Рассказы

— А вы кто?

— Мы — елочная комиссия! — важно сказал Леша.

Но Костя отстранил его:

— Пойдемте с нами туда,… в село…

— Отлично! Я вас именно хочу попросить, товарищи мальчики, сходить в деревню и позвать товарищей колхозных крестьян. Я бежал оттуда… из-за границы… Там нас замучили! Брат у меня был любимый, коммунист, они его расстреляли… Идите, зовите!

— Нет, лучше вы туда — с нами.

— Я бы с удовольствием, товарищи молодые люди, но у меня совершенно отморожены ноги. Не могу встать, не то что идти.

Леша отвел Костю в сторону и зашептал:

— Пойдем, Костька! Павлу Власьевичу скажем, дяде Саше…

— Ладно. Ты беги, — ответил Костя, — а я побуду.

Леша потоптался на месте:

— Что ж, тебе одному оставаться? Не пойду я!

— Кто председатель? — вскипел Костя. — Беги сейчас же, единым духом!

Леша побежал, взметая снежную пыль. Костя посмотрел ему вслед. Чужой покосился на Костин топор:

— Это зачем?

— Елочку.

— К рождеству христову?

— Нет! К Новому году!

— А! Ну, дай помогу!

Человек вскочил и, не дав Косте опомниться, выхватил топор. Костя закричал и бросился бежать, проваливаясь в снег. «Ведьмедь»-огромный, страшный-погнался за ним. Костя втянул голову в плечи, прикрыл ее руками и в ужасе все бежал, натыкаясь на елки. Удар обрушился на него сзади. Родное поле, знакомый лес, Медвежья сопка, солнце — все закачалось, поплыло, ясный день потемнел…

Через полчаса прибежал Леша с пограничниками.

Костя лежал на животе недалеко от красавицы-елки. Около него валялся глубоко ушедший в снег топор. Все это уже было слегка запорошено свежим снежком.

Леша заплакал.

— Слезой делу не поможешь, — сказал дядя Саша. — Жив! Только без памяти. Беритесь, ребята: в больницу его… Леша, топор подбери! А мы вдогонку за «зверем»… Вон следы…

Два пограничника бережно понесли Костю. Сзади шагал Леша. Как Леша ни жмурился, как ни сжимал веки, стараясь задержать слезы, они катились, горячие, по щекам и замерзали на подбородке…

У больницы собралась вся школа. Но доктор Натан Натаныч никого не пускал в палату. Только Костиных родителей он пропустил и Павла Власьевича, а больше никого.

— Нельзя ему. Вредно.

— А как он, Натан Натаныч?

— Ничего. Его счастье — полушубок на нем был основательный. Только ключицу попортило. А в общем, ничего. Дней через десять получите вашего Костю.

— Как через десять? Ведь Новый год уже скоро!

— Что ж? Придется его отложить.

— Разве Новые годы откладываются?

Ребята печально бродили по больничному двору, заросшему голыми березами и маленькими, корявыми елками. Пронюхав, которое окно Костино, они взбирались на стоявшую под окном елочку и прижимались к стеклу. Но окно было занавешено белой больничной занавеской…

III

Двадцать девятого Леша прислал записку: «Костя, того «ведьмедя» поймали, он был японский разведчик». Тридцатого Натан Натаныч разрешил Косте садиться. А тридцать первого Костя уже сидел на табуретке и, расстелив на подоконнике бумагу, неумело, точно первоклассник, левой рукой писал ответ (правая вместе с плечом была забинтована).

«Ребята, поздравляю с Новым годом шестой класс и все классы. Сегодня вам будет весело. А мне вроде скучно. Но ничего, только перевязки — больно. Какую вы елку взяли: которую мы с Лешкой выбрали или другую?»

Он устал писать и долго сидел, глядя на пустынный двор. За окном сгущались сумерки, кончался последний день старого года. В школе сейчас убирают елку, в классах весело, шумно, светло…

Он лег на койку и скоро заснул. Приходила няня, заглянул Натан Натаныч, но Костя не слыхал.

Ночью странный шум разбудил его. Костя поднялся с трудом, кое-как, левой рукой, натянул серый халат и подошел к окну. Больничный двор был весь заполнен ребятами. Они суетились около стоявшей под окном елочки, они убирали ее разноцветными свечами, звездочками, дедами-морозами, золотым дождиком, канителью…

В больничном коридоре часы пробили двенадцать. Косте стало весело. Он подышал на стекло и пальцем вывел громадную цифру 12. Ребята закружились вокруг елки — председатель «елочной комиссии» открыл все-таки новогодний бал.

ЛЕВЫЙ ФЛАНГ

(Из красноармейских рассказов)

Молодые бойцы готовились к первому большому походу. Зайчиков волновался больше всех: выдержит ли, не отстанет ли от всей роты?

Он в седьмой роте самый маленький. Его и в армию-то принимать не хотели. Зайчиков долго уговаривал призывную комиссию:

— Товарищи начальники, возьмите меня, я подрасту!

Врач засмеялся:

— К весне, если подрастешь, приходи!

Зайчиков и пришел весной. За зиму он действительно стал длинней на сантиметр. Но как он ни хитрил, незаметно приподымаясь на цыпочки и вытягивая шею, все же до нормы ему нехватало двух сантиметров.

— Даем тебе еще отсрочку, до осени, — сказал врач. — Старайся, расти!

Зайчиков старался. К осени он подрос еще на сантиметр с половиной. С затаенным дыханием ждал он решения. Врач пожалел его:

— Придется тебя, коротышкин, пропустить! Авось, пока до полка доедешь, полсантиметра доберешь!

В роте Зайчиков стоял, конечно, на крайнем левом фланге. Ребята часто так и называли его по-дружески «Левый Фланг». Но это пусть! Правда, он завидовал правофланговым великанам. Когда на плацу иногда подавалась команда: «Кругом!», Зайчиков был счастлив. Он впереди всех! Он выпячивал грудь, задирал голову и четко отбивал маршировку.

Но счастье длилось недолго:

— Кру-угом!

Опять правофланговый, «направляющий» Ермолов, ведет роту, опять Зайчиков — левый фланг.

К походу готовился весь полк. Из дивизии даже приехал важный начальник, Иван Сергеевич Балашов. — проверить подготовку. Вечером он зашел в седьмую роту, и все увидели, что важный начальник прост, немолод, невысок.

Он пришел запросто, после вечерней поверки, когда рапорт уже не отдается.

Этот час — между вечерней поверкой и отбоем — особенный. В распорядке дня про него сказано: «С 10 до 11-личные дела». Кто пришивал пуговицу, кто прилаживал новую звезду, кто сочинял письмо. А курильщики — те набились в курилку.

Начальник осмотрел казарму и тоже завернул в курилку.

Там шел разговор о героях.

— Из тебя, Левый Фланг, герой навряд ли выйдет. — говорил Зайчикову Ермолов.

Тут как раз вошел низенький начальник, и Ермолов смутился. А начальник уселся около печки, достал из шинели папиросы. Бойцы налетели на «Пушки», и вмиг вся пачка превратилась в неровный ряд красных огоньков.

— Вот вы толкуете: герои, геройство… Хотите, я вам один случай расскажу?.. До отбоя много ли?

— Много, полчаса еще, товарищ начальник.

— Ну, ладно! — Начальник бросил окурок в печку и уселся поудобней. — Дело было в гражданскую войну и, между прочим, под Новый год. Вот вам сейчас у печки, небось, тепло и не дует, а вы закройте глаза и вообразите темную зимнюю ночь, и снежную степь, и злую метель-низовку. А ночь длинная: началась в девятнадцатом году, кончилась в двадцатом. И вот среди ночи, по колено в снегу, бредет отряд красных разведчиков, и ведет их молодой куцый парнишка-командир по имени… ну, хотя бы Ваня…

В курилке тишина. Синий дым облаком висит над стрижеными головами. Начальник неторопливо продолжает:

— …Бредут они час, другой, а деревни все нет и нет. Заблудились, значит, заплутались. Горько стало Ване, злится он на самого себя. Долго они шли, из сил выбились. Вдруг — стоп! — уткнулись носом в околицу. Через ту проклятую метель и огоньков не видать было. А чья деревня, кто в ней — свои, беляки?..