Укрощение

— Что они сказали? — спросил папа. Он вскочил, а его сын так и сидел на месте, глядя на свои крепко сжатые руки. Судя по выражению лица мамы, ей не хотелось отвечать на этот вопрос.

— Они нашли ее. Но у нее серьезные травмы, и она в больнице в Уддевалле, — сказала она. — Йоста сказал, чтобы мы срочно приезжали туда. Больше я ничего не знаю.

Она разрыдалась и покачнулась, словно ноги отказывались ее держать. Супруг успел подхватить ее, нежно погладил ее по волосам, но и у него из глаз потекли слезы.

— Нам надо ехать, дорогая, — сказал он мягко. — Надень куртку, и поедем. Рикки, помоги маме, а я пойду заводить машину.

Парень кивнул и подошел к плачущей женщине. Осторожно положив ее руку себе на плечи, он вывел ее в холл и там протянул ей ее красный пуховик и помог надеть его, как одевают ребенка. Сначала просунул в рукав одну ее руку, потом — другую, а затем осторожно застегнул молнию.

— Ну вот, — сказал он и поставил перед матерью сапоги. Присев на корточки, сын надел на нее сначала один сапог, а потом другой. Затем юноша быстро оделся сам и открыл входную дверь. Он услышал, как папа завел машину, и увидел, как тот остервенело скребет лобовое стекло, от чего частички наледи окружили его, словно облаком, смешиваясь с паром, вылетавшим у него изо рта.

— Проклятая зима! — кричал отец. — Все эта трижды проклятая зима!

— Папа, садись в машину. Я все сделаю сам, — сказал ему Рикки. Усадив маму на заднее сиденье, он взял из рук отца скребок. Тот повиновался, не пытаясь протестовать. Они всегда делали вид, что в семье все решает отец. Все трое — сам Рикки, мама и Виктория — как бы состояли в безмолвном заговоре, притворяясь, что папа Маркус правит всем, хотя все трое знали — он слишком добр, чтобы кому-то указывать. На самом деле это мама Хелена ненавязчиво следила за тем, чтобы все получалось как надо. Но когда Виктория пропала, мама словно переродилась — так что Рикки иногда задавался вопросом, обладала ли она в действительности такой решительностью или всегда была тем несчастным безвольным существом, которое сидело сейчас, скрючившись на заднем сиденье и глядя в одну точку. Впрочем, впервые за долгие месяцы в ее глазах было и что-то еще — смесь надежды и паники, пробудившаяся после звонка полицейского.

Рикки сел за руль. Странное дело, как быстро заполняются пустоты в семье — он рефлекторно выступил вперед и занял мамино место. Казалось, у него появились силы, о существовании которых он раньше не подозревал.

Виктория всегда говорила ему, что он как бык Фердинанд. Внешне добрый до глупости и вялый, но когда потребуется, выстоит в любой ситуации. В такие минуты юноша всегда в шутку отпускал сестре в воздухе пинки за «доброго до глупости» и «вялого», но втайне любил это ее описание своего характера. Он ничего не имел против того, чтобы быть быком Фердинандом. Хотя сейчас у него не было времени сидеть и нюхать цветочки. Он сможет снова заняться этим, только когда вернется Виктория.

По щекам потекли слезы, и Рикки поспешно вытер их рукавом куртки. Он не позволял себе допускать даже мысли, что она может не вернуться домой. Если бы он это сделал, все бы рухнуло.

Теперь Виктория нашлась. Однако они еще не знали, что ждет их в больнице. Интуиция подсказывала парню, что им лучше этого и не знать.

Хельга Перссон смотрела наружу сквозь окно кухни. Чуть раньше она видела, как Марта галопом влетела на двор, но теперь все стихло. Хельга давно жила в этом доме, и вид из окна был ей хорошо знаком, хотя он и изменился с годами. Старый сарай стоял на прежнем месте, а вот хлев, где они когда-то держали коров, за которыми она ходила, давно снесли. На этом месте стояла теперь конюшня, которую построили Юнас и Марта, чтобы открыть свою школу верховой езды.

Хозяйку радовало, что сын решил поселиться так близко к ней, что они теперь соседи. Их дома находились всего в сотне метров друг от друга, и поскольку Юнас вел свою ветеринарную практику на дому, то частенько заглядывал к ней. От каждого такого посещения фру Перссон становилось чуть легче на душе — и это было ей очень необходимо.

— Хельга! — услышала она возмущенный крик. — Хе-е-ель-га-а-а!

Стоя возле раковины, женщина на мгновение закрыла глаза. Голос Эйнара заполнил собой каждый уголок дома, окружил ее со всех сторон, так что у нее невольно сжались кулаки. Однако желания бежать больше не было. Все эти глупости он выбил из нее много лет назад. Хотя сейчас он стал совершенно беспомощным и полностью зависел от нее, ей и в голову не приходило бросить его. Да и куда бы она могла податься?

— ХЕ-ЕЛЬ-ГА-А-А!

Единственное, что в этом мужчине сохранило прежнюю мощь, — это голос. Болезни и ампутация обеих ног, вызванная тем, что он пренебрегал своим диабетом, отняли у него физическую силу. Но голос его оставался таким же властным и принуждал жену подчиняться не менее эффективно, чем когда-то его кулаки. Воспоминания о побоях, сломанных ребрах и ноющих синяках были так живы, что уже один его голос вызывал страх и опасения, что в следующий раз она может не пережить трепку.

Хельга выпрямилась, глубоко вздохнула и крикнула в ответ:

— Иду!

Быстрыми шагами она поднялась вверх по лестнице. Эйнар не любил ждать — этого он всегда терпеть не мог, — однако теперь она не понимала, к чему такая спешка. Ему все равно нечем было заниматься целыми днями, кроме как ругать все — от погоды до правительства.

— У меня протечка, — сказал он, едва его супруга поднялась на второй этаж.

Фру Перссон не ответила. Закатав рукава блузки, она подошла к нему, чтобы оценить масштабы катастрофы. Она знала, что муж наслаждается ситуацией. Теперь он держит ее в плену не силой, а своей потребностью в уходе и заботе — заботе, которая, скорее, предназначалась их детям. Тем детям, что так и не родились, тем, кого их отец выбил из нее своими побоями. Лишь один из них выжил, но бывали минуты, когда Хельга думала, что лучше бы и этот ребенок вышел из нее с потоком крови, льющимся между ног. С другой стороны, она не знала, что бы она делала, если бы не Юнас. Он был для нее единственным светом в окошке.

Эйнар был прав. Калоприемник протек, и к тому же весьма основательно. Половина рубашки больного стала мокрой и липкой.

— Почему ты сразу не пришла? — заворчал он. — Разве ты не слышала, что я тебя зову? Какие у тебя такие важные дела?!

Он сурово смотрел на жену своими водянистыми глазами.

— Я была в туалете. Пришла, как только смогла, — ответила та, расстегивая на нем рубашку. Затем она осторожно потянула за рукава, чтобы раздеть супруга, не перепачкав его еще больше.

— Мне холодно, — пожаловался тот.

— Сейчас дам тебе новую рубашку. Только нужно тебя сначала обмыть, — проговорила Хельга так терпеливо, как только могла.

— Я заработаю себе воспаление легких.

— Сейчас я быстренько все сделаю. Ты даже не успеешь простудиться.

— Вот как, ты теперь у нас специалист в области медицины? Ты думаешь, что ты понимаешь лучше врачей?

Хозяйка молчала. Муж пытался вывести ее из равновесия. Для полного удовольствия ему нужно было довести ее до слез, чтобы она умоляла его прекратить ссору. Тогда он успокаивался, испытывая удовлетворение, которое читалось у него в глазах. Но сегодня фру Перссон не собиралась дарить ему такую радость. В последнее время ей по большей части удавалось избежать такого развития событий. Похоже, за долгие годы все слезы уже выплаканы.

Хельга пошла и принесла тазик, стоявший в ванной рядом со спальней. К этому моменту она знала наизусть, что надлежит делать. Заполнить тазик мыльной водой, намочить тряпку, обмыть перепачканное тело больного, надеть на него новую рубашку. Женщина подозревала, что он сам старается сделать так, чтобы мешочек, прикрепленный к стоме, протек. Этот вопрос она обсуждала с его врачом, и тот сказал, что мешочек просто не может протекать так часто. Однако протечки продолжались. А она продолжала убирать.

— Вода слишком холодная! — Эйнар вздрогнул, когда тряпка прикоснулась к его животу.