Парень

Благодаря этой случайности осталась девка работать в отделе снабжения диспетчером. Целыми днями у нее люди толклись: то-то и то-то кончается, выпиши. Среди них был и тот молодой мужчина. Он уже три недели как здесь работал, а жена далеко была, правда, на выходные он к ней ездил, но не хватало ему этого, он даже не мог разобраться, в каком смысле не хватало: то ли в смысле душевном, то ли физическом, трудно ему было различить, — во всяком случае, очень его потянуло к этой девке, к диспетчеру; наверно, его бы и к другой потянуло, но другой не было, только она. Никак не хотел он ее упустить, потому что другой возможности не видно было на горизонте, и поэтому он, без особых даже размышлений, еще при первом знакомстве сказался холостым.

Девка же рада была: наконец-то порядочный человек, с которым она может связать свою жизнь. Они уж и будущее свое спланировали, чего они хотели бы, — тем более что все для этого как бы уже было: и дети, и дом. Ухажер наш особой фантазией похвастаться не мог, да ему это и не требовалось, он просто рассказывал, как у него дома, описал своих мальчишек, мол, вот такими он видит будущих детей, описал дом, платья жены, мол, такие он купит ей, когда они поженятся. И девка наша легла с ним, потому что, во-первых, вроде бы в искренности его намерений можно было не сомневаться, хотя, конечно, они были искренними только в том смысле, что он искренне хотел ее заполучить, — во-вторых, она тоже была молода, а тело своего требовало.

Потом жених исчез: стройка, где он работал, закончилась. У девки сначала случилась задержка, она к этому пока не отнеслась всерьез, но когда перешло на второй месяц, ударилась в панику, тем более что жених не давал о себе знать. Уже и врач подтвердил, что да, все так, и тогда она решила сама разыскать жениха, села в автобус, слезла в той деревне. Спросила, где живет такой-то, ей объяснили: до магазина, потом повернуть направо, улица идет к оврагу, потому ее и зовут — Овражная, правда, сейчас у нее другое название, но никто его не помнит, улица Дёрдя Дожи или вроде того. Да вы не заблудитесь, после магазина других улиц нет, деревня у нас небольшая, и на той улице, как мостик перейдете через ручей, — местный житель загнул несколько пальцев — третий дом слева. Вот там он и живет, только сейчас нет его, жена только дома. Сам-то он на железной дороге работает, недавно нашел там место, а раньше хуже было, раньше он на стройке работал, то на одной, то на другой, домой приезжал редко, детишки по нему скучали, да и баба, конечно, а сейчас он на дежурстве. Девка наша на это сказала: она ищет не того, у которого жена, а у которого нет жены. С таким именем, сказали на остановке, повторив имя жениха нашей забеременевшей девки, другого тут нет. Есть только один, с женой и двумя детьми. Когда девка, уже два с половиной месяца носившая в себе ребеночка, описала, как выглядит этот человек, тот ли он, местный житель сказал, да, похоже, и тогда она все поняла. Горько ей стало, а когда ее спросили, зачем ей этот мужик, она ответила: так, ничего особенного. Вроде тут у нее пересадка, вот она и подумала, не повидаться ли, раз такой случай, они в одном классе учились в гимназии, но неважно, она поедет, и она села на подошедший как раз автобус, чтобы поскорее покинуть эту деревню, эту автобусную остановку, место ее позора.

И решила: родит ребенка, будет его воспитывать, одна так одна, или, может, найдется кто-нибудь, тогда с ним. С тем, кто согласится признать чужое дитя, поймет, почему она оступилась, поймет, скажем так, ее трагедию, от которой и сможет ее вылечить тот добрый, все понимающий человек. Ребенка она сохранила — и в конце концов, после нескольких неудачных попыток найти себе пару, вырастила его одна.

А когда сын, ему было лет шестнадцать, предъявил ей претензию насчет отца, она даже не смогла ему ничего ответить, не готова была к тому, что сын бросит ей в глаза упрек, сын, которому она жизнь отдала. А он ей сказал: я ведь тебя не просил меня рожать, не разыгрывай тут мученицу, ты меня потому родила, что тебе так удобно было, тебе и в голову не пришло подумать, удобно ли это мне, лучше ли мне от того, что я родился, ты ни о чем не думала, только о себе, чтобы все-таки не одной жить.

Девке нашей было тогда уже за сорок, и от беспросветной работы — ведь ей приходилось в одиночку добывать деньги, чтобы содержать почти взрослого сына — выглядела она куда старше своих лет. В общем, ситуация была аховая; это вроде того, как если ты в молодости возьмешь в банке огромный кредит и потом всю жизнь выплачиваешь долг, а когда уже все почти выплатил, ну, с последней долей запоздал, банк тебе сообщает: посылаем к вам судебных исполнителей, всю вашу мебель пустим с молотка, потому что вы неаккуратный должник. Да ведь я пятнадцать лет платил день в день, говорит должник, а банк свое: девяносто дней, прошли девяносто дней, и давайте не будем о прошлом, сейчас речь идет о сегодняшнем долге. Вот так же сын набросился на мать, а потом, когда ему исполнилось восемнадцать, вообще ушел из дома. Мать даже не знала, где он, а когда однажды в программе «Бездомные» по телевизору расплакалась, что она просит сына вернуться и все сделает, чтобы ему было хорошо, сын увидел эту программу и сказал: ага, хочешь, чтоб я и дальше был тебе утешением в жизни, так не дождешься этого, хрен тебе, а не сынок, вот так он выразился, восемнадцать лет я тебе был игрушкой, оправданием твоей жизни, все, хватит.

Словом, лежишь ты на смертном одре и, перед тем как отдать богу душу, просишь жену выполнить твою последнюю волю, разыскать как-нибудь того ребенка, наверняка он захочет увидеть хотя бы могилку отца. И — чего только не бывает не свете! — парень тот в самом деле захотел увидеть его могилку; но вместо того, чтобы плюнуть на нее: ведь человек этот бросил его в дерьме и, если говорить прямо, загубил материну жизнь, да и, в каком-то смысле, его жизнь тоже, — так вот, этот парень зауважал своего отца после его смерти, за то, скажем, что тому хватило духа бросить его мать, которую ведь в самом деле даже один день невозможно терпеть, такая она сволочная и склочная. Сын даже фотокарточку отца повесил в той комнатенке, которую снимал после того, как ушел от матери.

Вот примерно о чем думала мать нашего парня, представляя торжественный момент, когда она будет лежать на смертном одре; было тут, конечно, одно слабое место, потому что она и сама понимала, что, умерев, она уже не увидит того будущего, которое должно вытекать из того факта, что внук ее узнает свое настоящее имя и, узнав его, воспримет как некую миссию тот путь, который ему это имя откроет, — словом, этого она уже никак не увидит. Она немножко боялась, что если ей не удастся открыть внуку это имя, потому что слишком поздно он подойдет к ее смертному одру и она будет уже не умирающей, а мертвой, то он так и проживет всю жизнь, не узнав, кто он на самом деле, и не понимая, чем объясняются его психические проблемы. Будет искать причину то в том, что мать слишком рано перестала кормить его грудью, то в алкоголизме отца, то в бедности, в которой прошло его детство, хотя дело вовсе не в этом: источник всех бед — то, что человек не знает, кто он на самом деле, а потому не может знать, какова его задача в жизни, потому что имя, оно обязывает человека, а у него имя — не его имя.

30

Собственно, с появлением этого ребенка, ребенка с неправильным именем, и начались, или, можно сказать, продолжились проблемы. То есть беды, или несчастья, как говорят крестьяне, понимая под этим и рак, и слепорожденное дитя, и пьяницу мужа, и жену, изменяющую направо и налево, и ящур, который так проредит скотину, что оставшуюся и считать нечего, и птичью холеру, из-за которой все хозяйство осталось без птицы, словом, все, что делает невозможной жизнь, строящуюся на приумножении добра и моральных принципах, усвоенных на уроках закона божьего, жизнь, которую они считали единственно приемлемой. Не было такой семьи, на которую не обрушилась бы та или иная беда, а если на какую-то семью не обрушилась, стало быть, она, эта семья, на листе ожидания и скоро и здесь объявится или страшная болезнь, или произойдет несчастный случай со смертельным исходом.