Страница 44 из 48
— Тогда дружбе конец! — горячился он. — Как меня год кормить, от себя отрывать — так я терпи, да?! А коли от меня подарок — «спасибо, не надо»?! Не пойдет. Если не возьмешь, лучше ко мне не приходи.
Большое полотно Сергей подарил Минской картинной галерее, маленькое — куда бы ни забрасывала его жизнь — постоянно возил с собой, словно талисман.
В том, как он относился к живописи любимого художника, была заключена, казалось мне, неистребимая любовь Сергея к людям творчества. Сказался опыт работы на «культурном фронте» в Бресте, когда мой друг воочию увидел, сколь труден, ответствен и напряжен вдохновенный, сжигающий труд истинного художника.
Уже после Победы Сергей как-то сказал мне:
— Мы воевали против фашистов тысячу четыреста восемнадцать дней, но память об этих днях будет вечной, а сохраняют эту память, передавая ее из поколения в поколение, те, кто пишет книгу, создает роль, рождает симфонию, запечатлевает прекрасное на белом холсте — низкий поклон им за это!
…В книжных шкафах Сергея, которыми был заставлен его кабинетик в штабе, я видел много книг с трогательными дарственными надписями писателей и поэтов, с которыми Сергей встречался в Москве, на фронте, у партизан, в редакциях газет. Были здесь книги маститых русских и украинских мастеров, грузинских и узбекских классиков. Часто, оставшись у Сергея на ночь, я упивался строками казахских и азербайджанских поэтов, прозой Лациса и Упита. С нежностью я перелистывал книги классиков белорусской, да, пожалуй, и всей нашей многонациональной литературы — Янки Купалы и Якуба Коласа.
Еще в школе, в первых классах, все мы знали наизусть книжку стихов Янки Купалы «Жалейка». Жалейка известна каждому в Белоруссии, это — маленькая деревянная дудочка.
В 1907 году взволнованно и печально прозвучали слова Янки Купалы:
Много замечательных книг, любимых и старым и малым, создал за свою сравнительно короткую жизнь Янка Купала. Его поэзию знают и любят не только в Белоруссии, она звучит ныне на многих языках мира, издана миллионными тиражами; на русский язык стихи Купалы переводили Максим Горький, В. Брюсов, М. Голодный, А. Твардовский. Максим Горький перевел стихотворение Купалы «А кто там идет?». В 1910 году Горький писал русскому литератору А. Черемнову:
«В Белоруссии есть два поэта: Якуб Колас и Янка Купала — очень интересные ребята!.. Так просто пишут, так ласково, грустно, искренне. Нашим бы немножко их качеств…»
Анатолий Васильевич Луначарский, замечательный ценитель прекрасного, писал о стихотворении Янки Купалы «Орлята»:
«Это один из его гимнов, в котором целиком отражается его нынешняя революционная радость».
Начав свой путь в литературу до революции, в 1908 году, Янка Купала стал всемирно известным советским поэтом. Скончался он летом 1942 года.
Мы с Сергеем часто встречались с ним — ив номере гостиницы, где он жил, и в нашем штабе. Его стихи переписывали от руки, они ходили по всем партизанским отрядам, их «клали» на незамысловатый мотив, они словно паролем были:
…Якуб Колас! Мы с Сергеем особенно любили и уважали его не только потому, что знали замечательные стихи этого великого поэта Белоруссии, но и потому, что в годы войны (и много раз по окончании ее) мы зачарованно слушали этого мудрого человека, прожившего долгую жизнь и так много оставившего нам в поэзии и прозе.
Мы, работавшие в Центральном штабе партизанского движения, ждали каждую новую строку Коласа — это было оружие, его строки воевали с оккупантами, давали народу силу и надежду.
В те суровые годы войны в Центральном штабе партизанского движения Сергей познакомил меня с интересным человеком — высокий лоб, серые проницательные глаза в сеточке ранних морщин — военный корреспондент Аркадий Кулешов. Он рассказывал нам:
— Двадцать четвертого июля сорок первого покинул я разрушенный фашистской бомбардировкой Минск. Пешком прошел горький путь отступления до Орши…
Летом 1942 года, получив кратковременный отпуск, Аркадий Кулешов передал Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко потрепанную фронтовую тетрадь с поэмой «Знамя бригады». Герой этой поэмы Алесь Рыбка пронес на себе зашитое в ватник знамя бригады по тяжким дорогам отступления. Естественность и символичность этой поэмы были настолько велики, что П. К. Пономаренко, собирая нас, не раз читал вслух это талантливое произведение поэта-фронтовика.
В годы войны нам с Сергеем пришлось встречаться с людьми, известными всей стране — литераторами, живописцами, режиссерами.
Мы с восхищением внимали музыке Дмитрия Шостаковича, создавшего свою бессмертную симфонию в осажденном Ленинграде; в нетопленных залах музеев организовывались выставки Сергея Герасимова, Бориса Иогансона, Петра Кончаловского, Игоря Грабаря, которые посещали многие тысячи — солдаты, приехавшие на краткосрочный отдых, раненые, ставшие в госпиталях на ноги, рабочие заводов и фабрик, колхозники — в столь короткие для них минуты (не часы даже) отдыха.
Помню, как Сергей зашел ко мне с радиограммой, полученной от минских партизан: в оккупированной столице Белоруссии — по воле обстоятельств — остался действительный член Академии наук БССР Н. М. Никольский. Фашисты вышвырнули ученого, отказавшегося сотрудничать с ними, из квартиры, разграбили его ценнейшую, собиравшуюся годами библиотеку. Партизаны, узнав об этом от подпольщиков, решили вывести ученого из города, — обратились в штаб за советом, как провести операцию, как надежнее гарантировать безопасность ученого. Много людей — и в Москве, и в Минском подпольном обкоме, и в партизанском крае — в течение нескольких недель были заняты разработкой плана по спасению академика Никольского.
Сергей — в ту ночь, когда ученого должны были «выкрасть» из оккупированного города, наводненного ищейками гестапо, полицией, эсэсовцами, — сидел в комнате радистов, тревожно ожидая вестей из Минска.
…В предисловии к книге «Этюды по истории финикийских общинных и земледельческих культов» — труду, получившему мировое признание, — академик Н. М. Никольский после войны уже писал:
«Тема — «сравнительная история древневосточных земледельческих культов» — была включена в план работ Академии наук БССР на четвертую пятилетку 1942—1947 гг. К работе я приступил в невыносимо жутких условиях немецко-фашистской оккупации Минска, в сентябре 1941 года, после окончания плановой работы о частном землевладении и землепользовании в древнем Двуречье, написанной по собранным до начала войны материалам. В процессе моей работы основная проблема монографии сформулировалась как проблема финикийской общинно-земледельческой религии; но при ее разрешении мне пришлось в свете исследуемого текста и других текстов Рас-Шамра пересмотреть, заново поставить и разрешить ряд других основных проблем не только религиозной, но и социально-политической истории Финикии. В результате получилась работа весьма широкого масштаба и значения, оказавшаяся самой важной и значительной из всех моих работ по истории религии и истории Востока.
Я считаю священным долгом выразить здесь мою самую сердечную признательность славным белорусским партизанам и партийным организациям партизанской зоны Белоруссии — бригады «Разгром», Первой Минской бригады и бригады «За Советскую Белоруссию», — ибо без их спасительной охраны и братской помощи эта и другие мои работы могли бы не увидеть света Большой Советской земли. Когда 1 августа 1943 года я и моя семья были вывезены партизанами из Минска в партизанскую зону, товарищи постарались создать для меня всевозможные в условиях партизанского боевого быта удобства для завершения работы и проявили к ней самый живой интерес, несмотря на ее столь далекую от современности тему. Они свято берегли и спасали советскую культуру и науку, и за это им великое спасибо и великая слава!»