Страница 12 из 77
Ежедневно во время моего путешествия газеты по всему Китаю и в Гонконге публиковали статьи о чудесах «большого скачка» в капитализм — в связи с тридцатой его годовщиной. Многие из этих материалов воспринимаются довольно странно, как смесь напыщенности и самоуничижения, личных историй и национального стремления к совершенству. Пытаясь восстановить в 1991 году контроль над ситуацией после тяньаньмэньского кризиса, уже недомогавший Дэн якобы произнес знаменитое: «Разбогатеть — это прекрасно». Он призывал Китай «создавать больше Гонконгов». В начале 90–х годов появилось по меньшей мере 2 тысячи специальных экономических зон, сконцентрированных в дельте реки Чжуцзян в провинции Гуандун, в сердце которой находится Шэньчжэнь. Со временем экспериментальных городов стало гораздо больше, и они были главной движущей силой наиболее широкомасштабной и амбициозной в истории программы по созданию экономики, ориентированной на прибыль. «Кто‑то должен разбогатеть первым», — провозгласил Дэн, объяснявший, что разные регионы должны «питаться на разных кухнях», а не складывать свои ресурсы в «общий котел».
Мы останавливаемся у открывшегося всего девять месяцев назад торгового комплекса «Костал–сити» — последнего из тысяч дворцов потребления, разбросанных по всему Китаю. Я прогуливаюсь мимо витрин и не могу обнаружить ни единого покупателя. Глобальный экономический спад уже затронул город, но владельцы магазинов пытаются делать вид, что ничего не происходит. Они пробуют сохранить лицо. За ленчем в тайваньском ресторане с видом на крытый каток «Костал–сити» Ланьцыэль знакомит меня со своим другом Питером. Его компания экспортирует товары для дома во многие страны. Мои спутники рассказывают, что в провинции Гуандун закрылось несколько тысяч заводов — больше, чем признают власти. По словам Питера, сейчас он может добраться до соседнего города Гуанчжоу менее чем за час, а прежде поездка по этому 150–километровому отрезку автострады отнимала по меньшей мере вдвое больше времени.
Питер рассказывает, что цены на недвижимость упали в Шэньчжэне минимум на 40%. По его словам, спад на рынке был неизбежен. Цены были спекулятивными и искусственно поддерживались представителями местных властей, многие из которых сделали шальные деньги. Росту благосостояния способствовало несколько факторов: кредитование коммерческими банками, приватизация всего жилищного фонда и — сравнительно недавняя — частичная приватизация земли. Питер говорит, что центральное правительство какое‑то время с беспокойством наблюдало за кавалерийскими повадками чиновников в таких регионах, как Гуандун, и пыталось — без особого эффекта — призвать местные власти к порядку: «Пекин осознавал проблемы задолго до руководства Шэньчжэня и Шанхая. Они хотели в гораздо большей степени контролировать цены на недвижимость, но политики оказались заодно с застройщиками». Цифры подтверждают наличие причин для беспокойства. Сообщается, что объем коррупции среди «красных баронов» в регионах оценивается примерно в 15% ВВП Китая. Примерно 90% из з тысяч богатейших бизнесменов Китая так или иначе связано с партийными боссами. Приведено в исполнение меньше половины приговоров Верховного суда по делам о коррупции.
На меня производит впечатление откровенность моих собеседников («Все знают о коррупции среди местных чиновников, но нет смысла предавать это огласке») и их знание окружающего мира. Они говорят о том, что происходит с продажами «Уолмарт» и «Теско», о кризисе в жилищных секторах экономики США и Европы и о влиянии этого краха на заводы в Шэньчжэне, которые были поставщиками строительных компаний. Мы говорим о процентных ставках и инфляции («Правительство оценивает уровень инфляции в 5%, но если вы оглядитесь, то поймете, что эти цифры взяты с потолка»). Здесь нет чувства, что вы находитесь в изоляции, — скорее наоборот. И тем не менее, вне зависимости от того, как сильно они критикуют политику Коммунистической партии, особенно ее местных подразделений, они не видят существенных причин менять политический статус–кво: «Можно ли дать право голоса почти 8оо миллионам малограмотных крестьян и ожидать после этого, что страна останется мирной и стабильной?» Я слышал подобное на протяжении всего путешествия.
Продолжая нашу экскурсию, Ланьцыэль показывает мне несколько замечательных современных зданий Шэньчжэня. Я никогда не видел ничего подобного местной ратуше — стеклянному сооружению с волнообразной крышей, занимающему целый квартал. В городских районах Баоань и Лунган на окраинах города таких чудес нет — только огромные бетонные склады и заводы, извергающие густой дым.
Все, что оставалось от сельского ландшафта, разрушено. Земля покрыта грязью, песком и низкорослым кустарником. У ряда холмов, окружающих эти индустриальные чудища, срезаны вершины, чтобы добыть песок, необходимый для рекультивации земель. В течение всего этого времени людям твердили одно и то же: Шэньчжэнь не должен останавливаться в своем развитии. Благосостояние или чистый воздух: в ходе модернизационного рывка всем объясняли, что нельзя иметь и то и другое и что правительство уже выбрало за вас. Сегодняшний экономический кризис имеет свои положительные стороны. По словам Ланьцыэль, небо сейчас гораздо чище, чем обычно, поскольку объем выпуска продукции снизился. Она рассказывает, что за несколько дней до нашей встречи увидела солнце впервые за несколько месяцев. Во что обходится Китаю бурный рост, очевидно уже давно. По оценкам Всемирного банка, за прошедшее десятилетие около 750 тысяч человек ежегодно умирали преждевременно из‑за загрязнения окружающей среды. По этим же оценкам, затраты на здравоохранение, связанные с разрушением окружающей среды, составляют примерно 5% ВВП. В перечне 20 городов мира с наихудшим состоянием атмосферы, составленном Всемирным банком, 16 — китайские. Большинство людей, с которыми я разговаривал, руководствуются личным опытом, а не правительственными декларациями или зарубежной статистикой.
Мы останавливаемся на светофоре посреди этих индустриальных джунглей. На другой стороне дороги около десятка молодых работниц в одинаковых красных комбинезонах, вышедшие из чудовищного промышленного сооружения, пытаются добраться до автобусной остановки, перебегая опасное четырехполосное шоссе. Здесь находится эпицентр «чуда 'Уол–март'», революции низкорентабельного крупномасштабного производства, которая обеспечивает Китаю беспрецедентное обогащение, а Западу — невероятно низкие цены. На пике роста дешевого производства половина выпускаемых в мире джинсов, кондиционеров, мебели, текстиля и обуви делались именно здесь. Ключевым фактором явилось смягчение долго действовавшей системы прописки (hukou). Более 100 миллионов человек, официально считавшихся сельскими жителями, наводнили города. Только об одном Шэньчжэне сообщалось, что на пике роста в нем проживало 8 миллионов временных рабочих–мигрантов. В середине нынешнего десятилетия некоторые из них предприняли попытки самоорганизации и создания неофициальных профсоюзов — с тем чтобы протестовать по поводу условий жизни. Отчасти из‑за волнений в провинциях, отчасти в ответ на беспокойство зарубежных потребителей по поводу «потогонных фабрик», в январе 2008 года вступило в силу новое трудовое законодательство, повысившее минимальный уровень заработной платы.
Затем наступили спад потребительского спроса на Западе и связанное с этим резкое сокращение экспортных поставок, от которых зависели Китай и особенно этот регион. Местные утверждают, что самые легкомысленные управляющие в Шэньчжэне — не здешние уроженцы, а приезжие из Гонконга или с Тайваня. Было отмечено несколько случаев, когда владельцы заводов внезапно увольняли весь персонал, а после сбегали. Без работы и без компенсации у рабочих не было другого выбора, кроме как вернуться в деревню. Согласно официальным данным, к началу 2009 года примерно
600 тысяч рабочих–мигрантов были вынуждены покинуть провинцию Гуандун. Китайская академия общественных наук оценивает уровень безработицы в городах примерно в 10% (это более чем вдвое превышает официальный показатель). Учитывая местную склонность к сокрытию проблем, можно полагать, что действительные данные гораздо выше.