Страница 3 из 48
В одной из синагог попытались было устроить клуб с танцами. Но что-то не ладилось у клубных работников. Стояла пустая заколоченная синагога, вызывая лишь недовольство верующих, а честно сказать, и не только верующих…
Помню, как значительно позже Сергей, комсомолец уже, сказал фразу, которую перегибщики могли — по тем временам — счесть крамольной: «Зачем же стариков обижать? Пусть они со своим богом живут, бабушек разве переделаешь?»
…Мы росли в одном городе, на одной улице, ходили в одну школу. Вместе впервые надели мы красные галстуки, вместе вступали в комсомол. Мы были патриотами своей улицы, города, своей республики, нашей страны. Звали нас по-разному — Иван и Казимеж, Андрей и Петр, Исаак и Василий. Мы выросли в русских, белорусских, польских, еврейских семьях, но не был знаком нам ни великорусский шовинизм, ни национализм, ни антисемитизм. Этому обязаны мы были своим родителям — простым трудовым людям, пионерскому отряду, комсомольской ячейке, партии большевиков.
Тогда, в двадцатые годы, Сергей Антонов и мы, товарищи его, начали проходить высокую, благородную школу подлинного пролетарского интернационализма — и остались верны ей на всю жизнь.
2
Главные силы противника — Ромка Маркевич, Сенька Шутов и Юрка по прозвищу «Тычок» — выдвигались к запасным путям, к водокачке. Ромка, вооруженный длиннющей затесанной хворостиной, казавшейся ему настоящей трехлинейкой образца 1891 года, шагал впереди, поминутно оглядываясь и озираясь. Тычок подпрыгивал на одной ноге и что-то напевал. Только вот разведчик — Сенька — шел мрачный, насупившийся.
— Как свистну, — шепотом приказал наш «командарм», а им, конечно же, был Серега, — налетай на беляков!..
Я поправил застиранный картуз.
— А коли они нам накладут? Нас-то мало, а их — силища.
— Эх ты, красный боец! — покосился на меня «командарм». — Иди-ка ты лучше в «дочки-матери» с девчонками играть…
…Вот уже авангард противника поравнялся с водокачкой. Сейчас «красный командарм» Сергей гикнет, и наша буденновская ватага даст «белякам» последний и решительный бой… Все будет по-честному, по-правильному — вчера мы с Серегой играли за белых и, несмотря на победу, сдались: ведь нельзя, никак нельзя даже в игре одолеть революционную Красную Армию.
— Чего-то они не так идут, — сказал я, присматриваясь к понурому виду «беляков».
— Эй, Серега, — сложив руки рупором, прокричал Ромка, — выходи из заса-а-ады!..
Сергей выпрыгнул из-за палисадника.
— Сдаетесь? — спросил он хмуро.
— Да нет. У Сеньки до вас дело.
Сенька вышел вперед, взглянул на Сергея и вдруг всхлипнул:
— Серега, мать просила… Венька у нас захворал, а фельдшер в район уехал… Мамка сказала: беги к Сергею Антонову, пусть его пионеры какую другую медицину покличут.
— Отбой, братва, — негромко, но твердо скомандовал Сергей.
Он бросил шашку в кусты, словно простился с игрой и забавой, подошел к плачущему Сеньке, положил ему руку на плечо:
— Ну, ладно реветь. Придумаем чего-нибудь… Найдем медицину…
Через три минуты все наличные силы «красных и белых», включая «обоз» в лице Петьки и «лазарет» — Верки, получили приказ: бежать в депо, рассредоточиться и любыми способами разыскать фельдшера и срочно доставить на Заречную улицу, в дом Шутовых, — можно под конвоем.
…Мишка был старше Сергея и меня на два года — главный забияка и драчун. Подбежит, бывало, стукнет исподтишка — а потом, поди его догони, длинноногого.
(Через двадцать пять лет он пришлет Сергею и мне весточку, вспомнит двор, улицу, родной город, а о себе напишет скупо — профессор, в полковничьем звании.)
…Марка звали Музыкант. Его, большеглазого, худенького, слабенького, чистенького мальчика из зажиточной семьи, вовсе не принимали в расчет, если надо было постоять за свою улицу в драке. Зато никто лучше Марка не мог сыграть на аккордеоне или на черном полированном рояле, попавшем в клуб из какого-то нэпманского особняка.
Пройдет сорок лет. На юбилейном концерте в столице, в Колонном зале, будут звучать песни, полюбившиеся всей стране. Выйдет на эстраду знаменитая актриса, объездившая с песнями этими полсвета — только до Антарктиды, кажется, не добралась, начнет песню про Родину, про величавую Волгу, которая течет издалека долго, про комсомольцев-добровольцев, а потом выйдет на эстраду юбиляр-композитор, наш Марк, и скажет:
— Был и остаюсь комсомольцем…
И нам, сидящим в партере, в третьем ряду, будет особенно понятен смысл этих слов — ведь известный композитор-песенник и есть худенький мальчик из нашего города, с нашей улицы…
Сережка, Верка, Севка, Петька, Борька… Так привыкли они тогда называть друг друга. И прозвища мальчишеские не забывались — Конструктор, Музыкант.
Конструктор на все руки мастер, соорудивший почти настоящую ветряную мельницу, пропадет без вести в сорок первом.
Петька — обладатель удивительного голоса — настоящий серебряный колокольчик — сложит голову под Берлином.
А Верка, отчаянная, стриженная под мальчишку, сорвиголова, закончит медицинский и погибнет под бомбами на Калининском фронте…
Борька уйдет в ополчение, будет сражаться в блокадном Ленинграде и не вернется из боя.
Все это еще впереди, а пока они, русские, белорусские, украинские, польские, еврейские мальчишки и девчонки, идут по родному городу и поют на всю улицу:
А ведет всех нас Сергей Антонов, гроза обывательского хулиганья, нэпманских сынков и базарных спекулянтов: он, оставаясь с ними один на один, белел, и лицо его замирало — страшно было, — но не отступал, ибо страх знаком каждому, важно уметь его преодолеть — это и есть смелость.
Как тяжело было на первых порах молодой Республике Советов! Из всех щелей выползала самая различная нечисть, соперничавшая между собой разве только в лютой ненависти к революции, власти рабочих и крестьян. В гражданской войне резко определились позиции каждого, фронт нередко проходил через семьи.
Все вынесли, все преодолели — и вооруженную интервенцию зарубежных «доброжелателей», мундиры которых были обильно политы кровью лучших сынов и дочерей нашего народа, и внутреннюю контрреволюцию.
Поистине неисчислимы испытания того времени, которые преодолел наш народ под руководством ленинской партии — походы белогвардейских полчищ, подбиравшихся к самому сердцу нашей Родины — Москве, мятежи кулаков, натиск вооруженных банд, засушливый 1921 год, тиф, оспа. Более чем четырехлетняя война «за царя и отечество» отбросила экономику дореволюционной России на много лет назад. Ущерб народного хозяйства составил около 50 миллиардов золотых рублей. Голод и лишения привели к гибели пяти миллионов человек — да, такое могли вынести только люди несгибаемой воли.
Конечно, осознать все это мы, малолетние, тогда достаточно серьезно не могли. Знали только, что в стране плохо, а когда бухали пушки, нас загоняли в подвалы — на отсидку. Помнится, мы несли по шоссе в город на руках наш сбитый аэроплан, думая, что в такую громаду ребят «немец не ударит». Однако он еще раз ударил из пулемета, вынырнув из облаков. Мы бросились врассыпную — кто куда, но и при этом нескольких девчонок и мальчишек не досчитались. А вот с подбитым летчиком, тяжело раненным, решили более разумно: раздобыли лошадь, перекинули его через спину и напрямик в медпункт. Или хорошо его лечили, или парень был живучим, но несмотря на пять полученных ран остался жить и снова продолжал летать.
Много, очень много лет прошло с тех пор, но в памяти людской огненные годы революции будут жить вечно. Ведь Октябрьская социалистическая революция — это судьба и каждого из нас.