Страница 3 из 6
Когда на тебя бежит слон, ему надо уступить дорогу. Я сделал шаг в сторону. Я ждал, как продолжится сюжет, что будет потом и чем все это кончится - детская наивная любовь к кинематографу, простому, с крепко сколоченной фабулой, с погоней и с непременным торжеством добра над злом. Когда Док еще был для всех Слоном, я смотрел такие фильмы раз по пять.
Продолжения не было. Исчезли "Новости дня" и "Эльбрус", сгинули трамвайные рельсы за оградой, Пушкин переместился на другую сторону площади, растаяли в воздухе хохочущие над юным Прудником мальчишки со смутно знакомыми лицами. И сам Слон, неудержимо набегавший на меня, исчез, канул в небытие. Я почувствовал усталость, может быть, от внезапности пережитого, а может, просто от того километра, что остался за спиной.
На скамейке было полно народу. Я повернулся и неспешным шагом пошел к дому. От меня в сторону Никитских ворот убегал какой-то сухопарый лысый мужчина, одетый, как и я, в тренировочный костюм и синие адидасовские кроссовки.
Назавтра я позвонил Пруднику на работу, мне не терпелось узнать, видел ли он что-либо подобное, где был в тот момент, когда топал на моих глазах по бульвару, но секретарша сказала, что шеф уехал в лекционное турне по провинциальным заокеанским университетам. Добрый месяц он будет морочить голову веснушчатым студентам из штата Индиана, как следует понимать пространство и время в свете нынешних концепций, которые ему, Слону, известны лучше, чем кому бы то ни было.
Вечером, надев спортивный костюм, я вновь отправился на Тверской. Хватит выдумывать себе синдромы. Пора разобраться что к чему. Авось и без Дока сумею.
Когда я добрался до места, которое назвал для себя точкой перегиба, меня вновь крутануло, но теперь я уже знал, чего можно ждать от пространства и времени в этой точке. Опять вместо МХАТа стояло недостроенное чудище, и это не удивило меня, потому что так и должно быть, и бежал я не один, а в компании своих одно классников, и это тоже было в порядке вещей.
Я узнал их всех, разве что не смог припомнить все фамилии.
Класс растянулся на полсотни метров, замыкал группу, конечно Слон, потому что он был Слоном. Еще, по настроению, он был Жирный-Поезд-Пассажирный. Впереди, оторвавшись от группы, мчался, скупо работая руками, длинноногий жилистый Санька Карюхин.
А рядом, по центральной аллее, вдоль скамеек бодро бежала Четэри с секундомером в одной руке и с жестяным рупором в другой.
Физическая подготовка у нее была что надо, она бежала наравне с нами и что-то кричала на бегу в свою жестяную дудку. Мне показалось, что она обращается ко мне: "Коленки подымай, подымай, говорю, коленочки, не спи на ходу!" А я не спал. Я подымал коленочки выше некуда. Потому что очень хотел догнать Саньку Карюхина. Догнать, обойти и первым оказаться у Пушкина. Мне это было нужно - вот так. Позарез.
Обучение в те годы, как вы помните - или знаете понаслышке,- было раздельным. Девочки учились в соседней школе. Но бегали они по тому же Тверскому бульвару, правда, не километр, а меньше, потому что они девочки. И у них была форма, похожая на нашу, только майки не синие, а белые. А трусы тоже черные, но широкие, как паруса, вроде коротких шаровар, на резинках снизу.
Ужасно смешные трусы, в них даже самые изящные девочки выглядели неуклюже, у худеньких ноги казались еще тоньше, чем были на самом деле.
Только одну девочку, одну-единственную, казалось мне, не могли испортить даже эти дурацкие трусы. Я знал, что она сейчас сидит с подругами на скамейке у финиша, но все ее подруги были для меня на одно лицо, так что добежать первым мне надо было только из-за нее. Я не знал, как ее зовут. Никогда с ней не разговаривал.
Не подходил близко. Пока я не обгоню Саньку Карюхина, пока не добегу первым, знал я, у меня губы не шевельнутся, чтобы сказать ей "привет" или что-то в этом роде.
Такая была у меня внутренняя установка. Наверное, и у нее есть красивое название.
Эту девочку я увидел в первый раз зимой, когда Четэри привела нас на Тверской с лыжами. Я запомнил вишневый байковый костюм и вязаную вишневую же шапочку. Девочки всегда прибегали раньше нас - у них же дистанция короче - и сидели на лавочках у финиша, отдыхали. Я много раз давал себе слово подойти к ней, и мне казалось, что она этого ждет, но я не мог пересилить себя, пока этот тощий Санька Карюхин опять и опять приходит первым...
Но что сказать ей, когда я обгоню наконец Карюхина? Я не мог ничего придумать. Да и надо ли придумывать, если Саньку все равно не обогнать?
Как давно это было, однако!
Всякий раз, выкладываясь до последнего, я приходил к Пушкину вторым.
Четэри говорит, что я не бегун, а борец, потому что ноги у меня тяжеловаты. И еще, говорит она, мне не хватает злости.
Вот если бы эта девочка с Тверского пришла к нам в зал, когда мы тренируемся на матах! Я бы припечатал всех на лопатки, одного за другим, дожал бы и того десятиклассника, который здорово держится на мосту. Но Саньку Карюхина с его ходулями никакой злостью не возьмешь. И я уходил с Тверского, не оборачиваясь, и спиной чувствовал, что кто-то провожает меня взглядом...
Почти каждый день я ходил теперь на бульвар бегать в прошлое.
Повидаться с одноклассниками, украдкой посмотреть на девочку - у нее такой серьезный и чуть укоризненный вид,- и конечно же побыть самим собою, таким, каким я был до института, до женитьбы, до работы и всего прочего, что сделало меня таким, каков я сегодня.
А каков я сегодня? Не о полноте речь, тем более какая там полнота, так, склонность. Я знаю то, умею это, разбираюсь кое в чем, что-то игнорирую, может быть, напрасно, но в чем моя нынешняя суть? Зачем я хожу на работу, на теннисный корт, для чего болтаю о разных пустяках с Прудником, почему решил отказаться от белого хлеба и начал бегать? Разве от двух-трех лишних килограммов что-то внутри .у меня переменится?
С того дня, когда я снова увидел на бульваре ту девочку в смешных трусах и спина Саньки Карюхина опять и опять маячила передо мной, я бегал, наверное, ради того, чтобы получить ответ хотя бы на один из этих вопросов. Если не видно разгадки в сегодняшнем дне, может быть, она отыщется в прошлом.
Это прошлое крутилось перед моими глазами, как видеолента.
Все знакомцы из тех времен, когда не снесли еще кинотеатр "Новости дня", прошли передо мной, и я не видел только одного - самого себя. Действие разыгрывалось вовне, а внутри я был мужчиной за пятьдесят, и не было рядом зеркала, чтобы разглядеть себя четырнадцатилетнего. Да и надо ли?
Жена была уверена, что я слегка свихнулся на почве бега, однако относилась к моим занятиям доброжелательно, поскольку считала, что каждый человек в определенном возрасте обязан иметь какое-нибудь пристрастие. Она, например, собирала камни и каждый год показывала их на очередной выставке коллекционеров-любителей. Мне приходилось ездить на открытие, выслушивать скучные речи и делать вид, будто я разделяю всеобщее восхищение какими-то особыми халцедонами. Но я посещал эти выставки исправно, и моя жена, хотя и с усмешкой, тоже благословляла меня на забеги по Тверскому. К счастью, она ни разу не пришла посмотреть, как я справляюсь со своим километром.
Единственное недоразумение возникло после того, как я вернулся с бульвара не в своих кроссовках с тремя полосками, а в темносиних тапочках из парусины на черной литой резине. Я даже не припомню, когда видел в последний раз такие тапочки в магазинах, их, должно быть, перестали делать давным-давно. А в школе мы всегда бегали в таких, разве что иногда попадались не темно-синие, а коричневые, изредка с красной окантовкой. Не знаю, как это получилось, но после поворота в настоящее - мы брели тогда по аллее с юным Слоном и он доказывал мне, что Эйнштейн подходит к единой теории поля не с того конца, а я соглашался, хотя и не знал толком про Эйнштейна, потому что в те годы его в школе не проходили,- так вот, оказавшись в настоящем времени, я обнаружил, что кроссовки по непонятной причине остались там, вдалеке, а я шагаю в темко-еиних тапочках, которые, как ни странно, даже не жали. В них я и пришел домой, заготовив по дороге объяснение для жены, каким образом произошла такая перемена. Кажется, я сказал ей, что выручил одного провинциала и разукрасил это происшествие романтическим орнаментом, ввернув несколько слов о любви провинициала к уральским самоцветам,- и вопрос был исчерпан.