Стожары

— Это верно, — согласился старик, — была и моя подсказка.

— Видишь вот… кого же на передовую линию выдвигать, как не комсомолок!

— А у меня, значит, тыловая линия?

— Нам, Захар Митрич, и твое хозяйство дорого. Без помощников мы тебя не оставим.

— Не утешай, председатель, знаю я свои резервы. Два деда вроде меня да бабка Манефа глухая.

— Да, Захар Митрич! — вспомнила вдруг Татьяна Родионовна. — Отменные есть помощники. Сами до работы рвутся. — И она обернулась к Саньке и Маше: — Вы как, ребята, согласны с дедом Захаром компанию водить?

Не успели озадаченные Маша и Санька ответить, как дед Векшин тяжело повернулся на стуле и в упор посмотрел на мальчика.

— Мальчишек к себе принять?! Пусти козла в огород, как говорят… Да они… они ж у меня прошлым летом семенные огурцы обобрали. А третьего дня камнем запустили в парник, стекла побили…

И хотя Санька ничего не знал ни про огурцы, ни про стекла, но он не выдержал упорного взгляда старика, вспыхнул и подался в сторону.

— Дедушка, — вмешалась Маша, — Саня тут ни при чем.

Захар Митрич уныло махнул рукой и поднялся:

— И не сватай ты меня с ними, Родионовна. Не будет у нас мира. Лучше бабку Манефу присылай на подмогу да дедов каких-нибудь отставных.

— Ничего, ничего, Захар Митрич! Стерпится-слюбится, — успокоила его Татьяна Родионовна. — Ты их построже держи. Ребятам это только на пользу пойдет. А помощники они тебе верные будут.

Санька с Машей вышли из конторы. Последние островки снега дотаивали на крышах, и частая капель продолбила в снегу около изб глубокие, темные, точно отбитые по линейке, канавки. Куры уже копались на завалинках, а облезлые петухи воинственно прочищали горло и хлопали крыльями. Небо над Стожарами словно расширилось, стало голубым, высоким и неоглядным.

— Ну вот, поговорили! — с досадой бросил Санька.

— А может, это и к лучшему, — примирение сказала Маша. — В бригаду нас все равно не запишут. Соберем пионеров побольше — да к деду Векшину. Сами землю копать будем, сами сеять. Опыты разные заведем. Правда, Саня? «Хозяйство Векшина» — оно ведь тоже важное.

— Куда важнее, — хмыкнул Санька. — Лук репчатый выращивать, морковку с мышиный хвост, прочую там петрушку… Очень интересно!

Он был недоволен. Серьезного разговора с Татьяной Родионовной так и не получилось. И во всем виновата Маша. Надо было твердо стоять на своем, а она при первом же упоминании о «хозяйстве Векшина» развесила уши и обо всем забыла.

— Векшин вас и к грядкам близко не подпустит. Он же над каждой травкой дрожит.

— Кого это «вас»? — приостановилась Маша. — А ты, Саня, разве не с нами?

— Нет уж, освободи… Мы что-нибудь другое поищем, — усмехнулся Санька и, разбежавшись, перемахнул через широкую бурлящую промоину и зашагал к дому.

Глава 5. БЫСТРОТА И НАТИСК

Утром, по пути в школу, Санька приметил, что верховая вода у моста сильно поднялась и ветер из-за синей гряды елового бора дул теплый и сильный.

«Такой ветер лед разбивает, — подумал он. — Теперь жди, скоро тронется».

Хорошо, когда парта стоит у самого окна! Но позавчера Саньке не повезло.

Надежда Петровна, заметив, что Коншаков больше смотрит на улицу, чем на классную доску, пересадила его на «Чукотский полуостров» — так ученики называли щербатую парту в дальнем углу класса.

Но пропустить ледоход было никак нельзя.

Санька вступил в переговоры с Петькой Девяткиным, и тот, выговорив полкарандаша, согласился на время уступить ему свое место у окна.

Начался последний урок.

Неожиданно за стеной как будто треснуло стекло. Звук был отдаленный, слабый, но настороженное ухо мальчика отлично уловило его. Санька припал к окну. Река еще была недвижима, спокойна, но вот по бурому панцирю льда прошли извилистые трещины, показались разводья, хлынула, бурля и пенясь, вода, и вся река дрогнула, зашевелилась и неторопливо, словно пробуя силы перед дальней и нелегкой дорогой, пришла в движение.

И тогда весь класс услышал радостное восклицание:

— Пошло! Идет!

— В чем дело, Коншаков? — подняла глаза преподавательница математики. — Почему ты опять перебрался к окну?

— Лед тронулся, Надежда Петровна! — пояснила Маша и с завистью посмотрела на Саньку. Всегда он первый замечает ледоход! Но это просто потому, что у него такое счастливое место, у самого окна.

Надежда Петровна надела на нос очки, подошла к окну и посмотрела на реку.

— Действительно, — согласилась она. — Ну что ж, время, закон природы. — И, вернувшись к своему столу, обычным глуховатым голосом Надежда Петровна предложила Саньке вновь сесть на заднюю парту.

Санька вздохнул, поменялся с Петькой местами и невольно вспомнил Андрея Иваныча.

Андрей Иваныч был строгий учитель, но всегда, когда начинался ледоход, он сам отковыривал замазку у окна, распахивал рамы и вместе с ребятами долго смотрел на реку.

«Отыгралась зима-хозяйка! Теперь нашу тишайшую Стожарку не остановишь — до моря добежит», — говорил он и глубоко вдыхал весенний воздух.

А ветер с реки врывался в класс, листал страницы учебников, парусом надувал географическую карту, и ученикам казалось, что синие реки и озера на ней так же оживали и начинали двигаться, как их маленькая река Стожарка за окнами.

И даже у старенького заячьего чучела, что всю зиму прожило в шкафу, шевелились уши и взъерошивалась шерстка, словно заяц собирался выпрыгнуть из класса на улицу и бежать без оглядки до первой пригретой солнцем проталины.

Долго тянулся в этот день последний урок.

Санька даже подумал, что школьная сторожиха тоже загляделась на ледоход и совсем забыла следить за часами.

Наконец прозвенел звонок.

«На реке идет лед, — казалось, говорил он Саньке, — вода рвет и мечет, выходит из берегов, а ты все еще сидишь в классе и решаешь задачки. Разве это в твоих привычках — пропускать такие события, как ледоход или половодье, дождь с градом или первый снег, бурелом в лесу или пожар в селе!»

Санька на ходу засунул книжки в сумку от противогаза, заменявшую ему школьный ранец, выбежал на крыльцо и прислушался. Глухо и деловито шумела вскрывшаяся река.

Она разрезала пополам большое село Торбеево, на краю которого стояла школа, потом, причудливо петляя, вырывалась в луга и поля, пересекала редкое мелколесье и, тесно прижимаясь к обрывистому берегу, подходила к Стожарам.

Вскоре на школьном крыльце собрались все стожаровские ученики. Завязался спор, каким путем идти домой: через узкий дощатый настил, по которому ходили в школу всю зиму, или окружной дорогой, через мост.

Алеша Семушкин, юркий, как вьюн, рассудительно заметил, что дощатый настил через реку, наверное, уже снесло ледоходом и идти надо большаком, через мост.

Петька Девяткин в душе согласился с Семушкиным, но на всякий случай посмотрел на Саньку. Кто знает, что тому взбредет в голову!

Хотя Девяткин считал себя первым Санькиным другом и любил по всякому поводу повторять: «Мы с Коншаком», но Санька редко считался с его мнением.

Когда отца Девяткина взяли в армию, Петька почувствовал себя совсем взрослым.

Бегать босиком он уже считал ниже своего достоинства и в любую погоду носил тяжелые охотничьи отцовские сапоги, хотя они и доставляли ему немало горестных минут. Он завел шелковый кисет с кистями, начал курить ядовитый самосад, приобрел расческу из пластмассы вишневого цвета, карманное зеркальце и по утрам, смочив волосы водой, усердно расчесывал их на косой пробор.

Учился Петька кое-как, второй год сидел в шестом классе и не очень обижался, когда его звали «неуспевающим с прошлого века».

Мать ко всему этому относилась снисходительно и при встречах с соседками говорила, что у ее Петеньки и без того ума палата и жизнь он проживет — в обиду себя не даст.

Петька был задирист, проказлив, но особой смелостью и сноровкой не отличался и частенько возвращался домой с разбитым носом или синяком под глазом.