Страница 23 из 48
Неделю назад он с ужасом понял, что не видит. Теперь он не помнил.
Не помнил самых дорогих, самых близких имен — своей жены, сынишки. Сергей закрывал глаза, силился вспомнить лица жены, сына, придумывал им самые невероятные имена, мотал головой, но все было тщетно: он не помнил. Он забыл.
И сознание этого было страшнее всякой боли.
…Сначала его кормили жидкой пищей с ложечки или через поильник, затем он попробовал, поддерживаемый сестрой, приподняться с кровати, наконец, сам разогнулся и, морщась от боли, сделал несколько гимнастических упражнений. Память постепенно возвращалась к нему. Потом он встал без посторонней помощи и сам дошел до двери, устав так, что двое суток пролежал пластом. В яростной борьбе за жизнь шли долгие тяжелые дни.
Хотя никто: ни профессор, ни врачи, ни сестры ничего никому не говорили, госпиталь знал: их перебазируют на Урал. Фронт приближался с каждым днем. Начальник госпиталя и слышать не хотел о выписке — он сначала улыбался, затем уговаривал, наконец, просто выгнал Антонова из кабинета.
Через день Сергей попросил разрешения попрощаться с сестрой.
Он говорил убедительно и жалостливо — перед эвакуацией госпиталя только на полчаса заглянуть к сестре, живущей, по его словам, в этом же городе. Ему выдали немудреное больничное обмундирование, назначили провожатого — пожилого санитара.
У маленького домика Сергей увидел лавочку, присел. Достал пачку «Казбека» — подарок генерала Кривошеина, угостил санитара. Затянулись.
— Погоди чуток, — сказал Сергей, — я мигом. Зайду попрощаться — и обратно…
Эх, санитар-простота! Того не знал ты, что белорусскую хату можно пройти насквозь — войти с улицы, а выбраться незаметно — задами, огородами. А там — ищи ветра в поле!
…Его задержал первый же пост в расположении своего корпуса — без документов, в больничном белье. На счастье Сергея, он увидел знакомого офицера связи, спешившего к командиру корпуса.
Через несколько минут он уже стоял навытяжку перед Кривошеиным.
— Сбежал?
— Сбежал, товарищ генерал…
— А я тебя… В медсанбат! И чтоб оттуда не бегать! Кругом марш!
Когда Сергей Антонов вернулся в строй, его направили на юг, в район Ростова, где шли жесточайшие бои, а я по заданию ЦК КП(б)Б остался в Белоруссии — мы сдерживали немецкое наступление, сражались за каждую пядь земли.
3
Все эти дни ЦК КП(б) Белоруссии вел большую работу по осуществлению плана обороны рубежей Днепра и Могилева, в разработке которого участвовали маршалы К. Е. Ворошилов и Б. М. Шапошников. Здесь были приняты решения о развитии партизанского и подпольного движения, и в этих целях в тыл противника было направлено много преданных партии людей.
Хочу привести отрывок из воспоминаний комиссара 172-й стрелковой дивизии Леонтия Константиновича Черниченко о том, как насмерть стояли защитники Могилева, неподалеку от которого незадолго до этого вели бои части мехкорпуса Кривошеина.
«…Командир корпуса генерал Бакунин вызвал к себе командира дивизии и меня для информации…
Обычно отличавшийся хладнокровием и выдержкой, на этот раз комкор был взволнован. С нетерпением, не свойственным ему, он выслушал короткую информацию Романова и сообщил, что части 110-й дивизии оставили под давлением немецких войск оборону по Днепру, развернулись фронтом на север и сейчас ведут бои на линии деревень Княжицы — Черневка — Сусловка. Немецкие танковые части подошли к Чаусам.
По данным штаба 13-й армии, такое же положение создалось и на юге. Там вражеские части пробились к Пропойску. Таким образом, 61-й корпус оказался в мешке, который гитлеровские захватчики стремятся завязать, перехватив путь отхода между Чаусами и Пропойском. Части 13-й армии ведут бои на флангах.
Было ясно, что выходить в таких условиях из окружения — значит потерять основные силы и технику. Поэтому мы пришли к выводу — удерживать Могилев до последнего дыхания. С таким твердым убеждением собрали совещание в штабе дивизии… На нем были командиры, комиссары и начальники штабов частей, советские и партийные работники города.
Хорошо помню выступление полковника Кутепова.
— Уже поздно отступать, чтобы сохранить силы, — говорил он, — теперь, когда сосед слева в беспорядке отступает, а сосед справа колеблется, нам лучше всего сражаться на месте до последнего. Это придаст решимости колеблющимся и остановит убегающих.
Обобщая высказывания, я напомнил о директиве политического управления любой ценой удерживать Могилев, который превратился в своеобразную крепость, способную сдерживать напор танковых и мотомеханизированных войск и нанести им большой урон.
Все присутствующие пришли к убеждению, что у гарнизона еще достаточно сил для борьбы. Было решено продолжать оборону города… Ставка Верховного командования отдала директиву командующему 13-й армией генерал-лейтенанту В. Ф. Герасименко: «Могилев под руководством Бакунина сделать Мадридом».
Эта директива как нельзя лучше отражала настроение Могилевского гарнизона. Она воодушевляла на подвиги.
Разведка установила, что гитлеровцы сосредоточили крупные свежие силы: 10-ю моторизованную дивизию, дивизию СС «Рейх» и полк «Великая Германия»…
После ожесточенного воздушного налета и артиллерийского обстрела гитлеровцы начали наступление и на участке 388-го полка. Но многократные атаки были отбиты.
…В штаб дивизии прибыл работник госбезопасности Чернышев с запросом из Ставки Верховного командования: кто удерживает город Могилев и в чем нуждаются обороняющиеся?
Генерал Романов заявил, что нужны боеприпасы. Вскоре мы получили ответ: ночью выложить костры на Луполовском аэродроме и ожидать прибытия транспортных самолетов. Но случилось так, что в этот день батальон старшего лейтенанта Сибирякова, оборонявший предместье Могилева, был оттеснен гитлеровцами, и аэродром перешел в их руки.
Генерал Романов приказал командиру 747-го полка Щеглову в критическом случае отойти в город, а дивизионному инженеру подготовить мост к взрыву. Однако полк не смог пробиться к днепровскому мосту.
Пьяные фашистские головорезы пытались через мост ворваться в город. Командование дивизии перебросило на этот участок батальон НКВД, батальон народного ополчения, резервную роту лейтенанта Степченкова, пулеметную роту Хорошова, артиллерийский дивизион Дерганова и минометную роту из отряда Филимонова.
Гитлеровцы вплотную подошли к мосту, но получили отпор. Борьба за переправу приняла ожесточенный характер. Направив главное усилие на овладение мостом, противник ослабил нажим на полк Щеглова, который немедленно перешел в контратаку, нанося удары с фланга и тыла. Гитлеровцы отступили к аэродрому…
С наступлением темноты бой затих.
Утром начались бои на окраинах города. По Могилеву гитлеровцы вели артиллерийский огонь. Однако наступающие мотомехчасти противника не имели успеха. Они наткнулись на новую полосу укреплений.
Генерала Романова пригласили для переговоров с Москвой.
Маршал Советского Союза Шапошников спросил:
— Что произошло на Луполовском аэродроме, почему не были выложены костры?
Михаил Тимофеевич объяснил, что весь день шли бои, к вечеру враг захватил аэродром.
На следующую ночь были сброшены боеприпасы недалеко от фабрики искусственного волокна и кирпичного завода.
…Сторожевые посты пропустили три немецкие автомашины, следовавшие по Минскому шоссе, а боевое охранение задержало их. Схватка была короткой. Несколько гитлеровцев убито и захвачен в плен штабной офицер. При нем оказалась топографическая карта, по ней было видно, что вражеские войска овладели Смоленском и подошли к Вязьме и Ельне. В захваченных машинах оказалось много наградных знаков, несколько знамен и различных подарков. Как показал пленный офицер, эти награды предназначались для тех, кто с победным маршем пройдет по Москве.
…Внезапно немцы прекратили огонь… Мы насторожились… В скором времени загадка разрешилась. В сопровождении группы наших бойцов к штабу подошли два гитлеровских офицера с белыми нарукавниками. Они были без оружия. Мне и начальнику особого отдела Г. А. Фефилову пришлось принимать этих парламентеров.
Белокурый, лет двадцати семи, баварец заявил:
— Мы пришель вам предложить капитуляцию.
— А вы сами не желаете капитулировать? — спросил я у него.
— Нет! Зачем! Мы желайт победа. Вам сопротивление безнадежно. Смотри наш техник.
При этом парламентеры достали из полевых сумок альбомы с фотографиями гитлеровских танков, пушек, самолетов и положили на стол.
— Вы что, на базар пришли со своей техникой? — возмутился я и резким движением руки отбросил альбом. — Мы били вас с вашей техникой и будем бить. А если хотите убедиться, можете посмотреть целое кладбище.
— Мы вам хотим лючше. Не надо больше проливайт кроф.
— Зачем же вы тогда пришли на нашу землю?
— Нас послал фюрер, мы принес вам освобождение.
Меня поразила слепота этих людей.
— Оберст велел сказайт, чтобы вы возвратили наши штабные машины. Мы знайт, куда есть ваш штаб, и если вы не сложите оружие и не возвратите машины, то он будет из пушек расстреливайт ваш штаб.
— Вот это — практический разговор. Скажите вашему оберсту, что мы предпочитаем победу. А ваши машины с железными крестами возвратим лишь при условии, что вы не выпустите ни одного снаряда по городу.
— У нас нет на это полномочий! — заявили парламентеры.
Дальнейший разговор был бесполезен. Мы выдали им по Железному кресту в знак подтверждения, что их машины с крестами находятся у нас, и отпустили.
Прошло полчаса. Фашисты были пунктуальны — несколько снарядов врезалось в здание школы, в котором находился наш штаб.
Зашаталось, задвигалось здание, рухнул левый угол. Но в то же время потрясающие взрывы донеслись с окраины города. Артиллерийская группа полковника Соловьева ответила огнем по вражеским батареям.
Истребительный отряд Филимонова вел минометный огонь по врагу через Днепр. Северо-западная окраина города была охвачена пожаром.
Вечером в бомбоубежище, где находился штаб, было многолюдно и шумно. Сюда в последний раз собрались руководители могилевской обороны, командиры, комиссары и начальники штабов, начальник оперативного отдела штаба корпуса полковник Фурин и начальник политотдела корпуса полковой комиссар Турбинин.
Я зашел к генералу. Романов сидел, склонясь над топографической картой. На столе лежал короткий приказ из Генштаба на отход. Он был получен по закрытой связи через капитана госбезопасности В. И. Пудина. Романов готовился к совещанию, обдумывая план выхода из окружения.
Михаил Тимофеевич поднял голову. На его лице была усталость.
— Читай, комиссар! — скосив глаза на листочек бумаги, сказал генерал.
К генералу Романову входили командиры. В углу слабоосвещенной комнаты был накрыт стол. На нем лежала незатейливая солдатская закуска. Позвонил начальник 4-го отделения штаба дивизии капитан Красногоров и доложил, что немцы уже у штаба тыла, спрашивал, как быть со штабной документацией и полевой кассой.
— Сжечь!
Совещание начал Романов.
— Гитлеровцы овладели Смоленском и подошли к Ельне, угрожают и Вязьме, — сказал он. — В интересах сохранения оставшихся сил отдан приказ об отходе… Прошу, товарищи, высказать свое мнение…
— Могилевская оборона сыграла свою роль, — сказал полковник Кутепов, — дальнейшее сопротивление потеряло значение, гарнизон обречен. Выход из окружения боем нанесет еще один удар по фашистам.
Генерал Романов предложил план отхода…
Немцев наше выступление застало врасплох, и мы прорвались к Тишовской роще. Но здесь нас осветили прожекторы, враг открыл яростный артиллерийский и минометный огонь. Мы несли большие потери, но пути назад не было.
Рядом со мной громыхнуло, опрокинуло меня, оглушило и обдало липкой грязью. Сквозь туман блеснули вспышки орудия. Оно стояло у обочины дороги и било по нашей автоколонне. «Надо его заставить замолчать», — пронеслось в голове.
— Вперед! — кричу не своим голосом.
В несколько прыжков бойцы накрыли орудийный расчет. Пушка замолчала. Но в этот миг справа из двухэтажного дома застрочил пулемет, и меня больно хлестнуло по ноге.
Развернув индивидуальный пакет, я начал забинтовывать голень правой ноги. А бойцы открыли огонь из вражеского орудия по фашистам, засевшим в здании.
У кирпичного сарая остановилась наша санитарная машина. Я, прихрамывая, подошел к ней. В машине лежал Михаил Тимофеевич. Он был тяжело ранен, посмотрел на меня затуманенным взглядом и тихо проговорил:
— Кажется, вышли. Ведите, комиссар! Мне плохо.
С наступлением темноты нам удалось оторваться от врага.
Из города долго еще доносилась пулеметная трескотня».