Страница 1 из 5
Ангелина Злобина
ХОД СЕРОЙ МАСТЬЮ
рассказы
Сущность
«Урал» № 6 за 2014
Я научился узнавать их по шагам – от лифта до двери один лестничный марш.
Услышав голоса и звон ключей, я становился незаметным. Щёлкал замок, потом из маленькой прихожей доносился шелест одежд, звук расстёгивающихся клёпок и молний, деликатный глухой стук каблуков.
– Ну вот, смотрите.
Уже с первых минут можно было определить – эти ненадолго. А этот, пожалуй, мне ещё надоест. Эта уйдёт сразу, ей уже не нравится. Но я не торопился с окончательными выводами, ждал, когда Хозяйка назовёт цену. Сначала она обычно перечисляла явные достоинства квартиры: интересная планировка, большое окно, вид на лес. Сама она в это время стояла в левой части окна, чтобы загородить собой часть строительной площадки (забор, бытовки, мусорные баки). Далее шел перечень неявных достоинств: встроенная техника на кухне, удобная гардеробная – дверь отъезжала в сторону, и я замирал за обувной полкой.
– Вот как-то так, – скромно заканчивала Хозяйка. А потом объявляла, что хочет плату за полгода вперёд.
Она знала, чего требовала. Больше двух месяцев здесь никто не задерживался, а деньги она не возвращала никогда. В итоге получалось не так уж дёшево. Хозяйка дама хваткая. Только вот нудная сверх всякой меры, я бы с такой недели не прожил в одной квартире, съехал бы куда угодно, хоть в недострой. Сама она обитала где-то в центре в старом доме, одна. Её логово я себе отлично представляю хотя бы по тому, как выглядят её вещи – старая кожаная сумка, нечищеные туфли со стоптанными набок высокими каблуками, одна пуговица у пальто оторвалась ещё прошлой осенью, на её месте до сих пор висит свалявшийся нитяной хвостик.
Пальто Хозяйке немного тесновато, потому и пуговицы не держатся. Она женщина рослая, крупная – талия есть, но где-то под грудью, бёдра широкие, ноги налитые, колени – каждое как боксёрская перчатка; поступь тяжелая, а причёска легкомысленная – заколочки, завитушки. Манеры странные – то захохочет, закатится кокетливой веселушкой, махнёт эдак ручкой – «ах, уморили меня совсем», а то возмутится строго и холодно, как дама весьма почтенная – «нет-нет, это мне не подходит», и надменно вздёрнет острый напудренный нос.
Будущие постояльцы общались с ней сдержанно, с опаской, но очевидные и неочевидные прелести недорогого жилья их манили. А смущала разве что удалённость. Ну, и ещё то, что платить надо за полгода вперёд. Однако платили.
– А метро в середине следующего года обещали пустить, – уверяла Хозяйка.
Когда очередные жильцы съезжали, она затевала уборку, но, вымыв половину комнаты, устало опускалась в кресло и, стянув с одной руки резиновую перчатку, звонила кому-нибудь из знакомых. Разговор обычно длился так долго, что за окнами темнело. Слушать её подробные жалобы на цены, здоровье, погоду и на жизнь вообще было скучно. Подозреваю, что и подруга, которой она звонила, томилась в ожидании прощальной фразы и вяло поддакивала из вежливости.
Иногда, наведя в квартире порядок, Хозяйка оставалась ночевать. Она забиралась с ногами на диван, включала телевизор и весь вечер что-нибудь ела, уставившись на экран. Ночью она негромко храпела или рыдала, подвывая: «Да что же это такое? Когда же это всё кончится!» Кто её знает, что она имела в виду.
А жильцы были забавные. Я их всех хорошо помню.
Молодая пара – шумные, обидчивые, бестолковые. Они мне довольно быстро надоели, к тому же оба не были наблюдательными, так что мои обычные методы не действовали – их просто никто не замечал. Пришлось проявить настойчивость. Напугали молодых рисунки на стекле. А потом загорелась занавеска… Нехорошо, мне и самому стыдно, такая грубая работа! А что было делать? Молодожёны уехали через два месяца.
Потом была ещё одна парочка. Двое официантов, пингвинья чета, очень трепетная. Эти убежали через три недели, до сих пор без смеха не могу вспоминать, как один из них метался по комнате ночью и стонал: «Жорж, я совершенно измучен!» Нет, это восхитительно – «я измучен!», ради такого стоило немного пошалить. Кстати, ребята были чуткие, даже слабое постукивание воспринимали остро. Особенно тот, измученный.
Ещё была учительница. Женщина-портфель, женщина-пособие, женщина-исполнитель. Она ничего не слышала и не видела, листала тетради, читала, ела – всё одновременно. На кухне у неё вечно что-то пригорало, в ванной переливалась через край вода – но я тут ни при чём, я не хожу ни в кухни, ни в ванные комнаты. Не выношу шума льющейся воды, испарений, потёков на стенах. Заболеваю я от этого – ломает всего, страхи начинаются, паника. А ещё из-за сырости остаются следы на полу. Вообще-то это ни к чему, мне удобнее быть незаметным, но иногда следы – это то, что нужно. Влажные отпечатки узких длинных ступней, исчезающие быстрее, чем на испуганный зов одного жильца успеет прийти другой.
– Где? Да нет тут ничего… Тебе показалось.
Как меня изумляет это желание людей на всякий случай убеждать друг друга в сумасшествии! Неужели слабоумие – наименьшее зло?
Учительница меня изрядно помучила. Я утром прятал ключи – она, уже одетая для выхода, в плаще, с сумкой и перчатками в руках, металась по всей квартире, как бешеная курица, – искала. Я подбрасывал ключи на видное место – она хватала их, бормотала что-то, досадуя на свою рассеянность, и убегала. Я прятал её тапки – она ходила без тапок. Я ставил их к её кровати – надевала и шла умываться. Ничему не удивлялась.
По телефону она говорила коллеге:
– Перестань молоть чепуху! Просто я устала, всё забываю на ходу.
А сама завязывала на ножке журнального столика платок, наверное, чтобы упросить меня вернуть ей часы. Я тут же завязал платок ещё двумя узлами. Она, глядя в окно и не прерывая разговора с коллегой, рассеянно добавила ещё два. Невыносимое существо.
Только однажды, когда она, уходя на работу, оставила в углу комнаты блюдечко с молоком, я понял, что довёл её до отчаяния. Я положил в это блюдце сухой цветок апельсина – флердоранж. Прелестное название, не правда ли? А эффект был потрясающий, я и не предполагал, что в педагогах столько разнообразных драматических эмоций.
К вечеру квартира была свободна.
Вообще-то флердоранж я берегу, мне очень нравится его запах. Из-за него в моём тайничке за обувной полкой так приятно пахнет южным садом! Но одним цветком я решил поделиться с бедной учительницей. Мне жаль, что это её так напугало, могла бы отнестись как к посланию, метафоре, попытке изящно попрощаться. Не поняла. Всё-таки как мало в ней романтики!
Остальные жильцы менялись быстро – полоумная пожилая девушка в индийских нарядах, геймер с воспалёнными глазами, пара суетливых подружек, такие визгливые – фу!
Ещё был провинциальный музыкант с электрогитарой – этот светил под мебелью фонариком и раскладывал всюду крысиный яд, похожий на дроблёную канифоль. Вот дубина! Я себе собрал горсточку этого яда, грызу иногда ночью – он сладковатый, и от него видения.
Жильцы приходили и уходили, оставляя после себя подпалённый ароматический хлам, пакеты от сухих супов, окурки, закатившуюся в углы мелочь.
На следующий день после их ухода возникала Хозяйка, мыла комнату, звонила кому-то по телефону, жаловалась, а ночью похрапывала или рыдала в подушку. Я её никогда не беспокоил – не хотелось связываться. Неинтересно.
Жить одному – прекрасно! Я бы пел, но голос у меня никакой, я способен только вздохнуть или покашлять тихонько. Зато в пустой квартире можно быть видимым и ходить всюду, никого не опасаясь, а ночью лежать в лунном свете, раскинувшись в воздухе, как на песчаном склоне у озера. Лунный свет – это нечто особенное, от него в глазах появляется мягкий блеск, шерсть становится шелковистой, с искоркой, а мысли – чёрными, опасными, дремучими, как еловый лес в полнолуние.