Страница 28 из 45
— Да-а! — мрачно сказал, наконец, матрос. — Едет какой-нибудь спекулянтишка-живодер, а гаврилки перед ним на коленках ползают.
— Тоже времечко пришло, не хуже старого режиму!
— Ну, добро бы хоть перед ним лебезил, а то и перед сукой-то его: что прикажете, ваше сиятельство, салфет вашей милости!
— А! — сказал третий и безнадежно махнул рукой.
— Эх, закурить что ли с тоски, — сказал позевывая матрос.
Все закурили. Дым тоненькими волоконцами стал распространяться в соседнее купа.
— Перестаньте курить! Здесь вагон для некурящих, — тонким злым голосом закричал хозяин Геры.
— А ну, любопытно взглянуть, какие вы из себя будете, — сказал матрос, входя в соседнее купе. Из-за его спины выглядывали лица приятелей.
— Что же это за безобразие! — возмущенно вскричал гармонист,
— на гармошке нельзя играть, курить нельзя! Опять, поди, для вашей барышни вредно?
— Да, вредно, — серьезно ответил макинтош. — Это портит ей обоняние.
— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! — расхохотался матрос. — Нет, товарищ, курить-то мы будем, а дама ваша пускай в дамский вагон перейдет.
Хозяин Геры, ни слова не говоря, поднялся и открыл окна с той и другой стороны.
— Товарищ, закройте окно — сквозняк. Простудиться из-за вашей дамы не лестно!
— Бросьте курить, тогда закрою.
— А, так ты вот как?!.. — зарычал матрос и шагнул к окну.
Хозяин Геры загородил окно. Матрос яростно схватил его за шиворот макинтоша и рванул:
— Чего с тобой разговаривать, с гнидой буржуазной!
Макинтош ударился носом о железину верхней полки.
Но в этот же миг м-ль Гера со страшным рычанием бросилась на матроса и впилась в его ляжку. Матрос рванул ногу. В прорванном месте брюк забелело белье, скоро окрасившееся кровью.
Собака урча смотрела ему вслед. Шея ее втянулась, шерсть стояла дыбом. Хозяин ее, прижимая к носу платок, подошел к ней и начал успокаивать.
Но в это время гармонист, вскарабкавшись для безопасности на вторую полку, запустил в собаку снятым с ноги сапогом и вдобавок загавкал еще по-собачьи.
Одним прыжком собака была на полке; и плохо кончилось бы это для гармониста, если бы хозяин собаки не закричал на нее и не вцепился бы ей в шерсть.
Еле-еле она его послушалась. Хозяин увел ее.
— А курить мы все-таки будем, — сказал гармонист, оправившись от испуга.
Они все трое сели возле самого прохода и принялись усиленно курить, пуская дым в соседнее купе.
Светлоусый вынул из кармана газету и закрылся ею.
Скоро поезд остановился. Это была последняя перед Омском станция.
Человек в макинтоше вскочил, надел шапку, взял в левую руку чемоданчик, а в правую цепочку, за которую привязана была собака, и пошел к выходу.
— Вот так, давно бы пора! — сказал ему вдогонку матрос.
Все захохотали.
Однако, веселье это оказалось преждевременным.
Минут через пять в вагон вошел военный в форме сотрудника ОРТЧК. Макинтош с собакой следовал за ним. Военный подошел к приятелям.
— Вам, товарищи, придется забраться в другой вагон, для курящих, — спокойно сказал военный.
Слова его вызвали возмущение.
— Что это еще такое?! Откуда такие порядки?! — закричал матрос. — Спекулянтишка какой-то расселся с сукой своей, так и курить нельзя и на гармошке нельзя. Не нравится ему, так пускай на площадке стоит, а мы не пойдем.
— Ну, ну, поторапливайтесь, товарищи, — сказал военный. — А то поезд тронется скоро, тогда на себя пеняйте, если останетесь на станции.
Матрос негромко выругался и принялся собирать свои вещи. Товарищи тоже.
— Ну, на что это похоже?!.. — возмущался матрос, застрявший с багажом своим в узком проходе. — Небойсь, когда Сашу Керенского за манишку брать стали, так к нам на крейсер «Аврору» прибежали: «Товарищи, звезданите по Зимнему дворцу», а теперь вон что получается!
Его возмущение, вероятно, вышло из всяких границ, если только на омском вокзале ему удалось увидеть, что макинтоша и его собаку дожидался автомобиль.
На заднем сиденьи сидел человек в сером пальто и шляпе — высокий, сутулый, в огромных очках на длинном и остром носу.
Он открыл дверцу автомобиля и, протянув руку человеку в макинтоше, помог ему войти в автомобиль. Однако, видно было, что радостная улыбка, растянувшая его худое лицо, относилась к собаке, а не к владельцу ее.
Он прижался в угол, давая ей место в середине.
М-ль Гера с сознанием собственного достоинства села и, подняв морду, скромно облизнулась.
Шофер дал гудок. Автомобиль тронулся.
Разгневанный начальник уголовного розыска сидел за своим письменным столом. Высокий человек в больших очках стоял сбоку, держа в руках шляпу.
На столе лежала раскрытая газета.
— Вот полюбуйтесь, товарищ Коршунов, — сказал начальник, отчеркнув синим карандашом какую-то заметку.
Коршунов стал читать.
В заголовке заметки крупным шрифтом стояло: «Угрозыск, проснись!». Дальше шло следующее:
«Мы уже упоминали несколько раз о том, что в нашем городе появилась гнусная и, по-видимому, неуловимая шайка отъявленных хулиганов — насильников над женщинами.
За последнее время, за короткий сравнительно срок, произошло более десяти случаев изнасилований, иногда в самых людных местах города. Преступники до сих пор не выявлены.
Угрозыск, проснись!».
— Ну, что? — спросил начальник, когда Коршунов отложил газету.
— Что ж... ничего... обычная заметка, — невозмутимо сказал Коршунов, снимая очки и вытирая стекла носовым платком. Только зря они напечатали это: все-таки это как бы дискредитирует, а в конце концов не можем же мы опубликовывать секретную работу, которая иногда годами ведется.
— Совершенно верно, — сказал начальник угрозыска. — Об этом у меня еще будет разговор с редактором. Так нельзя. Но, видишь ли, брат, какое дело... Ты, вот сам сейчас признал, что заметка эта вредна для нашей работы, потому что ты хорошо знаешь, что значит в нашем деле авторитет... Так?
— Так, — сказал Коршунов.
— Стало быть, что же теперь приходится делать? — Ясно: поскорее эту заметку обезвредить. А это тогда только получится, когда эта же самая газета напечатает: вот, дескать, вся шайка выловлена.
— Ясно, — подтвердил Коршунов.
Начальник, видимо, был доволен, что Коршунов поддакивает:
— Ну, вот, — улыбнулся он. — Значит, нужно это дело ускорить, чтобы результаты были налицо. А кто у меня сейчас на этом деле? — молодняк! Послать было некого, сам знаешь. Так что выходит, что только тебя на это дело.
Коршунов отшатнулся.
— Меня?! — испуганно спросил он. — Да ты что — шутишь?
— Ничего, брат, не шучу, — печально вздохнув, сказал начальник. — Сам же ты признаешь, а кроме тебя мне не на кого положиться.
— Нет, как хочешь, — не могу! — сказал Коршунов, вставая и взволнованно жестикулируя. — Это хоть кого угодно убьет. Ты подумай: занялся я убийством командира Яхонтова — сам знаешь, какое это дело — ну, и совсем, кажется, на мази было, и вдруг — извольте: нате вам другое дело! Сам же ты тогда бузу поднял: скандал, политическое убийство! — займись, Коршунов!.. Ладно. Занялся. Опять как будто уж все ниточки в руку собрал, и опять срываешь! Третье дело подсовываешь... Нет, это безобразие, так работать нельзя! — закончил он.
— Ты знаешь, — добавил он, видя, что начальник сидит спокойно. — Ведь я специально для этого дела ищейку с проводником выписал. Это чего-нибудь стоило или нет?!..
— Пустяки, — сказал начальник угрозыска, — собака тебе и в этом деле понадобится. А изнасилования надо раскрыть. Брось Яхонтова и политические эти убийства. Да к тому же вряд ли они политические. Ведь вот уже сколько времени прошло, а больше ни одного... Да, должно быть, и там так же думают, — мотнул он головой в сторону окна. — Так что ты уж, Коршунов, с теми делами повремени. Пресса, брат, — ничего не поделаешь!
Коршунов стоял в раздумьи.