Небоглазка

— Да. Да.

Стою с ним рядом. Держу за руку, прижимаюсь плечом. Январь Карр, мой друг. Январь Карр, высокий сильный парень, построивший плот, на котором мы уплыли. Январь Карр, крошечный малыш в картонной коробке вьюжной зимней ночью. Я почувствовала, что он дрожит.

— Что с тобой?

— Мне кажется, что-то происходит. Что-то должно случиться, такое…

— Какое?

— Не знаю. — Покусал губы. — Страшно, Эрин! До смерти страшно.

— Я с тобой.

— Знаю. Я знаю, что ты меня любишь.

— А ты — меня.

Стоим обнявшись. И вдруг я увидела, как за его спиной к окну подлетела птичка. Присела на подоконник, а потом порхнула в комнату.

— Птичка! — сказал он. — Смотри, птичка!

А она кружит у нас над головами — темная птичка, может, тот же любопытный воробушек, которого мы видели с мамой. Январь крутит головой, следит за ней глазами и таращится от изумления:

— Эрин, птичка!

Она вернулась на подоконник, задержалась на мгновение и выпорхнула в сгущавшиеся вечерние сумерки. Мы смотрели, как она исчезает в небе над домами.

— Птица жизни, — говорю.

— Птица жизни?

— Было уже такое. Она залетает в комнату и снова улетает. Расправляет крылышки и кружит над нами минуту-другую.

— Она вернется?

— Да. Наверное, вернется.

Улыбаемся, не отпускаем друг друга, и сердца трепещут в изумлении от всего, что нам пришлось пережить вместе.

— Пойдем вниз, — говорю.

— Да.

Но он не двинулся с места. Втянул воздух, закрыл глаза. Я почувствовала, что его душа снова погрузилась в безмолвную глубину. Он потряс головой, открыл глаза и посмотрел на меня, словно из дальней дали.

— Вот черт, Эрин!

— Да что с тобой, Ян?

— Не знаю, Эрин. Без понятия.

Мы пересекли площадку, спустились по лестнице, вошли в игровую. Уилсон и Небоглазка так и сидят лицом к стене, лепят. Одинаково нагнулись над столом, худенькая девочка и толстенный парень. С пальцев капает жидкая глина. Снаружи косо падают закатные лучи. Дети, игравшие на бильярде, казались темными сгорбленными силуэтами в облачках мерцающей пыли. Подойдя ближе, я услышала, что Небоглазка и Уилсон дышат в унисон, и дыхание их как песня, тихая мелодичная песня. Головы наклонены. Трудятся самозабвенно, разминая, раскатывая глину, придавая ей форму. Январь остался сзади, рядом с Макси, у бильярдного стола. В бетонном дворе пела птица. Город глухо гудел вдали. Я чувствовала, как в моей голове течет река, ощущала вихрение и напор темной воды, медленное, тягучее движение прилива. Когда я подошла, Небоглазка хихикнула. Уилсон радостно вздохнул. Я присмотрелась и увидела, что у них в руках лежит маленькая фигурка. Влажное, замызганное детское тельце. Ноги, руки, все тельце поблескивали. И трепетали. По ногам и рукам проходили легкие судороги. Уилсон осторожно снял фигурку с ладони и держит кончиками пальцев. Тельце выгнулось, голова запрокинулась, руки слегка поднялись, одна нога вытянулась — того и гляди затанцует. Небоглазка смеялась. Уилсон вздыхал. Фигурка липла к их мокрым пальцам, как на краю Черной Грязи, где смешивались ил и вода и где можно было найти самых невероятных существ — Небоглазку, Святого. Фигурка замерла, и Уилсон положил ее на мокрый ком неиспользованной глины.

Я протянула руку и потрогала холодное мокрое глиняное дитя. Потрогала дитя, созданное из глины, воды, любви и надежды.

— Видишь? — спросил Уилсон.

— Да. Да. Да.

6

— Я хочу, чтобы она сегодня ночевала у меня в комнате.

Морин только пожала плечами.

— Я ей постелю на полу.

Морин только пожала плечами:

— Делай что хочешь.

И отвела глаза.

— Наверное, я была не права все время.

— Что?

— Наверное, я никогда никого из вас не знала и не понимала.

Я опустила глаза и пожала плечами.

— Наверное, мне пора отсюда уходить, — говорит.

— Наверное.

Она задохнулась, и я кожей почувствовала, сколько боли может причинить одно простое слово.

— Но я старалась вас всех любить. Может быть, не всегда так, как нужно было…

Я понимала, что она ищет поддержки, но снова пожала плечами.

— Так можно, да? — говорю. — Насчет Небоглазки?

— Делай что хочешь.

Мы взяли несколько одеял и подушек и положили на пол у моей кровати. Потом сели вместе у стены под окном. Нас овевал ночной воздух, заливал лунный свет. Держась за руки, мы медленно скользили сквозь воспоминания и сны. Небоглазка глядела в лица своей утраченной семьи. Я открыла коробку с сокровищами, достала помаду, лак для ногтей, духи. Посмотрела на фотографию рыбки-лягушки у мамы внутри. Мама, шептали мы хором. Мама, мама. Мы улыбнулись, когда наши матери пришли к нам, шепча наши имена, нежно касаясь наших щек, прижимая к себе. Мы унеслись прочь из комнатушки в «Белых вратах». Я была в нашем садике, среди цветов и созревающего крыжовника. А Небоглазка? Наверное, на диване в гостиной на коленях у мамы, а может быть, на маленькой яхте, пляшущей на волнах под летним солнцем. Нас уносило все дальше, дальше, дальше. К действительности нас вернул Январь. Он тихонько приоткрыл дверь, зашел к нам и присел напротив. Луна чертила на его лице узоры света и тени.

— Не могу я у себя. Не спится.

— Янви Карр, — сказала Небоглазка.

— Да?

Она сжала мою руку.

— Расскажи мне про меня.

Мы открыли коробку, и Ян вынул оттуда газету.

— Что тут говорится? — спросила она.

Я вздохнула. В один прекрасный день мы расскажем ей все, что знаем. Нужно подвести ее к этому постепенно, маленькими-маленькими шагами.

— Тебя зовут Анна Май, — сказал Ян.

— Анна Май?

— Да. Анна Май.

— Анна Май. Красиво звучит, Анна Май.

— Да, — сказала я. — У тебя очень красивое имя.

— Я еще кое-что знаю, — сказал Ян. — Но мы будем тебе рассказывать постепенно.

— Да, — ответила Небоглазка. — Постепенней постепенного.

Покатала свое имя губами, языком, горлом:

— Анна Май, Анна Май, Анна Май.

— Май — это месяц весны, — сказала я. — Время, когда мир оживает и становится ярче.

— Анна Май, Анна Май, Анна Май, — повторила она и засмеялась. — Такое странное чувство в горле!

С улицы, из-за реки, доносился гул города. Мы услышали шаги у себя над головой, шаги на лестнице, шаги перед моей дверью. Тихий стук в дверь — и внутрь застенчиво проскользнул Мыш:

— Мне не спится!

Мы рассмеялись, и он сел рядом с нами. Пискля носилась по его раскрытой ладони.

— Пи-пи-пи!

— Вы собрались опять убежать? — спросил Мыш.

— Не сейчас, — ответила я.

— Скажете мне тогда.

— Не переживай, Мыш. Мы тебе скажем. И возьмем тебя с собой.

Сидим под окном. В мыслях встают река, черная Черная Грязь, Святой, Дедуля, ступающий в воду прилива.

— Скажи еще, Янви Карр, — попросила Небоглазка.

— Еще?

— Еще из тайного, брат мой Янви Карр!

— Твою маму звали Элисон. Твоего папу звали Томас.

— Имена, — протянула она. — Красивые имена.

Я сжала ей руку.

— Красивые имена, — говорю.

— Они недвижней недвижного? — спросила она.

Январь вздохнул:

— Да, Небоглазка. Мы думаем, что они недвижней недвижного.

Слезы потекли по ее щекам.

— Недвижней недвижного. Но у меня в мыслях они движутся, и улыбаются, и вздрагивают, и они светлые как день!

Она подняла руки к лунному свету, он струился сквозь них, и это было очень красиво.

— Рыбка-лягушка, — шептала она. — Рыбка-лягушка Анна. Скажи еще, брат мой Янви Карр!

— Твою сестру звали Каролина. Твоих братьев Энтони и Том.

По ее щекам снова потекли слезы, они хлынули градом, закапали ей на колени. Я крепко обняла ее.

— Они недвижней недвижного, — сказала она. — А маленькая Небоглазка осталась одна, а мир такой большой, огромный, огромней огромного.

Я прижимала ее к себе, пока тайны проникали в нее, пока ее история прорастала у нее внутри.

— Я твоя сестра! — говорю. — А это твои братья. Мы тебя любим. Мы тебя любим.