Военная лирика

1954

Наш политрук

Я хочу рассказать сегодня О политруке нашей роты. Он войну начинал на границе И погиб, в первый раз, под Смоленском. В черном небе, когда умирал он, Не было и проблеска победы. — В бой за Родину! — крикнул он хрипло. — В бой за Ста… — так смерть обрубила. Сколько б самой горькой и страшной С этим именем связанной правды Мы потом ни брали на плечи, Это тоже было правдой в то время. С ней он умер, пошел под пули. Он второй раз погиб в Сталинграде В первый день, в первый час прорыва, Не увидев, как мы фашистам Начинаем платить по счету. Умирая, другие люди Шепчут: «Мама» — и стонут: «Больно». Он зубами скрипнул: — Обидно! — Видно, больше всего на свете Знать хотел он: как будет дальше? В третий раз он умер под Курском, Когда мы им хребет ломали. День был жарким-жарким. А небо — Синим-синим. На плащ-палатке Мы в тени сожженного «тигра» Умирающего положили. Привалившись к земле щекою, Он лежал и упрямо слушал Уходивший на запад голос Своего последнего боя. А в четвертый раз умирал он За днепровскою переправой, На плацдарме, на пятачке. Умирал от потери крови. Мы его не могли доставить Через Днепр обратно на левый. Он не клял судьбу, не ругался. Он был рад, что по крайней мере Умирает на этом, правом, Хотя Днепр увидел впервые В это утро, в день своей смерти, Хотя родом на этот раз он Был не киевский, не полтавский, А из дальней Караганды. У него было длинное имя, У политрука нашей роты, За четыре кровавых года Так война его удлинила, Что в одну строку не упишешь: Иванов его было имя, И Гриценко, и Кондратович, Акопян, Мурадов, Долидзе, И опять Иванов, и Лацис, Тугельбаев, Слуцкий, и снова Иванов, и опять Гриценко… На политрука нашей роты Наградных написали гору. Раза три-четыре успели Наградить его перед строем, Ну, а чаще не успевали Или в госпиталях вручали. Две награды отдали семьям, А одна, — говорят, большая, — Его так до сих пор и ищет… Когда умер в четвертый раз он, Уже видно было победу, Но война войной оставалась И на длинной ее дороге Еще много раз погибал он. Восемь раз копали могилы, Восемь тел его мы зарыли: Трижды в русскую, в русскую, в русскую, В украинскую, в украинскую, И еще один — в белорусскую, На седьмой раз — в братскую польскую, На восьмой — в немецкую землю. На девятый раз он не умер. Он дошел до Берлина с нами, С перевязанной головою На ступеньках рейхстага снялся С нами вместе, со всею ротой. И невидимо для незнавших Восемь политруков стояло Рядом с ним, с девятым, дошедшим. Это было так, потому что Всю дорогу, четыре года, Они были душою роты, А душа, говорят, бессмертна! Не попы, а мы, коммунисты, Говорим, что она бессмертна, Если вложена в наши души, Если вложена в наше тело, Если наше смертное тело, Не страшась, мы сожгли в огне На Отечественной войне. Где же наш политрук девятый? Говорят — секретарь райкома, Говорят — бригадир в колхозе. Говорят — дипломат на Кубе, Говорят — в жилотдел послали, Чтоб на совесть все, без обмана… Говорят — в Партийном контроле, Восстанавливая справедливость, День и ночь сидел над делами, Что касались живых и мертвых, Что остались от тех недобрых, Столько бед принесших времен… Очевидно, разные люди Его в разных местах встречают — Вот и разное говорят. Видно, был он в войну не только В нашей с вами стрелковой роте, Видно, был и в других он тоже, Не скажу — во всех, но во многих. Наше счастье, что так и было, Наше счастье, что так и есть!

1961

Знамя

От знамен не прикуривают, И не шутят под ними И около них. И не штопают — если пробито. Из пробитого знамени кровь не уходит, Не надо его бинтовать! Пока его держат в руках, Оно не умрет От потери крови. Кровь уходит, Когда Знамя бросают на землю. А когда, вынося, Обвернут Вокруг голого потного тела, Знамя не будет В обиде. Пятен крови оно На себе не боится. Кровь — не грязь. И убитого, Если правда герой, — Можно накрыть Ненадолго. Надолго Он не позволит. Потому что знамя Нужно живым…