Страница 30 из 55
— Ну, расхвастался! Человека бы постыдился, — оборвала его жена.
— Так вот я и спрашиваю: чем наша Надежда хуже тех, других? Почему в институт не поступила? Потому, что ей ухажеры головы закрутили.
Мать подошла к Наде, обняла ее.
— Не слушай его. Хмельной он. А ты хватит, отец. И без тебя ей тошно.
— Однако, замуж ей надо. Вон за Никиту гнусавого, — кивнул Семен Иванович, идя к двери.
— Не болтай зря. — Полина Михайловна сняла с вешалки пиджак, протянула его Наде. — Отнеси ему, а то простынет. — Печально подняла на меня серые, усталые глаза. — Вы уж простите старого. Переживает. Все говорил прежде: «Надя должна шагнуть далеко вперед, как я шагнул от своих родителей». Родители его весь век свой в людях жили, батрачили. А он все же бригадир, механизатор. Федя на фронте погинул, так он на Надюшку все надежды возлагал. А она шагнула, да на первом шаге и запнулась.
Позднее Надя рассказывала:
— После вчерашнего отец глаз не поднимает. Делает вид, что сердится, а самому стыдно. Не люблю его хмельного. Говорит, говорит и остановиться не может. Жакеткой попрекнул. Неужели мне самой не совестно?
— Он любя.
— Все одно — обидно. Но теперь я решила окончательно: в институт поступлю. Вызубрю всякие эти «прочь» да «навзничь» и сдам. Не для отца и не для диплома. Стану животноводом. Я ведь и раньше хотела. — Улыбнулась, вспоминая: — Ты меня смутил в медицинский.
— Вот так-так! Ни слова не говорил.
— Шучу. Сама я выдумала, что мне в медицинский хочется.
— Значит, хорошо, что в медицинский не сдала. Теперь поступишь, куда мечтала.
Надя заглянула мне в глаза.
— А еще почему хорошо?
— Не знаю.
Внезапно запечалилась, вздохнула:
— Стыдно мне без дела. Где-то надо устраиваться или на подготовительные курсы ехать.
Что посоветовать ей?
И вдруг однажды пришла с просветленными глазами, сдержанно радостная, и я сразу понял, что она имеет сказать мне что-то важное. Полистала книгу на столе, заметила:
— Когда ты только успеваешь читать?
— Ночами.
— Худой ты стал, не отдыхаешь совсем. — И прибавила: — А у меня прояснилось.
— Ну, ну, говори.
— Не знаю, как ты на это посмотришь.
Смущенно, быстро порхнула ресницами. «Неужели уедет?» — испуганно подумал я.
— Вчера Новиков собирал нас, девчат. Комсомолок. Рассказал, что дела с животноводством надо выправлять, что дальше так продолжаться не может. И грязь и низкие удои… Предлагает, чтобы дела на ферме взяла в руки молодежь. Чтобы все поставить по-научному, на современном уровне в смысле рационов и техники. Девчата решили пойти доярками. Раз такое положение создается.
«Значит, никуда не уедет», — с облегчением подумал я и спросил:
— И ты?
— А как же? — Несмело взглянула мне в лицо: — Не сердишься?
— За что же?
— Скажи совсем откровенно. Тебе не будет стыдно, что ты врач, а я… у тебя простая доярка.
Это «я у тебя», такое нежное, откровенное, взволновало меня.
— Надя, зачем такие мысли?
— Сама не знаю. Говорят, у неровней любовь недолгая. — Продолжала уже радостно: — Работать буду и учиться. Заочно поступлю.
— Почему заочно?
Ответила серьезно, сдержанно:
— Теперь без тебя и дня не могу.
Смешная, боится, что я буду стыдиться ее, доярки. «У неровней…» Не Надины мысли — Аришины. Вековой инстинктивный расчет. А мне не надо расчета. Только быть с ней сегодня, завтра, всю жизнь. «Неровня!» Сегодня неровня, а завтра ровня. Ей только восемнадцать… Она еще не жила. Впереди годы учебы, институт, свежие люди, огромный мир мыслей и знаний. Кем станет она? Как угадать? Жизнь не стоит на месте — она подхватывает человека, как вешняя вода, властно несет вперед. Сегодня Надя мечется, сомневается, а завтра прочно встанет на ноги и, кто знает, может быть, станет знатным животноводом, опытником… А если и нет — все равно пронесет она сквозь всю свою жизнь чистоту и правдивость, готовность учиться и работать. Разве это мало? С такой не страшно пройти жизнь. Такая не кинет в беде.
Да и сами Озерки? Разве через десять-пятнадцать лет они останутся прежними? Все дальше уходит в тайгу шоссе, которое соединит Озерки с железной дорогой. Вдоль нее пройдет высоковольтная линия и узкоколейка к месторождению торфа в Малиновом логу. В Пихтовом намечено построить электростанцию, которая даст энергию всему району. Придет день, и Олег или какой-нибудь такой же, как он, молодой фантазер в красной физкультурной майке придет с астролябией по-новому планировать улицы Озерок, корчевать лес, асфальтировать дороги. Сквозь все, если присмотреться, просвечивает будущее. Не надо мне другого счастья, как идти в это будущее с Надей.
В эти же дни она окончательно поссорилась с Андреем. Он пришел к ней и вызвал во двор, как он сам выразился, «для последнего разговора». Она вышла к нему на крыльцо. От него пахло водкой. Надя объявила ему:
— Ты ко мне пьяный не ходи.
Он спросил вызывающе:
— Почему так строго?
— Противен ты пьяный.
Он прищурился язвительно.
— Ясное дело — врач куда милей… Он и почище, и зарплата у него ежемесячная. Прямой расчет.
— Какой же ты, оказывается, подлец, Андрей, — кинула ему Надя и пошла в дом.
— Ты это окончательно? — крикнул он вслед.
ЛЕТЯТ ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ
Чудесная песня. Хожу и напеваю ее повсюду. Я доволен. Все решилось! У нас будет новая больница.
Чуть свет прикатил на пропыленном газике Колесников, попросил халат и все утро просидел у меня в кабинете, наблюдая, как я веду прием. Потом сообщил мне, так сказать, свою рецензию:
— Хорошо, что внимательны. Хорошо, что неторопливы, грамотны. Одного у вас не хватает…
— Чего, Иван Степанович?
— Улыбки. Иногда она нужнее, чем лекарство. Врач призван лечить не только тело. Вы поняли меня?
— Понял.
Чудесный человек он! Вечером состоялась сессия сельского Совета. Я волновался, но обошлось как нельзя лучше. Выступали Колесников, Новиков, Алла, я, конечно, и многие другие.
Егоров сдался. Не мог же он идти против всех. Когда вопрос поставили на голосование, он тоже поднял руку «за», правда, с таким видом, как будто хотел сказать при этом: «Куда денешься, вас много».
В общем, перебороли скептиков. Кстати сказать, Егоров теперь здоровается со мною совсем иначе, чем прежде, — небрежно, сквозь зубы, и в разговоре обращается: «Товарищ Вересов». Ну, да ничего, с ним общий язык найти можно.
В победе нашей главная заслуга, конечно, Новикова. Без него, пожалуй, я бы ничего не сделал. Без шума и крика он добился своего.
Случилось и другое приятное событие. На два дня я уезжал в Пихтовое по делам, а когда вернулся, зашел к Маломальскому попросить лошадь и застал его на печи с длиннейшей, размером в неочиненный карандаш, цигаркой во рту. Опираясь на локоть, он курил и читал какую-то толстую книгу.
То, что при моем появлении он не вскочил, не назвал меня милейшим, удивило и встревожило меня: «Не заболел ли?»
— Такой цигарки на целый день хватит, — пошутил я.
Он отложил книгу, стряхнул пепел с цигарки на пол.
— Теперь мне хоть какие можно вертеть, хоть с телеграфный столб. Еж-те двадцать. Это раньше времени не было.
— Вы не заболели?
— Такими пустяками не занимаюсь.
— Я к вам насчет… — начал я.
— Со мной уже никаких счетов, — не дослушал меня Маломальский. — Попали не по адресу.
— То есть как это?
— Решение правления. Видите ли, не обеспечиваю и так далее. Короче — я не бригадир. Еж-те двадцать. Да, отмаялся. Определили пенсию. Теперь повышаю культурный уровень. Взял вот «Трех мушкетеров». Начал их — еще колхоза не было, и все некогда было закончить. Тридцать лет мечтал дочитать и, наконец, добрался. Между прочим, чуть не забыл спросить — что за профанское масло?
— Профанское? Такого нет. Может быть, прованское?