Страница 33 из 45
— Товарищ Коршунов?!.. — вскричал Макинтош и не мог говорить дальше: голос у него перехватило.
— Тише! — предостерегающе подняв ладонь, зашипел на него Коршунов. — Тем более, — продолжал он невозмутимо, с расстановками и таким назидательным и искусственно-холодным тоном, что у бедного Макинтоша не оставалось сомнений, что над ним издеваются... — тем более, что это вовсе не тот, кого мы ищем!
— Товарищ Коршунов!... моя Гера...
— Ваша Гера на сей раз ошиблась, — безжалостно отрезал инспектор.
— Докажите! — прохрипел Макинтош, губы его дрожали.
— Извольте. Это нетрудно, — сказал Коршунов. — Вы, вероятно, видите, как одет этот человек.
Несчастный хозяин Геры молча кивнул головой.
— Так. Стало быть, вы должны были заметить, что этот человек одет в хороший майский костюм, совсем свежий, даже со складочками на брюках, которые, как вам известно, делаются вдоль каждой штанины с помощью утюга и требуют частого подновления, потому что скоро мнутся... это вы могли видеть и с пригорка... Теперь скажу о себе. Я, как видели, обшарил все его карманы и сделал это нисколько не хуже, чем какой-нибудь ширмач (с кем, знаете ли, поведешься, от того и наберешься! — пошутил мимоходом Коршунов). И, конечно, в это же самое время я попутно произвел тщательный общий осмотр, и вот что он мне дал: подбородок этого господина чисто и недавно выбрит, что вместе с тонким и свежим бельем, хорошо подобранным галстуком и приличным неизмятым костюмом обозначает в этом субъекте хорошие привычки и ни в коем случае не дает нам никаких оснований, — подчеркивая слова, заключил Коршунов, — подозревать его в такой гнусности.
Хозяин Геры сидел, склонив голову.
— Но, позвольте! — вскричал он, когда Коршунов кончил. — Да разве этого достаточно?!..
— Я предпочитаю руководствоваться выводами логики, чем нюхом собаки, — с ехидством возразил Коршунов. — Ежели вам это не доказательно — будем рассуждать. Вам, может быть, известно, что большинство судебно-медицинских авторитетов сошлось на том, что мужчина средней силы один на один не может изнасиловать средней силы женщину, если только не оглушит ее предварительно ударом по голове, сдавлением горла, сильной физической болью или парализующим все движения страхом. Что мы имеем в данном случае? Я мимолетно видел жертву: это — здоровая и сильная с виду и немолодая к тому же женщина. Мать нескольких детей. К сожалению, я не успел ее расспросить, как следует, потому что вы стали торопить меня. Но при всем этом приходится предположить, что эту женщину охватил внезапно такой сильный и прямо-таки неестественный страх, что она подчинилась без всякой даже попытки к сопротивлению. Разве было сопротивление, если перед нами чистенький, с иголочки и неизмятый костюм у того вон человека, который лежит под кустом и мирно храпит?!.. Прибавьте к этому то, что на его руках я не усмотрел ни малейшей даже царапины. Разве можно представить, что такая крепкая и пожилая женщина отдалась бы человеку такого сложения, как сей бухгалтер?!..
— Бухгалтер?!.. — переспросил Макинтош.
— А вот посмотрите-ка, — с этими словами Коршунов вынул из кармана какую-то бумажку и протянул Макинтошу.
Это было вытащенное им из кармана у спящего удостоверение личности, в котором значилось, что предъявитель сего состоит в должности помощника бухгалтера губфинотдела.
Несчастный хозяин Геры прочел удостоверение, молча вернул его и, медленно поднявшись с земли, повернулся спиной к Коршунову, и отошел на несколько шагов.
Гера, словно чувствуя, что совершается в его душе, нарушила запрет и, забежав перед хозяином, села и стала смотреть ему в глаза.
— Эх, Гера, Гера! — пробормотал тот, покачав укоризненно головой.
Гера подошла к нему и лизнула руку, но он даже не погладил ее, не посмотрел на нее.
Коршунову сделалось жалко и хозяина, и собаку. Он встал и подошел к товарищу.
— Вот что, бросьте! — сказал он, положив ему руку на плечо. — На всякую старуху бывает проруха!
Но Макинтош ничего ему не ответил. Коршунов отошел.
Минут через пять хозяин Геры позвал своего торжествующего соперника.
— Товарищ Коршунов!
— Что?
— Я просил бы разрешить мне продолжать исследование... Если вы устали, я могу один... Мне хочется выяснить, по крайней мере, с какого места она пошла но ложному следу.
— Пожалуйста, — вскричал Коршунов, обрадованный, что хоть чем-нибудь может облегчить переживания своего сотрудника. — Я охотно с вами пройдусь еще раз.
— А как же с тем? — Разбудить? — кивнул Макинтош в сторону ивового куста.
— А зачем? — сказал Коршунов. — Пускай себе спит. Уйти от нас незаметно он никак не может: кругом ровная степь, а куст этот нам все время с пригорка виден, так что не нужно... Если Гера нас далеко станет отводить, ну, тогда, пожалуй...
Агент-проводник взял в руки цепочку и повел собаку напрямик к тому участку пройденного пути, на котором, по его мнению, она шла еще по верному пути.
На этот раз собака пошла увереннее, чем в прошлый. Проводник едва поспевал за ней.
— Ну-ну, Герушка, выручай, матушка, не осрами! — упрашивал он собаку, пользуясь тем, что уставший Коршунов отстал и не мог ничего слышать.
Все шло гладко до того самого проклятого места. Дойдя до него, собака, не задумываясь даже, круто свернула несколько назад и влево и побежала к кусту.
Хозяин, страшно побледнев, тянул в отчаяньи за цепочку. Ничто не помогало. Задыхаясь, Гера тянула к кусту.
Коршунов, видя все это, не счел нужным даже следовать по пути, пройденному собакой, а шагал напрямик.
Он не мог скрыть своей улыбки. Они сошлись возле самой ивы и вместе спустились в ложбинку.
— Как?!.. — воскликнул вдруг растерянно Коршунов.
Спутник его выронил из рук цепочку. Гера смотрела на хозяина: под кустом никого не было.
Примятая трава обозначала место, где лежал помощник бухгалтера.
— Черт возьми! — вскричал Коршунов, топнув ногой. — Да что он — сквозь землю провалился?!..
Действительно, другого выхода как будто и не было: кругом простиралось ровное пустое поле...
Макинтош повалился вдруг на колени и прижался щекой к морде собаки:
— Гера... Герушка! Прости меня, дурака!.. — бормотал он, целуя ее в глаза, в лоб и даже в нос.
Он не стыдился теперь своих слез, которые обильно бежали по его запыленному лицу, оставляя грязные следы.
Это были слезы радости, гордости и обиды...
Часть четвертая
«Что имеем не храним, потерявши — плачем» — только теперь постигла Ксаверия Карловна все значение этой банальной истины. Только теперь поняла она, что всю жизнь глубоко любила Ферапонта Ивановича. А подумала ли она хотя бы раз в жизни об этом? Нет. Если бы кто-нибудь сказал ей об этом раньше, она, пожалуй, обиделась бы. Как — любить этого некрасивого чудаковатого человека, над которым решительно все — и товарищи и барышни — всегда немного подсмеивались!?.. Да разве она не из жалости и каприза вышла за него замуж? Ведь ей представлялись такие прекрасные партии. А этого человека, вечно вожделевшего к женщинам и в то же время робкого с ними, она именно пожалела. В то время, когда он был еще холостым и бывал у них в доме, ей часто становилось стыдно и больно за него, если она видела, что и другие замечают его вожделеющие взгляды, которыми он, казалось, касался каждой здоровой женщины, и его безобразное смущение, когда которая-нибудь из женщин подходила к нему близко и начинала разговаривать.
Про Ферапонта Ивановича был слух в кружке тогдашней молодежи, что робость в обращении с женщинами появилась после того, как, будучи студентом третьего курса, он, забыв о своей невзрачной наружности, сделал предложение одной известной красавице, а она, выслушав его, принялась хохотать и хохотала до истерики.
И этого-то человека назло всем, назло самой себе, Ксаверия Карловна предпочла всем остальным искателям ее руки. Она твердо была уверена, что после того, как Ферапонт Иванович станет ее мужем, для него перестанут существовать все остальные женщины. В этом она ошиблась.