Страница 15 из 26
Суматоха. Считают трофеи: пулеметы, мортиры, машины. Целый арсенал забрали! В окопах перед домом жидкий снег, трупы, одеяла. Не успели опомниться, как команда: «Вперед!»
По дороге один клич: «Итальянцев бьют!» Проехала бригада Маркеса — на Бриуэгу. Крестьяне кричат: «Молодцы! Бей их!» Тащат в Мадрид итальянские танки. Хуанито раздобыл ящик папирос. Он всех угощает, потом сам закурил о плюется:
— Империя!.. А курят дерьмо.
Товарищи обступили Качетто.
— «Барышня»-то!.. Полез и никаких…
Качетто молча жует колбасу.
— С чего это тебя взяло?..
Он тихо отвечает:
— Я как услышал, что он кричит: «Земляки», в глазах потемнело…
Пленных отослали в Гвадалахару. Льянос отрядил с ними двадцать бойцов, среди них Хуанито и Переса.
Буссоли нюхает: кажется, будут кормить… Принесли миски. В супе мясо. Буссоли ест сосредоточенно и громко. Потом он беседует с Хуанито. Трудно, конечно, договориться, но попробуешь пять слов, одно наверняка поймет. Буссоли допытывается:
— Харч какой?
— Мясо с горохом. Вчера ели рис с курицей.
Буссоли вздыхает. Потом он спрашивает Хуанито:
— А с домами как у вас?.. Может быть, строят? Мне бы только работу…
Ночью Перес сказал Хуанито:
— Сволочи! Один рассказывал — они, как придут в город, со всеми бабами спят. А у меня там жена… Что же мне теперь делать?
Перес злобно поглядел на пленных и вышел. Рядом с казармами — дом, разрушенный авиацией. Мусор, доски, битое стекло. Темно. Перес чуть не свалился в яму. Он долго топчет осколки стекла и повторяет: «Сволочи!»
Буссоли мирно храпит. Ему снится поле и корзина с розовыми помидорами.
За столом сидели Маркес, переводчик, машинистка. Ввели Манчини. Он успел оправиться; приветливо ои со всеми поздоровался. Маркес подумал: красивый парень, и лицо у него хорошее… Он спрашивал Манчини о составе дивизии, о потерях, о танкетках. Манчини отвечал охотно: он гордился своими военными знаниями.
— Позвать следующего?
— Нет, погоди.
Маркес снова обратился к Манчини:
— Зачем вы сюда приехали?
— Все ехали… Муссолини сказал, что надо освободить Испанию. А потом, что мне дома делать? Здесь — война.
Он сказал это чуть улыбаясь. Маркес глядел ему в глаза, он не опустил глаз. Маркес задумался.
— Сколько вам лет?
— Двадцать четыре. Я два года в университете потерял…
— Вы, значит, учились, привыкли думать… Я хочу понять — зачем вы сюда приехали? Вы фашист?
— У нас все записаны в партию. Это неважно…
— Я видел здесь, в Гвадалахаре, женщину с ребенком, она его кормила. Прилетел ваш летчик, убил обоих. Что это?.. Я теперь вас спрашиваю не как испанский офицер, но как человек.
Манчини попрежнему улыбался.
— Поглядите в окно — развалины… В Мадриде погибли сотни детей. Жили люди, как вы, учились, работали, женатые, дети были… Ну, что ж это такое?.. Почему вы не отвечаете? Я вас спрашиваю: зачем это все?
Тогда Манчини вытянулся по-военному и сказал глухим, безразличным голосом:
— Господин майор, вы меня об этом не спрашивайте, это меня не касается.
Машинистка, старая невзрачная женщина, вдруг забыла про протокол. Тридцать два года она писала, глядя только на клавиши машинки. Теперь, не выдержав, она поглядела на итальянца. Манчини почувствовал на себе ее взгляд и отвернулся.
Широкий бульвар обсажен апельсиновыми деревьями, и золотые плоды валяются на мостовой. В порту гниют горы апельсинов: никто их не берет. Беженцы спят в банковских конторах, в амбарах, в церквах. Днем они заполняют узкие коленчатые улицы, магазины, кафе.
— Есть только один выход — синдикальное правительство…
— Надо защищать не Мадрид, а побережье…
С рисовых полей идет сырой зной, и спорщики покрыты испариной.
— Мы пропали, — сказал толстяк Антонио, выйдя утром из дома, — это как пить дать; они двинутся на Кастельон и отрежут нас, — он ткнул коротким пальцем в карту, пеструю от флажков. Как всегда, на площади Кастелар было людно, старики кормили голубей, девушки кокетничали с военными, в кафе к вермуту дали ракушки. Антонио сказал приятелю:
— Мы пойдем на Бадахос и разрежем их, это как пить дать.
На площади висит полотнище: «Отсюда всего 150 километров до фронта». Буквы давно выгорели. О войне город вспоминает ночью. Сразу гаснут огни, и только папироса освещает путь запоздалого пешехода. Среди пальм мешки с землей. Вот завыла сирена. Глухо лают зенитки. По лестнице шлепают босые ноги и кричит, что есть мочи, разбуженный ребенок.
В доме с колоннами жил богатый купец; он продавал англичанам апельсины и лук. На стене остались портреты: старик с баками, молодая женщина в кружевном чепце. На стуле, согнувшись, спит комиссар. Вчера он полз на гору впереди своего батальона. Его не могут разбудить ни телефон, ни щелкание машинок.
— Отошлите прожекторы в Картахену…
— Если снять бригаду, они смогут нажать…
— Тебя назначили в девятую дивизию…
— Хаен требует пулеметы…
Чертежи — авиационные моторы. Программа курсов для политкомиссаров. Листовки к марокканцам на арабском языке. Кинопередвижки для фронта. Сахар. Табак. Торпедные катеры.
К дому под’езжают машины, они пестро расписаны, это камуфляж; они в пыли и в глине. Вот кузов, пробитый пулями. Гонсалес приехал из Дон Бенито. Семьсот километров по степи по ухабам, по горам. Он торопил шофера.
— Каждый день бомбят и ни одной зенитки…
В коридоре он встречает Фернандо.
— Откуда?
— Из Астурии. Только что прилетел. Надо туда забросить продовольствие…
Гостиница. Здесь живут иностранцы: дипломаты, коммерсанты, журналисты. Они жалуются на скуку и на желудочные заболевания («Ах, это оливковое масло!»); пьют коктайли, играют в покер. Юркий поляк торгует швейцарскими франками и бразильскими паспортами. Оглядываясь, нет ли поблизости официанта, он шепчет:
— Скоро Франко придет!
Подагрический дипломат рассказывает:
— Я это уже видел… В Вологде. Откровенно говоря, ничего интересного.
Мисс Симсон приехала из Ливерпуля; у нее ослиная челюсть, а на шее прыщи. Когда раздается гудок сирены, она глотает бром и шепчет: «До чего это все монотонно!» В спокойные часы она пишет на машинке роман: «Большевик Кариба, прославленный своими зверствами, дрогнул, увидав невинные глаза молодой маркизы…»
За Эльзой ухаживали все обитатели гостиницы. Она была влюблена в испанского майора и говорила: «Если он меня бросит, я сойду с ума!». Как-то, вернувшись вечером, она сразу прошла к себе. Это была беспокойная ночь: город обстреливали с моря: один снаряд повредил водопровод. Утром заплаканная Эльза сказала: «Он меня бросил» — и попросила минеральной воды, чтобы помыться. Два часа спустя ее арестовали. Консул надел визитку и поехал в министерство. Ему вежливо ответили:
— Вот ее письмо с планом береговых укреплений…
На военном заводе 64 работают три смены. Анхелина недавно поступила на завод. Отец ее был кондуктором трамвая в Мадриде. Его убило зимой: осколок бомбы попал в вагон. Анхелина кормит мать и сестренку. Она небольшого роста, бронзовая кожа, а глаза синие. Ей все говорят: «Ты — красотка!» Она отрезает: «Не время!» Она увлечена работой: в Мадриде жаловались: «Мало патронов», а она набивает гильзы. Мелькают проворные руки. Сегодня мастер принес с базара розы:
— Анхелина… Это тебе…
Она даже не поглядела.
Ничего не изменилось в жизни акцизного чиновника Рамоса. Как прежде, он ходит на службу. Те же лица, те же цифры. Иногда жена жалуется: «Мяса не достать» или: «Надо запасаться рисом, говорят, анархисты выступят». Рамос отвечает: «Ничего не поделаешь — война». Он читает вслух газету: «Наша доблестная авиация»… Жена вяжет. Потом они говорят о своих делах: Рафаэль получил по математике плохую отметку, за Хуанитой ухаживает сын Педрина. Когда ночью бывает тревога, они молча сходят в погреб. Они привыкли к войне и только одно их смущает: пришлось потесниться — в комнате Рафаэля поселился беженец, какой-то ученый.