Страница 5 из 46
— Видите ли, насколько позволяет мне судить мой скромный опыт, когда кто-то считает себя умнее других людей, он, как правило, поступает опрометчиво. Уже тем самым, так сказать. — Профессор не упускал случая пошутить.
Краснов встал. Надев очки, встал и Терехов.
— Спасибо, профессор, за исчерпывающие объяснения.
— Не за что. Если эта открытка представляет какой-то интерес, я считаю, вам повезло, ибо я хотел ее порвать, как и прежние, но сразу этого не сделал. Потом она куда-то затерялась, а теперь вот нашлась.
— О нашем разговоре лучше будет никому не рассказывать.
— Я понимаю.
— Извините, что прошу об этом.
— Ничего, ничего. Это меня не обижает, не тревожьтесь.
Они пожали друг другу руки и раскланялись.
Он ушел, мягко притворив за собою дверь.
— Что скажешь? — спросил Нагаев.
— Открытку я возьму. — Краснов спрятал ее в свой портфель.
— А с Храмовым что делать?
— Ничего, решительно ничего, — с необычной поспешностью ответил Краснов.
— Ты чего это встрепенулся? — удивился Нагаев, и Краснов ругнул себя.
— Не надо его трогать, — уже спокойно сказал он. — Как будто никто ничего не знает. Я разберусь. Между прочим, он на лекции был?
— Нет, свой курс он начинает читать через неделю. В институте пока не появлялся.
— Ну, спасибо тебе, Мих-Мих.
— Повторяю за профессором: не за что…
От Нагаева Краснов вернулся к себе. Время было обедать, но ему не терпелось получить заключение почерковедческой экспертизы. Эксперт управления был в отпуске. Взяв открытки, лежавшие в сейфе, Краснов отправился пешком домой к старику графологу, который раньше проводил у них экспертизы, долго проработавшему в управлении. Сейчас он был на пенсии, но его часто приглашали в качестве консультанта.
Графолог продержал его целых два часа. Старик сначала сфотографировал открытки, проявил пленку, напечатал карточки — у него на дому оказалась целая фотолаборатория. Потом манипулировал какими-то трафаретами, глядя через огромную, диаметром чуть не в волейбольный мяч, лупу на бронзовой ручке, что-то чертил на разграфленных листах плотной бумаги. И наконец, сделав несколько оговорок, заявил, что, по всей вероятности, все открытки написаны одним человеком. Но это требует дополнительного исследования. Так изрек он официальным тоном после своих долгих священнодействий, а провожая Краснова до дверей, сказал уже по-свойски, домашним голосом:
— Одна рука писала, Игорь Иваныч, одна…
Краснов знал, что надо провести официальную экспертизу, но сейчас ему и этого было довольно.
Прямо от графолога Краснов, не заходя к себе, поднялся на третий этаж, к генералу.
— Разрешите, Анатолий Иванович?
Басков поднял голову от бумаг, посмотрел на Краснова и сказал без всякой вопросительной интонации:
— Нашел.
Краснов заулыбался, подходя к столу.
— Нашел-ся, Анатолий Иванович.
— Не скромничай, когда не надо. Садись.
Генерал слушал, не перебивая и не глядя на Краснова. Сложив руки ладонями перед лицом и уперевшись в стол локтями, он глядел, не мигая, на противоположную стену — такая была у него привычка слушать. Новичков это поначалу сбивало с толку, но в конце концов все постепенно убеждались, что такая манера удобна и для докладывающего и для слушающего. Для докладывающего исключаются, если можно так выразиться, зрительные помехи, а слушающий, не отвлекаясь мимикой говорящего, может лучше сосредоточиться.
— Хорошо, — сказал Басков, когда Краснов закончил словами: «Все, Анатолий Иванович».
— Через неделю Храмов должен вернуться из отпуска. А может, уже вернулся. Будем вызывать?
— Подождем, — не раздумывая, решил Басков. — Дадим шанс его совести. Может, сам придет. Но понаблюдать за ним надо.
— Есть, Анатолий Иванович.
— Ты недельку-то отдохни. — Басков чуть заметно окал, потому что родом был с верхней Волги. Но уехал он из родных мест, как знал Краснов, лет сорок назад. Его легкое оканье вызывало в воображении Краснова тонкие обручи, но не круглые, а заметно смятые.
— Отдохнуть всегда не мешает, — сказал Краснов.
— Вот и давай. Море еще теплое.
Краснов уже взялся за медную ручку двери, но Басков остановил его вопросом:
— Как думаешь, он один?
— По-моему, одиночка.
— Иди.
Областное управление Комитета госбезопасности размещалось в старинном трехэтажном не то полудворце, не то в полуторном особняке — так определяли подобные здания в городе.
Краснов, идя по светлому коридору, где с одной стороны были окна от пола до потолка, увидел в простенке зеркало, похожее формой на щит или на фамильный герб какой-то плутовской династии, которую, как у Сухово-Кобылина, крестил пиковый король. Но зеркало было хорошее. В четырех кругло срезанных его углах медово поблескивали медные шурупы с те царские, неподдельные золотые десятирублевки, которые Краснов видел однажды в кабинете начальника ОБХСС, когда его, работника угрозыска, вызвали по делу скромного заведующего уличным овощным ларьком, — монеты лежали в коробке из-под печенья почти доверху.
Честно говоря, Краснов, как все нестарые еще люди, любил зеркала. А зеркало, перед которым он остановился, — это зеркало, несмотря на свой почтенный возраст, совсем не облупилось и было лучше любых новых. Он хотел посмотреть на себя потому, что генерал посоветовал ему отдохнуть.
Неужели ж ты, парень, так сдал за эти три месяца?
Нет, он себе все-таки понравился. Совсем исчезла кривая складка у рта, брови не сдвинуты…
Оставив зеркало, он поглядел в окно.
Начался дождь, крупный, с вишню. Девушка в голубенькой батистовой кофте, глянцево мелькая полными загорелыми икрами, перебегала через улицу, и дождь уже успел промочить батист на ее высокой груди. Батист быстро промокает и становится прозрачным, как будто и нет его. Краснов проводил девушку глазами, пока она не скрылась за углом.
Глава II
О том, чего пока не знает Краснов
Выражаясь архаичным языком, по неисповедимой прихоти судьбы нам придется еще раз обратиться к разговору о периодической печати, и опять в прямой связи с Евгением Петровичем Храмовым. Но не будем забегать вперед. Расскажем по порядку о том, чего не знает пока капитан Краснов и что станет ему известно в самом конце этой истории, которая начиналась столь незатейливо, а потом столь замутилась, что капитан Краснов едва не почел себя профессионально несостоятельным.
Контрразведчикам необходимо было определить мотивы, двигавшие Храмовым. А для этого мало располагать сведениями о его сегодняшнем бытии. Им нужно было познать жизнь Храмова в развитии. Никаких внешних причин питать злобу к советскому строю у Евгения Петровича не имелось. У него интересная работа. На свой заработок он свободно мог бы содержать семью из четырех человек, а между тем живет холостяком.
Не в одиночестве же дело. В том, что он одинок, никакая власть не может быть виновата.
Значит, причины лежат где-то глубже, может быть, в далеком прошлом?
Это действительно так, но Краснов этого не знает, и потому ему придется пережить много тяжких часов и дней. Нам же нет нужды играть на неизвестности. Нам полезно высветить фигуру Евгения Петровича с самого начала, чтобы впоследствии не отвлекаться от других событий и лиц, которые потребуют к себе пристального внимания.
Биография Евгения Петровича удобна в том отношении, что из нее легко вычленить узловые моменты. Однако начать надобно издалека.
Отец его, Петр Арсентьевич Храмов, окончив в 1908 году Петербургский императорский лесной институт, поехал лесничим в глухую Вятскую губернию. Его оставили инспектором при губернском управлении, но он был человеком не чиновного склада. Взяв в жены красивую девушку из местных мещан, которая не побоялась жить среди непроходимой чащобы, в настоящем медвежьем углу, научил ее ездить верхом на лошади и стрелять из ружья, а через год, летом 1909-го, добившись назначения лесничим, купил молодого жеребчика-двухлетку и трехлетнюю кобылку и отправился в лесничество; всадников сопровождал обоз из трех телег с приданым жены.