Страница 9 из 50
Тем не менее даже на словесном уровне заметна эта (оппозиционная к пошлому в своей беспроблемной вседозволенности рококо) поэтичность, излучаемая жизнью, чреватой смертью. Смотрите. Сцена седьмая. Дуэт с хором N 5. По полю идет крестьянская свадебная процессия и поет:
И т. д. Откуда такая психологическая сложность в народе? — Вот ответ в виде молниеносно краткого исторического обзора.
Есть такая ветвь теории анклавного развития культуры, как социально–анклавная. То, что рождается в столицах, в верхах, через время доходит до провинций и низов. Индивидуалистический идеал Раннего Возрождения, развиваясь, в инерционном залете «вниз» породил титанов–преступников: Борджиа, Медичи, Ченчи. (Ченчи это особый донжуан, который женщинами овладевал исключительно насильно.) И все это были аристократы. Через века их индивидуалистическая вседозволенность дошла до самых низов 3‑го сословия.
Это для совков возрожденческий гуманизм был доведен только своей благостной, умеренной стороной. И то же — с античностью, которая возродилась в Новое время. Впрочем, и в пушкинские времена было что–то совковое. Цитирую Чаадаева:
«Но чего, мне кажется, мы не знаем, это той общей связи, которая существует между Гомером и нашим временем… для нас Гомер… остается все тем же Тифоном… [в древнегреческой мифологии — чудовище с сотней драконовых голов]…и Ариманом… [древнеиранским олицетворением злого начала]…каким он был в мире, им самим созданном. На наш взгляд, гибельный героизм страстей, грязный идеал красоты, необузданное пристрастие к земле — это все заимствовано нами у него… греки решились идеализировать порок и преступление».
За то христианство боролось с античностью, а рефеодализация, контрреформация, инквизиция — с Возрождением. И именно в такой борьбе монах Тирсо де Молина впервые ввел в литературу Дон Хуана Тенорьо, ввел со знаком минус. В Испании была наибольшая реакция против Возрождения, но монаху было ясно, что мир с естественностью воды стремится в моральный низ, и с каким–то лишь перенапряжением можно ориентировать его вверх. Это было досадно. (Как Шекспиру времен «Гамлета».) И Тирсо де Молина создал трагифарс «Севильский обманщик или Каменный гость», где порицаются все действующие лица — за всепроникающее притворство, но больше всех — главный герой.
Липовость контрвозрождения в Испании поддерживалась, с одной стороны, эйфорией недавних побед абсолютной монархии, путем консолидации испанцев изгнавшей, наконец, мавров с Пиренейского полуострова (так, с опозданием на века, в Испании случилось–таки раннефеодальное объединение государства, характерное для всех народов, а в Испании совпавшее с позднефеодальным объединением). С другой стороны, липовость контрреформации в Испании поддерживалась исторической отсталостью мотива объединения. Мотив здесь был — не общий внутренний рынок, а внешний враг.
Более гармоничная реакция на Возрождение была во Франции (барокко). Во Франции были сильны и города и феодалы. И те и те обращались за помощью к королю, а тот эксплуатировал идею всенародного блага. Строптивых феодалов соблазняли почетным местом в государственной иерархии. И так, в конце концов, родился классицизм. Даже выходцы их 3‑го сословия, — Корнель, Расин, Мольер, — заразились идеей долга (только первые два проставляли его впрямую, трагедиями, а Мольер — методом «от противного», комедиями: вышячивая тот низ, который естественно, как вода, всюду протекает, и в дворянство — тоже). Так явился мольеровский Дон Жуан Тенорьо — тоже отрицательный герой.
И только на следующей, народной, волне усиления индивидуализма, у Моцарта, случился прорыв Дон — Жуана в, так сказать, положительные герои. Своего осторожничающего либреттиста, аббата Да Понте, даже на литературном уровне Моцарту удалось во многом одолеть. Все отрицательное в герое у Тирсо де Молины и Мольера преображается. Особенно это видно в конце 1‑го действия. Дон — Жуан изобличен преследователями и близится возмездие. И Дон — Жуан на миг смутился–таки. И что? — Донна Анна, Донна Эльвира, Дон Оттавио, Церлина, Мазетто многократно повторяют:
И у Дона Оттавио шпага ведь обнажена. Да и разъяренного Мазетто нельзя сбрасывать со счета. А кончается все такими словами Дон — Жуана:
И его слова — последние в 1‑м акте.
Финал сочиненной оперы замутнен необходимым пиететом перед господствующей идеологией (иначе оперу бы не поствили на сцене), однако на фактическом представлении в Вене (об этом записано в клавире) финал был опущен, и оставшееся получалось очень сильно: