Срочно требуются седые человеческие волосы

- Перед ним не может устоять сам бог пятен, сатана пятен - чернила!

Его старается перекричать другой деляга:

- Лучшее патентованное средство от мозолей, бородавок и пота ног. Вместо рубля - девяносто копеек!

Гущин и Маша движутся по "одежному ряду". Тут продают вещи с плеча: пальто, шубы, куртки, плащи; плащи накинуты прямо на спину продающему. Машу привлекла шубейка из поддельного жеребка.

- Восемьсот рублей - это даром, мадам! - убеждает ее мордастый продавец. - Как-никак щипаная выдра!

- Это крыса амбарная, - бросила Маша отходя.

- Возьми, - сказал ей Гущин, - хорошая шуба, честное слово.

- Тогда тебе не хватит на костюм.

- Ну и черт с ним!..

- Продаю пол-шубы!.. Продаю пол-шубы!.. - раздался возле них жидкий старушечий голос.

Сухонькая старушка, знавшая, видимо, лучшие времена, держит в руках суконную шубейку с маленьким котиковым воротником.

- Как это "пол-шубы", бабушка? - поинтересовалась Маша,

- Левую сторону, - пояснила старушка. - Она вывернутая, но материя, как вы можете легко убедиться, двухсторонняя.

- А у вашей шубы нет третьей стороны? - спросил Гущин.

Но Маша уже надела шубку, оказавшуюся ей в самый раз.

- Прелесть!.. Сколько вы хотите?

- Триста рублей... Это, правда, недорого....

- Берем!.. - весело сказала Маша. - Плати деньги, Сережа. Ты одеваешь жену как куколку. Теперь нам осталось найти левую сторону костюма - и мы экипированы с ног до головы!

Гущин захохотал и обнял Машу в ее новой "левосторонней" шубе...

Гущин заерзал головой по подушке и открыл глаза.

На него в упор глядел большеглазый мальчик. Некуда

было скрыться от этого взгляда. Тогда Гущин

приподнялся и протянул руку к большей

фотографии, висевшей напротив.

- Не трогайте! - раздался голос Наташи. - Это мой отец.

- Отец? Этот мальчик?

- Когда отец уходил на войну, он был моложе, чем я сейчас.

- Боже мой! - покаянно и вместе радостно сказал Гущин. - А я-то мучаюсь! Простите меня, Наташа, я, кажется, правда хотел его снять.

Наташа потянулась к Гущину и уже знакомым движением обняла за шею. И вдруг, раскрепощенный от всего, что его связывало, делало нищим, Гущин с силой прижал ее к себе...

...Солнце словно вплавилось в стекла, на подоконнике голуби ссорились из-за каких-то крошек. Кукушка выглянула из деревянного теремка и прокуковала семь раз.

Отстранившись от Гущина, Наташа сказала слабым от счастья голосом:

- Я сразу вас полюбила... Как увидела.. Вы замечательный, вы чудо, вы - Кваренги!.

...Гущин покидал гостиницу. Вот он получил пропуск на выход у администратора, направился к вращающейся двери и вручил пропуск старику швейцару, похожему на Айвазовского. Презрительно глянув на потертый портфель, вмещающий все дорожные пожитки Гущина, швейцар небрежным адмиральским жестом коснулся околыша фуражки.

- Скажите, папаша, что это за поезд? - Гущин достал билет и показал швейцару.

- А-а, есть такой! - усмехнулся тот в бакенбарды. - Я-то думал, его давно отменили. Тоже идет в Москву, но кружным путем - через Будогощ, Неболчи, Калязин и прибывает на Савеловский вокзал.

- Вот это да! Сколько же он идет?

- Сутки, может, поменьше.

- Понятно!.. Ну, до лучших дней!..

Гущин вышел из гостиницы и сразу устремился вдогон за автобусом...

...Гущин идет по перрону, его толкают своими бидонами молочницы, мешками - какие-то дремучие деды. Даже не верится, что это Ленинград. У крайней заброшенной платформы притулился заброшенный состав.

- Сергей Иваныч!

К Гущину со всех ног кинулась Наташа с какими-то цветочками в руках.

- Что вы тут делаете? - оторопел Гущин.

- Провожаю вас.

- Но... как вы узнали?

- В том-то и беда, что не узнала. Я убежала на съемку, а вы даже записку не оставили. Я, конечно, уже привыкла к вашей манере: не хотели "обременять"...

- Почему вы такая смуглая?

- Так это же тон. Я прямо из павильона

- А почему к этому поезду?

- Я взяла расписание на Москву, и Костя Зорин, помните "Мефистофеля", согласился возить меня ко всем поездам на своем "Москвиче".

Гущину было почти больно от счастья.

- Сергей Иваныч, а вы любите ездить с молочницами?

- Нет, просто этот поезд идет по местам, где я воевал, - не глядя Наташе в глаза, сказал Гущин.

Она взяла его за руку.

- Сергей Иваныч, вы себя ничем не мучайте. Все было замечательно... Я так вам благодарна. И когда вы опять приедете, мы будем вместе, если вы, конечно, захотите. И будет Ленинград теперь уже наш общий...

- Когда еще я приеду!..

- А я вам вызов устрою! - воскликнула Наташа. - От группы "Полет в неведомое". Как-будто они там опять плохо катапультируются. Правда! Он это сделает для меня.

- Неужели это возможно?

- Конечно! Официальный вызов придет к вам на службу, а я пришлю телеграмму: "Срочно требуются седые человеческие волосы".

Гущин засмеялся, и они поцеловались, и Гущин побежал за двинувшимся поездом и вскочил на подножку. Он видел ее радостное, смеющееся лицо, и оно было как гарантия близкой встречи, и когда Наташа скрылась, он внес в тесный, вонючий, забитый до отказа вагон эту чистую радость...

...Наташа сыграла свою роль до конца. Но когда вагон

Гущина потерялся вдали, она притулилась к фонарному

столбу и заплакала.

...Не зная, куда девать распирающую его радость, Гущин принялся помогать пассажирам пристраивать чемоданы и баулы на багажные полки.

Он подставил плечо под корзину, вырывавшуюся из рук молодой беременной женщины, затем кинулся на помощь какой-то пожилой матроне Он с такой быстротой и расторопностью справился с тяжелыми ее вещами, что дама, знающая, видимо, лучшие дни, сказала, теребя замок сумочки:

- Сколько с меня, голубчик?

Гущин расхохотался, залез на полку и, положив под голову портфель, предался сладким воспоминаниям...

...Гущин проснулся среди ночи, разбуженный тишиной затянувшейся стоянки. За окнами тускнели станционные огни, платформа находилась с другой стороны, а по его сторону поблескивали влажные рельсы, бродили железнодорожные служащие, что-то печально выстукивая в поездных колесах. Двигался сам по себе одинокий товарный вагон, у водокачки понуро мочился старик с заплечным мешком. Гущин заворочался, глухая тоска подступила к сердцу. Он спрыгнул вниз.

Возле окна, через проход, стоял пожилой, заросший седой щетиной человек.

- Закурить не найдется? - спросил Гущин.

Тот дал ему папиросу, поднес огня. Гущин неумело затянулся, закашлялся.

- Э, браток, да ты и курить-то не умеешь! - усмехнулся человек.

- Не умею, - признался Гущин.

- Так зачем же ты - зуб, что ль, ноет?

- Вроде того.

Человек внимательно посмотрел на Гущина.

- Жизнь, браток, нелегкая штука...

Поезд дернулся и побежали назад станционные огни...

...На Савеловском вокзале под утро сошли пассажиры одного из самых медленных на свете поездов дальнего следования.

Вышли на вокзальную площадь.

- Прямо не знаю, что делать, браток, - сказал человек. - В гостинице номеров не достать. Придется на скамейке ночь коротать.

- Да ведь уже утро... - рассеянно отозвался Гущин.

- Ты вроде говорил, квартира у тебя...

- Врал, нет у меня ничего, - грустно сказал Гущин.

- Негостеприимный народ москвичи! - вздохнул человек.

- Не сердись... а хочешь, сердись, - сказал Гущин, - так вот у меня жизнь сложилась.

- Жалко мне тебя, браток. Ну, бывай!..

Он ушел. Насмешливое его сочувствие ничего не прибавило к печали, охватившей Гущина. Он смотрел на гигантский рекламный стенд Музея изобразительных искусств с силуэтом конной статуи кондотьера Каллеона работы Вероккьо. Каллеони глядит на мир, вернее, поверх мира, через левое плечо, забранное латами, с выражением несокрушимой, безудержной воли. Могучий конь под стать хозяину, он словно ступает по телам павших.