Великая грешница

– В добром ли здравии внуки мои?

– Все, славу Богу, матушка боярыня.

Прасковья принесла Дмитрию троих сыновей: Петра, Федора и Ивана. Первому не было еще и пяти лет, остальные – и вовсе мальцы.

Дмитрий, глядя на детей, радовался:

– Славные у меня чада. Не правда ли, матушка?

– Неплаксивые, крепенькие. Жаль, редко ныне их вижу. Да и ты, Митя, не каждый день в доме. Ты уж, Прасковья, пуще глаз оберегай моих внуков.

Глянула на старую мамку.

– Глаз с чад не спускай, Никитична.

– Уж я ли не стараюсь, государыня-княгиня? – обидчиво поджала сухие увядшие губы мамка. – Кабы не я, сгорел бы Феденька.

– Как это сгорел?! – всполошилась Мария Федоровна.

– Обычное дело. Истопник печь затопил да во двор вышел, а Феденька открыл дверцу и голову в печь. Добро углядела. Оттащила чадо, а у него волосенки едва не вспыхнули.

– Спасибо тебе, Никитична. А куда сенные девки смотрели?

Глаза Марии Федоровны стали строгими.

– Куда куда…

Старая мамка была добрая, а посему, ведая строгий нрав княгини, замешкалась.

– Туточки были, да не успели Феденьку схватить. Уж такой постреленок!

– Не выгораживай девок, Никитична. И Лушку и Симку накажу.

Затем Мария Федоровна прошлась по хоромам. Все-то надо было осмотреть хозяйским глазом, все-то дотошно проверить да отдать повеления дворскому.

Деревянные хоромы Пожарских не велики и не малы, но срублены со вкусом. Тут и «передняя» с теплыми сенями, и «комната» (кабинет), и опочивальня, и «крестовая», и «мовня», связанная с опочивальней холодными сенями. Второй ярус хором занимали светлые чердаки-терема с красными оконцами и гульбищами, искусно изукрашенными башенками, резными гребнями и золочеными маковицами. Крыша хором покрыта шатровой кровлей (шатрами) с двуглавыми орлами, единорогами и львами.

Белая изба (с горницами и повалушами) стояла на жилых и глухих подклетях. Жилые подклети, в коих размещались людские, были с волоковыми окнами и печью; глухие – рубились без окон и даже без дверей, ибо хозяева входили в них с верхнего яруса по лесенке. Здесь хранились «казенки», в коих содержалась казна (имущество, меды и вина).

Светлица, стоявшая на женской половине хором, имела четыре косящетых окна, прорубленных со всех сторон, ибо свет надобен для рукодельниц, которые вышивали золотом, шелками и белым шитьем.

Резные крыльца, сени, сенники – всё ладно, добротно. Сенник же имел особинку. Он разнился от теплых хором и от сеней тем, что на его бревенчатом потолке никогда не посыпалась земля, ибо в сеннике во время свадьбы устаивалась брачная постель, а древний обычай не допускал, чтоб у новобрачных над головами была земля, коя могла навести их на мысль о кончине.

Стены и потолки хором были обшиты тщательно выструганным красным тесом и покрыты шатерным нарядом – тканями и сукнами, а все подволоки сеней украшены резьбой из дерева и позолочены сусальным золотом.

Полы хором были устланы дубовым кирпичом – квадратными дубовыми брусками, расписанными зелеными и черными красками в шахматном порядке и аспидом.

Заглянула Мария Федоровна и на поварню, и на погреба-ледники, и на медуши. Ничего не упускал ее зоркий глаз.

Вкупе с дворским и ключницей двор обходил и Василий. Не шибко-то ему хотелось ходить за матушкой, но та взыскательно изрекла:

– Тебе, княжич Василий, самому все надлежит изведать, дабы все урядливо было во дворе и хоромах. Глаз да глаз за челядью! Зришь, как медовар Михеич мед обарный готовит?

– Зрю, матушка… Что за «обарный?» Мед – он и есть мед. Пей на здоровье.

– Худо, Василий. Скоро в полные лета войдешь, а про меды ничего не ведаешь. Впросак можешь попасть.

– Это как, матушка?

– Приедет к тебе гость и скажет: не худо бы «боярского» меда испить. А ты руками разведешь: не слыхивал такого. Срам! На всю жизнь запомни, Василий. Меды бывают вареные и ставленые. Ставленые готовятся из свежих ягод малины, смороды, вишни и ежевики с добавлением хмеля. От ягод и названье свое имеют, опричь того надо ведать лучшие меды: «боярский», «княжий» да «обарный». Вот сей мед Михеич ныне и готовит. Поведай княжичу.

Невысокий сутуловатый медовар с острой рыжей бородкой вприщур (как бы прицениваясь) глянул на княжича и неторопко произнес:

– Отчего ж не поведать? Зришь, что мои подручные творят? Один разводит медовый сот теплой водицей и цедит через сито, дабы отделить от примеси воска. Другой – добавляет хмелю и варит отвар в котле.

– И долго?

– Пока до половины не уварится… А теперь глянь на моих молодцов. Выливают отвар в мерную посуду и ждут, пока не остынет… А вот то – кусок ржаного хлеба. Не простой хлеб. Патокой натерт да дрожжами, кладем его в посудину. Стоять ему пять дён, а как зачнет киснуть, тогда самая пора и в бочки сливать. «Боярский» же мед по-иному готовим. Сота медового берем в шесть раз боле, чем воды, и настаиваем семь дён, а потом в бочке с дрожжами еще седмицу. Опосля сливаем и подпариваем патокой. Вот те и «боярский» мед.

– Нельзя ли испить, Михеич?

Медовар глянул на княгиню: не рано ли княжич запросил хмельного меду? Но Мария Федоровна благожелательно кивнула:

– Пусть отведает, Михеич. Пора княжичу вкус познать.

Медовар ступил к бочкам готового меда, нацедил малый узорный ковш и с поясным поклоном поднес его Василию.

– Отведай, княжич.

Василий принял ковш, отпил несколько глотков и благостно молвил:

– Добрый мед, Михеич, и зело лакомый.

– То мед ставленый, малиновый.

– Я, пожалуй, допью, матушка.

Но Мария Федоровна отобрала у сына ковш.

– Довольно, княжич. Приспеет и твое время за хмельными медами сидеть.

Василий прошелся вдоль медуши и вдруг высказал неожиданную просьбу:

– А можно мне, матушка, с Михеичем остаться? Хочу сам все изведать, дабы своими руками мед изготовить.

– То дело дворовых, а не княжича, – строго молвила Мария Федоровна. – Что это на тебя нашло, Василий?

– Занятно мне, матушка. Придет ко мне гость, а я его спрошу за браным столом: а как «обарный» мед готовится? Гостю – срам, а мне – честь.

Княгиня сдержанно рассмеялась.

– Убедил, Василий. Редкий человек ведает, как хмельной мед делается, коль сам его не творил. Но ты, Михеич, бражного меду более сыну моему не подноси. Уразумел?

– Как прикажешь, матушка княгиня.

Каждый дворовый ведал: нарушить повеленье княгини – быть сурово наказанным.

Глава 7

Тихая разумница

Год миновал, как Мария Федоровна стала верховой боярыней. Царь Борис Федорович был доволен ее службой, а посему и стряпчего Дмитрия Пожарского не только пожаловал в чин стольника, но и выделил ему одно из поместий в Подмосковье.

Жизнь Дмитрия круто изменилась: он «нежданно-негаданно попал в круг лиц, составлявших цвет столичной знати». Не стоять ему больше на Постельном крыльце, а ездить с небольшими посольскими поручениями за рубеж, быть в товарищах ратных воевод, наведываться по государевым делам в те или иные Приказы, присутствовать на посольских приемах.

Василий же начал службу стряпчим. Он стал делать все то, что делал его старший брат: в числе других стряпчих повсюду сопровождал государя Бориса Федоровича – на молебен в обитель, храм, Боярскую думу… По торжественным дням иногда даже нес скипетр и другие знаки царской власти.

Но больше всего Василию нравилось, когда стряпчие несли ночью караул на Красном крыльце государева дворца. Их облачали в лазоревые стрелецкие кафтаны, выдавали бердыши, навешивая на грудь (через плечо) берендейки с дробом и пороховым зельем. Каких-либо происшествий не случалось, но караул хоть как-то напоминал Дмитрию ратную службу.

Если раньше братья встречались с матерью редко, то теперь они могли увидеться с ней почти каждый день, если надолго не отлучались из дворца.

Ныне Мария Федоровна была спокойна за сыновей. Дмитрий находится в кругу знати, да и Василий, ежели Бог даст, через год-другой станет стольником. Царь пока милостив к Пожарским, он доволен, как его дочь Ксения с небывалым тщанием постигает разные науки.