Укрощение

Писательница ощутила приступ тошноты. Пожалуй, ей стоит на время прервать свои посещения Лайлы. Теперь ей трудно себе представить, как она сможет снова встретиться с этой женщиной после того, как побывала здесь и своими глазами видела следы ее злодеяний. Фотографии — одно дело, но, сидя в подвале с тяжелой цепью в руках, Фальк куда отчетливее увидела перед собой ту картину, которую обнаружили полицейские тогда, в марте 1975 года. Она испытала тот ужас, который, должно быть, испытали они, спустившись в подвал и обнаружив прикованного к стене ребенка.

В углу что-то зашуршало, и Эрика вскочила на ноги. Сердце снова отчаянно забилось. Затем свет погас — и она закричала в голос. Ее охватила паника, и, едва дыша от страха, она стала на ощупь пробираться к лестнице. Вокруг раздавались странные звуки, и когда кто-то прикоснулся к ее щеке, женщина снова вскрикнула. Она кинулась прочь и забилась у стены, не сразу поняв, что просто задела очередную паутину. Затем, перекосившись от отвращения, писательница кинулась туда, где, по ее предположениям, находилась лестница, и налетела в темноте на перила, торец которых вонзился ей прямо в солнечное сплетение. Свет мигнул и снова зажегся, но она была настолько охвачена страхом, что ухватилась за перила и, спотыкаясь, помчалась вверх по лестнице. Пропустив одну ступеньку, она больно ударилась голенью, но продолжала бежать, пока не вывалилась наконец в кухню.

Захлопнув за собой дверь, Фальк в изнеможении рухнула на колени. Нога и живот болели, но она не обращала внимания на боль, стараясь сосредоточиться на дыхании, чтобы прогнать панику. Внезапно ей стала ясна вся глупость ее положения, но страх темноты остался в ней с детства, так и не пройдя с годами, а там, внизу, она пережила ужас, пронзивший все ее существо. На несколько мгновений ей довелось пережить то, что переживала Луиза там, в подвале. Разница заключалась лишь в том, что Эрика могла выбежать наружу, к свету и свободе, а Луиза была прикована внизу, в полной темноте.

Ужасная судьба девочки впервые поразила ее до глубины души. Писательница уткнулась лицом в колени и разрыдалась. Она плакала, страдая не за себя, а за Луизу.

Мартин разглядывал Марту Перссон, пока та ставила кофейник. Он никогда раньше с ней не встречался, однако, как и все, слышал о ветеринаре Фьельбаки и его жене. Как и говорили, эта женщина была хороша собой, однако казалась совершенно неприступной, и это впечатление некой холодности подчеркивалось тем, что она была очень бледна.

— Вам, наверное, стоило бы с кем-нибудь побеседовать, — проговорил полицейский.

— Вы имеете в виду — с пастором? Или с психологом? — Марта покачала головой. — Да нет, меня-то не стоит жалеть. Просто… все это произвело на меня сильное впечатление.

Она уставилась в пол, но тут же снова подняла глаза и посмотрела на Мартина:

— Я все время думаю о семье Виктории. Когда она наконец вернулась, они тут же снова ее потеряли. Такая молоденькая и такая одаренная девушка…

Перссон с мрачным видом замолчала.

— Да, ужасно, — пробормотал Молин и оглядел кухню. Ее нельзя было назвать неуютной, однако он заподозрил, что обитатели этого дома мало интересовались дизайном интерьера. Мебель и предметы быта были, похоже, подобраны совершенно случайно, и хотя в кухне было прибрано, в воздухе висел легкий запах конюшни.

— Вы что-нибудь знаете о том, кто мог такое с ней сотворить? Другим девочкам не угрожает опасность? — спросила Марта. Поставив на стол кофе, она села напротив гостя.

— По этому поводу мы пока ничего сказать не можем, — покачал головой тот.

Ему очень хотелось, чтобы у него был ответ получше — и когда он подумал о том, как волнуются теперь все родители девочек, то почувствовал ком в животе. Полицейский откашлялся. Застревать на таких мыслях бесполезно. Он должен сосредоточиться на том, чтобы делать свое дело — и выяснить, что же случилось с Викторией. Только так он может помочь другим.

— Расскажите о том, что произошло вчера, — проговорил он и отхлебнул глоток кофе.

Казалось, его собеседница на несколько секунд задумалась. Затем она тихим голосом рассказала, как накануне поехала кататься на лошади и как увидела девочку, выходящую из леса. Несколько раз она запиналась, но Мартин не торопил ее, давая рассказать обо всем в своем темпе. Он даже представить себе не мог, какое это было ужасное зрелище.

— Когда я увидела, что это Виктория, я несколько раз окликнула ее. Я пыталась предупредить ее о приближающейся машине, но она не реагировала. Просто шла вперед, как робот, — говорила фру Перссон.

— Никаких других машин вы поблизости не заметили? Или человека в лесу или где-то рядом? — уточнил Молин.

Марта покачала головой:

— Нет. Я пыталась обдумать то, что произошло вчера, но я ничего такого не видела — ни до катастрофы, ни после. Там были только я и водитель сбившего ее автомобиля. К тому же все произошло так быстро… А я была полностью сосредоточена на девочке.

— Вас с Викторией связывали близкие отношения?

— Смотря что вы имеете в виду, — проговорила в ответ хозяйка дома и провела пальцем по краю чашки. — Я стараюсь установить близкие отношения со всеми девочками, которые приходят к нам на конюшню, а Виктория посещала школу верховой езды много лет. Мы здесь как одна семья, хотя иногда это бывает даже чересчур… И Виктория была членом этой семьи.

Она отвернулась, и Мартин заметил, что в глазах у нее блеснули слезы. Он потянулся за салфеткой, лежавшей на столе, и протянул ее женщине. Та взяла ее и осторожно вытерла уголок глаза.

— Вы не помните ничего подозрительного, что происходило бы возле конюшни? — продолжил расспросы полицейский. — Может, кто-то посторонний наблюдал за девочками? Или, может быть, у вас есть наемные работники, на которых нам следует посмотреть более пристально? Я знаю, что мы уже задавали эти вопросы, но теперь они снова актуальны, поскольку Викторию нашли в этой местности.

Жена ветеринара кивнула:

— Я все это понимаю, но я могу лишь повторить то, что говорила раньше. Таких проблем у нас не было, а наемных работников у нас нет. Наша школа верховой езды находится настолько на отшибе, что мы сразу бы заметили, если бы кто-то чужой стал появляться здесь. Тот, кто это сделал, наверняка заметил Викторию где-то в другом месте. Она была красивой девочкой.

— Да, это верно, — кивнул Молин. — Кроме того, она была еще и доброй. Как относились к ней другие девочки?

Марта глубоко вздохнула:

— Викторию все очень любили. Насколько я знаю, у нее не было врагов или недоброжелателей. Это была самая обычная девочка из благополучной семьи. Должно быть, ей просто не повезло, и она встретила на своем пути больного человека.

— Мне кажется, вы правы, — вздохнул Мартин. — Хотя «не повезло» в данной связи звучит как-то слишком мягко.

Он поднялся, чтобы закончить разговор.

— Вы правы, — сказала его собеседница, не делая никаких попыток проводить его до двери. — Слов не хватит описать то, что случилось…

Поначалу особенно тяжело было то, что дни как две капли воды походили друг на друга. Но со временем распорядок дня стал для Лайлы нитью жизни. Спокойствие и уверенность от того, что каждый день выглядит в точности так, как предыдущий, помогали сдерживать страх перед будущей жизнью. Попытки покончить с собой в первые годы были вызваны именно этим: невыносимостью того, что жизнь простирается впереди бесконечной дорогой, в то время как тяжесть прошлого тянет ее во тьму. Но распорядок дня помог заключенной привыкнуть к этому. Тяжесть стала восприниматься равномернее.

Однако теперь все изменилось, и тяжесть стала слишком велика, чтобы нести ее в одиночестве.

Дрожащими пальцами перелистывала Ковальская вечерние газеты. Они лежали на столике в комнате отдыха, и остальные заключенные ждали, когда она закончит — им казалось, что она читает слишком долго. Похоже, журналистам пока мало что известно, но они пытаются максимально использовать то, что у них есть. Стремление к сенсации в статьях задевало женщину за живое. Она знала, что это такое — находиться по ту сторону от черных газетных заголовков. За каждой такой статьей скрывалась чья-то жизнь, чьи-то страдания…