Эротоэнциклопедия

Мы жили в центре Токио: в районе художников, иностранцев. Никто меня не дискриминировал. В школе я была не единственной метиской. В моем классе училась получешка-полуяпонка. Я сидела за одной партой с дочкой соседей: литовских евреев. Когда началась война, им помог наш консул в Вильно: дальний родственник моей преданной мамы. Он многих тогда спас: выдавал транзитные визы для въезда в Китай. После войны ему за это досталось. Он был отправлен на пенсию: нищенскую. Зарабатывал уроками. Со мной занимался разговорной речью. Научил меня писать заявления и письма. Это ему я обязана хорошим французским.

После того как я сбежала из Токио, моя преданная мама умерла от сердечного приступа. Я пыталась покончить с собой. Меня спасли. Я много недель пролежала привязанная к кровати. Потом в летаргии. Ходила под себя. Меня кормили через капельницу. Вытащила меня моя дорогая госпожа доктор. Она сидела рядом со мной и шептала: «Мама знала о твоей болезни. Мама тебе простила. Ты встретишься с мамой на Островах счастья».

Я поверила моей дорогой госпоже доктор. Встала с постели. Потихоньку начала ходить, говорить. Прошел месяц, два. Один раз во время прогулки моя дорогая госпожа доктор спросила: «Хочешь познакомиться со своим отцом?» Я машинально кивнула.

Мой папа приехал с Аляски. Привез мне белого плюшевого мишку. Во время войны он был пилотом. Теперь летает на маленьком самолете в стойбища эскимосов. Мой папа под два метра ростом, у него фиалковые глаза, седые вьющиеся волосы. Неженат, бездетен. У него были проблемы, вроде моих. Он любит свою единственную дочку всем сердцем.

Меня выписали из больницы. Моя дорогая госпожа доктор помогла мне снять комнату: на Верхнем Вест-Сайде у знакомой писательницы. Анн родилась в Польше. Я сплю дома. С Анн провожу уик-энды. В будние дни посещаю дневной стационар: занятия живописью и скульптурой. Ведет их сестра-близнец Анн: бывшая пациентка Кэрол. Анн пишет о ней роман. Она уже скоро закончит. Читает мне вслух отдельные фрагменты. Анн не знает Японии, но любит ее. По картам она ориентируется в Киото лучше, чем я. Но постоянно просит меня: «И, расскажи мне о древней столице».

Я рассказываю: в Киото меня повезла моя преданная мама. Это был подарок на четырнадцатилетие: 5 мая 1961 года. Потом мы ездили в Киото каждый год. В поезде моя преданная мама всегда вспоминала одно и то же: атомная бомба должна была упасть на Киото. Таков был первоначальный план американцев.

Эти разговоры меня бесили. Реакция всегда была одинаковая: сожаление. Дедушка с бабушкой остались бы живы. Мама бы не загуляла. Один раз я буркнула себе под нос: «Очень жаль». Моя преданная мама спокойно ответила: «Возможно. Нас не было бы на свете».

Во мне говорил демон. Теперь я молю о прощении: перед сном и проснувшись долго стою на коленях у кровати. Может, я стану христианкой-буддисткой: у нашей секты есть небольшой филиал в Штатах. Я умоляю Анн: увековечь мою преданную маму в книжке о Кэрол. Опиши любовь моих родителей. О ней рассказывает мой папа.

Моя будущая преданная мама работала уборщицей в психиатрической клинике в Киото. Она была ужасно худой: настоящая церковная мышь. Глаз ни на кого не поднимала.

Мой будущий папа пережил шок: в больнице он пытался повеситься, дважды. В коридоре увидал мою будущую преданную маму — и влюбился в нее. Ему сразу стало лучше. Потом он симулировал безумие. Ходил по пятам за моей будущей преданной мамой — как пес. Все впустую.

Наконец моего будущего папу выписали: он стал шофером в военной комендатуре. Один раз из грузовика он увидел мою будущую преданную маму. Поехал за ней. Выследил: ее дом стоял возле маленького синтоистского храма. Дом выглядел пустым. Моя будущая преданная мама проскользнула внутрь: под самой крышей зажегся свет.

Мой будущий папа отвел машину на базу. Прокрался в храм. Сел на ступеньки за алтарем. Ночь была жаркая. Музицировали сверчки. На рассвете он задремал. Проснулся от звука гонга. Было девять утра.

Мой будущий папа решился. Раздвинул двери, снял ботинки, вскарабкался по шатким ступенькам. На гвозде висело платье моей будущей преданной мамы. На плитке стояла кастрюлька с остатками риса. Моего будущего папу охватило отчаяние. Он послонялся вокруг дома. Поплелся на кладбище. Стал подниматься в гору. Тропка петляла между могилами: она вела на вершину холма. Там стояла пагода. Я знаю эту дорогу.

Протесты были тщетны: мой день рождения в Киото всегда праздновался одинаково. Моя преданная мама будила меня ранним утром. На троллейбусе мы ехали на другой конец города: в храм Мисимы. Он был заброшенный и некрасивый. Моя преданная мама не питала симпатии к синтоизму. Я презирала религию националистов. Ежегодный ритуал доводил меня до исступления. Моя преданная мама вела себя абсурдно: словно гейша в феодальной Японии. Она била поклоны перед грязным зеркальцем, ударяла в гонг. Потом тащила меня на гору: к пагоде.

Мой папа любит об этом вспоминать. Он говорит медленно: тихим вдохновенным голосом. То отводит от меня взгляд. То снова смотрит прямо в глаза. Я знаю: он меня не видит. Перед ним то воскресное утро. Перед моими глазами тоже прокручивается старый фильм. Столько летя терпеть его не могла. Теперь он трогает меня до слез. Мой будущий папа еще не знает: под пагодой стоит скамейка. На скамейке сидит моя будущая преданная мама. Читает сонеты Шекспира.

Мой будущий папа отыскал мою будущую преданную маму в ее самом любимом месте. Со скамейки под пагодой открывается красивейший вид на буддийский храм Киёмидзудера. Там кончается Киото, начинаются леса. В них меня зачали на исходе воскресенья. По моей просьбе Анн описала этот вечер.

«Когда они выходили из леса, Юрико шепнула Роберту: “Вот филигранная пагода и огромный Киёмидзу. Видишь? Лодочка встретилась с броненосцем, мчащимся на всех парах. Пересекаются два пути. Наша судьба свершилась”. — Над черной крышей Киёмидзу поднималась луна».

Почему они не остались вместе? Моя будущая преданная мама боялась США. Мой будущий папа боялся жизни в Японии: ему хотелось убежать от той секунды как можно дальше. Я проходила в школе: в то утро видимость была нулевой. Нагасаки скрылся в густом мареве тумана. Мой будущий папа прилетел из Гуама. Топливо у него было рассчитано до минуты. Он уже хотел лететь обратно. И тут в облаках открылся просвет: туда он и сбросил бомбу. Она упала на наш собор: самый большой христианский храм Восточной Азии.

Мой будущий папа получил приказ возвращаться в Штаты за три месяца до моего рождения. В панике он бросился к моей будущей преданной маме. Чердак оказался пуст. Она уехала, не сказав ни слова. Не оставила адреса. Моего папу разыскала через Красный Крест в 1977 году. Она написала: «Твоей дочери скоро исполнится тридцать лет. У нее выдающиеся способности. Она работает в Токийском университете. Прекрасно говорит по-английски. Могла бы преподавать в университете в США».

Мой папа и моя дорогая госпожа доктор уговаривают меня вернуться в университет. Я знаю: туда я не вернусь никогда. Доктор Инуэ Юки умерла. Безумная исследовательница ментальности гейш истекла кровью в Центральном парке.

В больнице Белсайз вновь появилась на свет Юки И. Она будет художницей: как Кэрол. Художницей памяти, страдания. Невыносимой боли. Юки И покажет: так падает красный снег. Так падает маленькая бомба. Так кружат лепестки: кровавые, ржавые, розовые. Так пересекаются пути в океане. Из Вильно в Токио. Из Гуама в Нагасаки. Из Нагасаки в Киото. Из Киото на Аляску. Из Токио на Манхэттен. Из Манхэттена в Киото. Пути XX века: извилистые, головоломные. Юки И помнит всё. Всё хочет начать сначала. Всё хочет связать.

Мой папа просит: дочка, полетим вместе в Киото. Когда-нибудь я полечу: в гости. Мы вместе отправимся на юг. Я покажу моему папе буддийские монастыри в Нагасаки. Между красными колоннами вздуваются цветные занавеси. Ветер лепит из них шелковые воздушные скульптуры. Листочки с предсказаниями шелестят на веточках сакаки. Там в большом котле варили рис для обожженных. По другую сторону залива город не был разрушен до основания. Может, увидев его, папа станет меньше страдать.