Великая грешница

Все это надлежало усвоить Марии Федоровне, и все же это были незабываемые дни, особенно первые, когда верховая боярыня была допущена до царя Бориса Федоровича и царицы Марии Григорьевны.

С государем встреча была короткой, но боярыне никогда не забыть его черных, жгучих глаз, кои смотрели на нее схватчивым, всевидящим взглядом, и от коего на душе стало смятенно. Запомнились слова Бориса Федоровича:

– Вручаю на твое попечение дочь свою Ксению, чадо любимое. Хочу зреть в ней не избалованную отроковицу, коей все дозволено, и не кроткую послушницу да смиренницу, а зело умную, волевую царевну, коя, ежели Господь к тому приведет, станет твердо повелевать и властвовать. Порадей, Мария Федоровна. Ни разума, ни воли тебе не занимать, ибо, как мнится мне, натурой своей в деда Ивана Берсеня-Беклемишева пошла, кой блистал умом и книжностью, постигнув не только русские, но зарубежные литературные творения. А сие зело потребно. Надеюсь, и дочь моя, с твоей помощью, станет большой разумницей. Зело надеюсь, боярыня.

Земно поклонилась княгиня Борису Федоровичу и молвила:

– Благодарствую, великий государь, за честь высокую. Приложу всё свое старание, дабы царевна Ксения набралась не токмо книжной, но и житейской мудрости.

– Бог тебе в помощь, боярыня.

Выходила из покоев государя Мария Федоровна с двойственным чувством. Одно дело – небывалый почет, другое – непомерная ответственность, коя тяжким бременем легла на ее плечи. Ох, как нелегко добиться того, что потребовал от нее государь!.. Деда Берсеня-Беклемишева вспомнил. Иван Никитич и в самом деле был когда-то одним из самых заметных людей на Москве. Это он уже в 1490 году был приставом при немецком после Делаторе, приехавшим в Белокаменную от императора Максимилиана, искавшего союза Иоанна Третьего против польского короля и руки его дочери. Через два года Иван Никитич сам был отправлен послом к Казимиру Четвертому; а в 1502 году ездил для переговоров к Менгли-Гирею, крымскому хану. Удачные посольские дела и здравомыслящие советы Ивана Никитича пришлись по душе Иоанну Третьему, кой питал к нему особенное расположение, простиравшееся до того, что к заступничеству Берсеня перед царем обращались даже опальные князья. Но столь высокое положение и государева любовь заменились в царствование Василия Третьего сначала недовольством и опалой царской, а затем и казнью.

Первое столкновение Берсеня с царем произошло во время Литовской войны. Иван Никитич позволил себе высказать свое суждение относительно Смоленска, идущего в разрез с царским мнением. В ответ на дерзкие прекословия царь вспылил и гневно молвил: «Поди, смерд, прочь, не надобен ми еси!».

Еще до размолвки с царем Иван Берсень сблизился с Максимом Греком. Оба оказались недоброхотами Василия Третьего, ибо чуть ли не открыто обличали его самодержавные замашки и призывали к прекращению нескончаемых войн. Встречаясь с московским государем, Берсень, обладая острым язвительным умом, не страшился ему перечить, за что наконец и поплатился. Зимой 1525 года ему отсекли голову на льду Москвы-реки, а Максима Грека заточили в монастырское узилище.

Для Марии Федоровны оставалось загадкой, почему царь Борис не стал изрекать про опалу и казнь Ивана Никитича и все-таки сделал свой выбор на внучке Берсеня-Беклемишева. Загадочными оказались и последующие деяния Бориса Годунова…

Встреча же с царицей была длительной. Шла боярыня к государыне со смятенным сердцем. Знавала она Марию Григорьевну еще до венчания ее на царство, когда юная Мария, дочь Малюты Скуратова – Григория Лукьяновича Бельского – проживала с отцом на Сретенке Белого города, в полуверсте от хором Пожарских. Уже тогда двор Малюты старались обходить стороной, ибо все москвитяне были устрашены жестоким нравом Скуратова, зверски казнившего десятки бояр. Да и только ли бояр? Любимый опричник Ивана Грозного участвовал почти во всех злодеяниях царя. Именно он задушил митрополита Филиппа Колычева, заточенного в тверском монастыре и казнил двоюродного брата царя Андрея Старицкого. А вскоре, в связи с подозрением Новгорода в измене, казнил тысячи жителей. Даже младенцев не щадил, бросая их в костер. Вернувшись после Новгородского погрома, Малюта выдал свою дочь Марию за Бориса Годунова, кой был дружкой на свадьбе царя с Марфой Васильевной Собакиной. Москва недоумевала, но Борис уже с тех пор был себе на уме. Женитьба на дочери царского любимца открывала ему путь к новым дворцовым чинам. Но вскоре Малюта был убит в бою при осаде крепости Вейсенштейн. Чаяли, Годунов далее в гору не пойдет, но судьба была доброжелательна к Борису. Спустя три года после гибели Скуратова-Бельского Борис, получив чин кравчего, прислуживал государю в торжественных случаях за обеденным столом; в его ведении были стольники, подававшие кушанья. Опричь призора за питьями и яствами, на кравчего возлагалась рассылка в праздничные дни кушаний и напитков с царского стола на дом боярам и другим чинам. В кравчие назначались члены наиболее знатных фамилий; в этой должности, считавшейся весьма почетной, они оставались не более пяти лет. А когда Иван Грозный выбрал сестру Бориса Ирину в супруги царевичу Феодору, тогда же Борис был пожалован в бояре. После смерти Ивана Грозного Борис взлетел еще выше. При царском венчании Федора Иоанныча Годунов как шурин нового царя был осыпан милостями, получив знатный чин конюшего, звание ближнего великого боярина и наместника царств Казанского и Астраханского. Сверх этих чинов Борису Федоровичу были пожалованы земли по реке Ваге, луга на берегах реки Москвы, а также разные казенные сборы… Год назад Борис Федорович завладел царским троном, а дочь Малюты Скуратова, Мария Григорьевна стала царицей.

На Москве ведали: жизнь дочери «ката» Малюты в отцовском доме не прошла покойно. Жестокосердный Малюта наказывал домочадцев за малейшую провинность. Мария и плетьми были бита, и в холодном чулане насиделась, и тяжелого отцовского кулака изведала. Суровый домашний быт отразился и на нраве Марии. Она росла грубой, невежественной и сварливой. Замужество мало в чем изменило ее натуру. На Москве испустились слухи, что Годунов нередко поучает строптивую супругу плеточкой, но натуру не переделаешь.

Ныне Мария Григорьевна, став государыней, живет на женской половине дворца и уже редко докучает своему мужу. Зато зело донимает свою многочисленную прислугу, упиваясь неслыханной для нее властью.

При встрече первым же делом царица выпалила:

– Выдалась тебе, Марья, невиданная удача! На твое-то место даже самые знатные боярыни метили, а я их и зреть не хочу. Завистники и недоброхоты! Надеюсь, ты не держишь на царскую семью злого умысла?

– Да разве сие можно, государыня!

– Неисповедимы пути Господни. Дед-то твой, Ивашка Беклемишев, чу, помышлял царя извести. Каково?

Мария Федоровна замешкалась. Сколь же можно помыкать дедом?! Иван Никитич и в уме, поди, не держал, дабы погубить Василия Третьего. Перечил ему – да. Но то ж совсем не пагуба. Эк, чего вывернула царица.

– Чего молчишь, Марья? Аль и сказать нечего? – грубовато вопросила царица.

– Не изволь гневаться, государыня, но дед мой Берсень-Беклемишев не мог о том даже помыслить. Никогда в роду Беклемишевых не было злодеев. Напротив, все честно служили Отечеству, находясь первыми воеводами большого и передовых полков в Казанском и Свейском походах. За отменную службу Иван Григорьевич и Михаил Семенович Беклемишевы получили от Иоанна Васильевича Грозного поместья в Московском уезде. Игнатий же Беклемишев отличился при взятии Казани, пав героем. Имя его по повелению государя вписано в синодик московского Успенского собора на вечное поминовение…

– Ну, буде, буде сродников своих поминать, – оборвала верховую боярыню царица. – Не одни они в воеводах ходили. О важных делах надо толковать… Скажи-ка мне, Марья, как ты норовишь дочь мою Ксению к разным наукам приобщать?

Мария Федоровна начала подробно излагать свои намерения, но чем дольше она их высказывала, тем все тусклее становилось лицо царицы.