Вершинные люди

Ассистент (помню только ее фамилию — Бойко) задала пример, с которым никто справиться не мог. Но вот она, лукаво поведя глазами, вызвала к доске одного из преуспевающих студентов, предварительно приободрив его. Он вышел и легко нашел решение, мелком написав его на доске уверенными быстрыми движениями.

— Прекрасно! А теперь повторите, пожалуйста, ход рассуждений еще раз для своих товарищей, — попросила она, и отвечающий красивым голосом, на безупречном русском языке объяснил решение примера.

Люба Малышко, с которой я сидела рядом, возбужденно заерзала на парте, толкнула меня в бок:

— Видишь, какой у нас умный староста, — прошептала с нотками гордости.

— Это наш староста?

— А ты не знаешь? — удивилась она. — Хотя, да, тебе же ни стипендии, ни общежития не надо. И занятия ты не прогуливаешь. Зачем тебе его знать? И все же девушки не зря его замечают.

Я присмотрелась к нашему старосте — типичный мальчик из городской семьи. Да, симпатичный: с большими синими глазами и густой шевелюрой, с хорошо сложенной фигурой, умный и с академически поставленной речью. Что-то знакомое мерещилось в нем, но я совсем не соотносила его с тем крестьянского вида студентом, который с мужицкой грубоватостью поворчал на меня в колхозе, столкнувшись в коридоре. Хотя тот эпизод и пришел на ум, у меня оставалось впечатление, что тот парень был старше. Даже невольно подумалось — странно, что я его тут не нахожу. Да, в линялом свитере и кирзачах он прекрасно вписывался в ландшафты херсонских степей. А этот? Да, как нельзя лучше наш староста соответствовал обстановке: в отутюженном костюме, с уложенной шевелюрой он одухотворял университетские аудитории, как невзначай схваченная кистью фигура украшает хороший пейзаж. Короче, я просто не узнала в этом интеллигенте того простачка! В большей степени, видимо, потому, что теперь мое внимание занимал учебный процесс, а не кухня.

Сейчас я видела не ворчливого и придирчивого субъекта, просто мальчика — трогательно юного, с притягательной пластикой спокойных движений. Неистребимая доверчивость во взгляде, соединенная с пробивающимся характером, прочитывающимся в его манере держаться, являла ту меру несоответствия, которая лишь подчеркивает гармонию, как легкая асимметрия предметов сообщает им красоту. Пожалуй, он был несколько стихийным и в то же время продуманно основательным, имел вид послушного домашнего ребенка, хотя и независимого, самостоятельного, даже самодостаточного. Но я и сама была такой, так что поражаться как-то не приходило в голову. Даже то, что со временем я начала замечать остановленный на себе взгляд его глубоких глаз, ни о чем не говорило, лишь теплой волной обдавало всю меня. Так было много раз.

Случалось, что я, потревоженная во время лекции чем-то необъяснимым, оглядывалась и видела, что он смотрит на меня. В конце концов наши взгляды не могли не встретиться. Странно не это, странно то, что это ни к чему не приводило, ведь, встречаясь глазами, люди обычно передают друг другу какую-то информацию. Нет, взгляд его не был бессодержательным, но и своего значения не открывал. К тому же этот неулыбающийся парень молчал.

Без какого-либо умысла я однажды подошла к нему на переменке, видя, что он стоит у окна один. Что я тогда сказала — не помню, как не помню и его слов.

Быстро истек первый семестр, и студенты начали готовиться к зимней сессии — ответственному и неизвестному раньше мероприятию. Я все дни проводила в читальном зале на Шевченковской улице, где у меня уже был свой стол. Время от времени ко мне подсаживался кто-нибудь из завсегдатаев, но случались и редко заходящие посетители.

В один из дней, когда я на белых листах формата А4 сосредоточенно расписывала предел заданной функции, возле меня кто-то остановился.

— Тут свободно? — спросил знакомый голос.

— Да, — ответила я, даже не подняв головы, с привычным терпением перенося то, что рядом кто-то опустился на стул и при этом качнулся стол. Знакомых голосов в этом зале хватало, меня больше бы незнакомый удивил.

Через минуту голос опять зазвучал:

— Нет, ты делаешь ошибку, — произнес он. — Вот какое преобразование надо выполнить, — и ко мне потянулась мужская рука — но какая? — с тонкой изящной кистью и красивыми длинными, почти прозрачными пальцами. Рука развернула мои записи и твердым уверенным размахом начала исправлять их. Я подняла глаза и узнала нашего старосту.

— Как тебя зовут? — спросила я.

— Юра.

Вечером Юра провожал меня домой, хотя я жила совсем рядом и это была просто прогулка.

С того дня мы ко всем экзаменам готовились вместе, и вообще никогда больше не разлучались. Не удивительно, что я так хорошо запомнила поджатые губы своего будущего мужа и его руки — они пять лет чертили перед моими глазами формулы, помогая осваивать специальность. Скоро мы уже вместе сидели на занятиях, вместе занимались в читалках, вечерами гуляли, часто ходили в кино и знали все новинки кинематографа. Дни наши протекали довольно однообразно, на это было только внешнее впечатление, внутри нас кипела работа души.

Зимние каникулы первого курса я проводила дома, посвятив их поездке к Раисе, школьной подруге. Я понимала, что, возможно, не являюсь для нее главным человеком, но я была той по-доброму неравнодушной силой, которая в случае допущения ошибки могла поправить ее, предостеречь и даже в меру сил помочь. Ни Раины старшие брат и сестра, закопавшиеся в свои семьи, ни престарелые родители, не имеющие опыта современной общественной жизни, этого сделать не могли. А у юного человека обязательно должен быть кто-то такой, кто видит его, идущим по тропе.

Галоп на парашюте

Начало второго семестра было ознаменовано одним досадным для меня событием. Хорошо помню тот день. Прошло две лекционных ленты, третьей была лента практических занятий по высшей алгебре. У нас ее вела очень симпатичная ассистентка с лицом, носящим следы ожогов. Но она была так хороша, что это ее не портило, и мы любили на нее смотреть. Да и сам предмет был достаточно легким, чем-то напоминающим школьную алгебру. Предвкушая приятное времяпрепровождение и возможность отдохнуть, я на перемене подошла к открытому окну, за которым ненадоедливо падал снег, гуляла зимушка, украшая землю. Мне было непривычно из теплой комнаты ловить летящие снежинки или делать снежки, собирая снег с подоконника, — в селе такой роскоши не было, там берегли тепло.

Едва я успела подумать об этом, как мое уединение нарушили — ко мне подошла Таня Масликова и встала слева. Она тоже молчала и смотрела в окно. Странно, но я не почувствовала ее волнения. Но вот она успокоилась, собралась с духом и повернулась ко мне, посмотрела прямо в глаза, несколько удивив присутствующей в ней резкостью, кипящей в каждом движении порывистостью. В самом деле — в колхозе мы один на один не общались, а после колхоза тем более не имели ни общих тем, ни совместных дел, так почему сейчас ей надо так сильно волноваться?

— Мне стало известно, что ты встречаешься с Юрой Овсянниковым. Это правда? — ее слова звучали агрессивно, но, наверное, агрессия вызывалась ее внутренней неуверенностью или волнением, потому что я угрозы не почувствовала, а только оторопь и непонимание: ей-то какое дело? Таня продолжала меня озадачивать чем-то, чему я не находила названия.

— Правда, — сказала я, наблюдая за нею без попытки понять, а лишь как за диковинным явлением.

— Это серьезно?

— Кто знает. Наверное.

— Ну ладно, — отчеканила Таня, — я отступаю, — я все еще ничего не понимала и подумала, что эта девушка странновата, что ей не хватает уравновешенности из-за болезни нервов. Я смотрела на нее распахнутыми глазами, так и не преодолев замешательства. — Он очень хороший парень.

— Я знаю, — согласилась я, теперь уже явно видя, что Таня волновалась и спешила сама выговориться, словно осуществляла какой-то данный себе зарок. Я не мешала ей, оставаясь лишь зрителем. Ее атакующая инициатива застала меня врасплох и нисколько не всколыхнула. Во мне даже не возникло чувства, что я каким-то образом причастна к тому, о чем она говорит. Я бы, возможно, назвала свою реакцию негодованием, но только за внезапное вторжение в мое уединение, если бы мы не были в общественном месте, где она имела право находиться так же, как и я, и если бы я не видела смешной нелепости происходящего.