проходи, садись, — он указал на стоящий перед столом одинокий стул, — или стыдно стало? Или совесть проснулась, а Севастьянова?

Наташа не торопясь, прошла к стулу и уселась глянув в глаза Свечкареву. Превозмогая страх, она даже нашла в себе силы усмехнуться.

— Нет, не стыдно, товарищ Свечкарев, — произнесла она, — чего стыдится-то? Того, что Борсоев меня пристрелить не успел — так в том извините, не виноватая я. Или того, что врали мне вы товарищ комиссар, вся контора ваша врала? И про отца моего и про Центр этот да и про врагов наших много чего недоговаривали.

— Ишь, как запела контра! — скривился комиссар, — врали ей, скажите цаца какая. Про отца своего, троцкистское отродье, молчала бы — вон ведь где нутро гнилое вылезло, яблочко от яблони рядышком упало. А то, что не рассказывали тебе многого — значит тебе и знать то, не положено. Невелика птица, пигалица, — он хохотнул своей рифме.

— Может и не велика, товарищ Свечкарев, — кивнула Наташа, удивляясь своей наглости, — да вот только если бы знала я, что мой диагноз стольких девчонок под Титовскую сопку подведет — так лучше бы мне тогда и самой застрелиться, чем в проекте вашем участвовать. А что батя с Троцким в Гражданскую общался — так было дело, много кто с ним тогда ручкался. Вон комиссарша наша — неужто не знала совсем, единокровника?

— Ах, ты сука! — прошипела Алиса, ее лицо пошло красными пятнами — да я тебя…

— Спокойно, товарищ Барвазон, не нервничайте, — успокаивающе приподнял руку Свечкарев, — мы все знаем вас как проверенного товарища. Чего еще ждать от врага народа, кроме гнусной клеветы на честного коммуниста, — при этом взгляд Свечкарева слегка вильнул и Наташа поняла, что он отметил реакцию Алисы на обвинение в троцкизме.

— А тебя Севастьянова, значит внеклассовый гуманизм заел? — обратился он к девушке, — жаль врагов народа стало? Каждый день наши солдаты, летчики, разведчики рискуют жизнью, добровольно жертвуют собой — а ты каких-то девок жалеешь?

— Тех, кто добровольно на смерть идет, то одно, — гнула свое Наташа, — хотя если так дело пойдет и дальше, скоро так весь СССР сточится. А девок тех ни за грош угробили.

— А японцы твои так не делают? — презрительно бросила Алиса.

— А японцы паиньками и не прикидываются, — парировала Наташа, — они о самом гуманном строе и светлом будущем не говорят, не лицемерят как наши. Потому и не так мерзко.

— Мерзко ей! — возмущенно воскликнул Свечкарев, — чистенькой остаться хотела? Ладно, вижу с тобой говорить не о чем. Товарищ Барвазон, — последовал кивок в сторону Алисы, — уже доложила, как с тобой побеседовала и что ты ей рассказала. Отпираться сама понимаешь, бесполезно — так что будь добра повтори для всех. А мы послушаем.

При этих словах молчавший доселе бурят впервые поднял глаза на пленницу и от этого холодного бесстрастного взгляда Наташе стало неуютно. Ну, раз они все знают — запираться смысла нет. Наташа откашлялась и принялась рассказывать. Говорила она долго, заметив, что бурят прислушивается к ее словам внимательней всех. Свечкарев время от времени оборачивался к нему, словно ища поддержки и каждый раз бурят кивал головой в меховой шапке..

— Ну, что не врет? — обернулся чекист к буряту, когда Наташа, наконец, закончила. Тот отрицательно покачал головой и Наташа вдруг поняла кто он. Шаман! Бурятский шаман, вроде тех, о которых говорила Илта. И тут, в цитадели «самого прогрессивного в мире учения» прислушиваются к «мракобесу», «представителю реакционного духовенства». Нет, прав был Маккинес, большевизм — просто форма фетишизма, самых примитивных верований человечества — и ничего более.

Поняла она и еще одно — пока этот шаман не подтвердил сказанное, они не могли быть уверены в ее словах. И Алиса тоже была не уверена. А там, на берегах Гилюя — она тешила свой садизм на пару с азиаткой Сун. И новая волна омерзения захлестнула девушку.

— Ну, что же с тобой все ясно, — продолжал Свечкарев, — настала пора, наверное, удовлетворить и твое любопытство. Тебе предстоит общество одной очень важной персоны… в некотором роде знаменитости. Товарищ Барвазон, — вполоборота он обернулся к коммисарше, — надеюсь, вы уже сообщили Доктору?

— Он ждет ее, товарищ комиссар государственной безопасности, — улыбнулась Алиса, — причем с большим нетерпением.

Наташа заметила, что даже на лицах НКВДистов мелькнула тень страха, когда они услышали это звание, произнесенное со значимостью королевского титула. Что же, черт возьми, они ей готовят?

— Не будем заставлять Доктора ждать, — Свечкарев кивнул охранникам и они встали за спиной Наташи, — вы жаловались, что от вас скрывают правду? Сейчас вы ее узнаете, хотя это вас и не обрадует. Ад — курорт рядом с местом, куда вас проводят.

Ее вывели из комнаты оба энквэдэшника, передав с рук в руки еще двум людям в форме. Наташу провели по коридору обратно к дверям лифта. Лифт медленно полз вниз, причем, насколько могла понять девушка, спускался он куда глубже того места, где было ее узилище. Наконец дверь бесшумно отъехала в сторону и перед глазами Наташи предстал очередной темный коридор. В свете из кабины лифта можно было обнаружить разноцветные провода, проходящие под самым потолком. Похоже, они забрались глубоко внутрь тех самых легендарных пещер. Из коридора тянуло странным запахом — смесью сырости, мокрой шерсти и сладковатого запаха разлагающейся плоти.

— Эй, есть кто живой! — крикнул над ухом у Наташи один из ее провожатых. Она подняла глаза и заметила странную вещь — по лбу у чекиста стекла тонкая струйка пота. Похоже, он чего-то боялся. И тут же страх объял и ее — кто же обитает в здешних подземельях, кого боятся даже эти закоренелые убийцы?

Словно в ответ из глубины коридора послышалось невнятное бормотанье и во тьме нарисовались неясные фигуры медленно ковыляющие к лифту. В этот же момент кто-то в лифте с силой уперся в плечи девушки и чуть ли не выпихнул ее наружу. Она обернулась — как раз, чтобы увидеть, как другой чекист нажимает красную кнопку, закрывающую дверь в кабину. Лифт унесся вверх и Наташа осталась в темноте, ожидая неспешно подступающие темные фигуры. Что-то подсказывало, что бежать бесполезно, да она бы сейчас и не смогла — ее ноги дрожали и подкашивались, так что едва хватало сил стоять на ногах. Чьи-то крепкие пальцы сжали ее локти и Наташа удивленно охнула — руки новых конвоиров были в перчатках.

Ей уже казалось, что весь этот Центр состоит из одних коридоров и ее переводят из одного в другой. Наташа пыталась разглядеть стражников, но было слишком темно. На них была вроде форма сотрудников НКВД, но к ней добавился такой странный элемент как перчатки, да и сидела она на конвоирах как-то неестественно. Странной была и походка, к которой девушке волей-неволей приходилось приспосабливаться. Из уст конвоиров не раздавалось ни одного слова, только невнятное бормотание, вслушиваясь в которое Наташа обливалась холодным потом. Неужели ее передали душевнобольным?

И еще один момент приводил ее в ужас — как только эти провожатые приблизились к ней, запах гниющей плоти и мокрой шерсти стал столь сильным, так что девушку слегка подташнивало.

Наконец и этот коридор закончился железной дверью, из-за которой раздавались невнятные звуки. Один из провожатых Наташи стукнул в нее и произнес фразу — прозвучавшую вроде бы и членораздельно, но девушка не смогла разобрать ни слова. Однако за дверью поняли — послышался лязг и дверь бесшумно отворилась.

Внутри было все также темно — только мерцали разные огоньки, света которых было достаточно для конвоиров, судя по всему прекрасно видящих в темноте, но никак не для самой Наташи. Комната была заставлена шкафами и столами, воняло звериной шерстью, падалью и экскрементами.

Но напугал Наташу настоящий гвалт, поднявшийся едва они вошли, — кто-то кричал, в ответ ему раздавался почти человеческий плач и тут же — истерический смех. Не обращая внимания на этот шум молчаливые провожатые Наташи, повалили ее на один из столов, привязав руки и ноги к ножкам. После этого они удалились, однако один щелкнул выключателем и над девушкой вспыхнула большая лампа.