Страница 86 из 87
Собственно, операция была задумана точечной и молниеносной: внезапный укус ничего не подозревающего Юрая благородной незнакомкой, от которой он этого менее всего мог ожидать. Причем сразу же мертвящий укус вместо насыщающего, а возможность полакомиться впоследствии кем‑нибудь повкуснее Филофей своей племяннице клятвенно обещал обеспечить. Десять ударов сердца до смерти, потом второй, контрольный укус – и в карету, на рысях!
Начальный этап был выполнен безукоризненно: клиент вышел из гостиицы один, без приятеля, и послушно подставил шею под клыки герцогини. Вот тут бы и порадоваться! Но после этого все стало развиваться как‑то вкривь и вкось. Сначала укус вампирши непозволительно затянулся, а затем на порог стремительно вылетел спутник Юрая (Влад, барон Зборовский – ректор специально уточнил это заранее по своим каналам). Причем двигался барон с такой скоростью, что Филофей не смог бы отследить его без магии и в лучшие свои годы, лет сорок назад. А уж теперь, в почтенном и заслуженном своем возрасте, тем более.
Но именно на подобный случай старина Фил и контролировал ситуацию из стоявшей наготове с приоткрытой дверцей кареты. И теперь он решительно и так быстро, как только мог, сжал пальцами заранее подготовленный амулет с заклинанием. Тонитрум и фульмен цезитас, хокк!
Неимверной силы удар грома и вспышка света, обрушившиеся на сцепившихся в схватке Зборовского с Ирмой, а заодно и на лежавшего у них в ногах в полубессознательном состоянии Юрая, были страшны, хотя сами по себе и не опасны. Все, что от них требовалось – это ослепить и оглушить противников на недолгое время, а остальное было уже делом техники. К тому же у этого ошеломляющего заклятия "грома и молнии" имелась и еще одна изюминка: заточено и нацелено оно было прежде всего на людей, троллей, гномов и других тварей, имеющих только один облик. В оборотнях же и вампирах заклинание затрагивало лишь человеческий слой, так что если герцогиню де Монферре этот магический удар на время и оглушил, то делившая с ней тело и душу вампиресса оставалась в полной силе и должна была теперь, вырвавшись на свободу, еще успешнее сделать свое черное дело.
"Тонко задумано – могли бы сказать бы по этому поводу в другое время и в других мирах. – Но где тонко, там и рвётся"9. План Филофея был блестящим и вполне осуществимым, но споткнулся на двух неучтенных обстоятельствах, одно из которых предугадать заранее было совершенно невозможно, зато другое его сиятельство ректор мог бы и принять во внимание, озаботься он разведать чуть больше о спутнике своего врага.
Во‑первых, в защитном слое ауры Юрая со вчерашнего дня висело заклинание магического зеркала. И оно сработало сейчас самым наилучшим образом, недаром придумавший некогда это заклинание Шалидор почитался во всем Круге Земель как праотец и родоначальник магического искусства. Отразившаяся от зеркала светозвуковая волна со всей мощью ударила по выпустившему ее на волю волшебнику, на несколько долгих минут отняв у него зрение, слух и способность вообще хоть что‑нибудь соображать. Именно из‑за этого оглоушенный Филофей едва не пропустил возможность увидеть то, что случилось во‑вторых. А полюбоваться было на что…
Хорший псарь может потратить на выучку своего кобеля месяцы и годы, добиваясь безоговорочного послушания. И четырёхлапая тварь будет будет послушно выполнять приказы, бегать за палкой и безропотно сидеть перед миской с мясом, не смея его и коснуться без дозволения хозяина. Всё это так. Но стоит этому, сколь угодно учёному, кобелю учуять запах текущей сучки – и прости‑прощай, конец всей выучке: пара сцепится в один клубок, и оторвать их друг от друга будет невозможно ни приказом, ни силой, ни колдовством, разве что пилой надвое распилить. Вампиром ведь была не только Ирма, но и Влад Зборовский. И когда удар заклинания высвободил подлинную сущность обоих из человеческой оболочки, в Круге Земель не осталось уже ничего, что смогло бы удержать ошалевших от вожделения самца и самку вампирской породы от самой старой на свете схватки.
Что значат людские долг и честь, когда тебя призывает голос крови и неизбывная жажда отыскать пару вровень? Когда, после всех этих уныло‑плоских, одноликих любовников и любовниц незамутненно человеческой породы, посчастливилось наконец‑то встретить подобного себе? Подобную себе? Прочь, прочь ненужную одежду – в клочья, с треском! Вернуть истинную бледность лицам, выпустить на волю клыки и когти, прояснить красными всполохами глаза и слиться наконец воедино в саднящем стоне желания и вожделения. Снова и снова погружаться в жаждущие глубины – и всё так же снова и снова принимать в них того, о ком мечтала все эти годы. Вцепляться зубами в ее плечо, исступленно и ожесточенно царапать его спину в этом безумии страсти, когда ваши тела скользят друг по другу в жарком поту, когда вкус чужой крови на губах утоляет не голод желудка, а совсем другой, извечный голод по истинной паре… Сливаться в единое целое неудержимо и неостановимо, наплевав на всех и позабыв обо всём на свете, опять и опять – до тех пор, пока не рухнет небосвод…
… И в какой‑то миг небосвод действительно рухнул, впиваясь каленым железом своих осколков в ту часть оголенного тела Зборовского, которая в этот момент в очередной раз взетела вверх, готовая через мгновение снова устремиться вниз
У каждого возраста – свои плюсы и свои минусы. Долгие годы, проведенные за университетской кафедрой или в магческих изысканиях, не прибавляют ни подвижности, ни изящества: упитанное академическое брюшко было столь же неотъемлемой чертой профессорского облика, как легкое покашливание в разговоре или строгий, но при этом слегка снисходительный взгляд. Ничего не поделаешь: положение обязывает, а годы спуску не дают. Но вместе с теми же годами приходят и неторопливая зрелость, и опыт терпения, и умение нанести удар в нужное время и в нужном месте. Равно как и способность предугадать удар противника и уклониться от него – или, по крайней мере, выдержать и устоять. Устоять под чужим ударом и, как только что выяснилось, под своим собственным тоже.
Именно многолетние занятия волшебством и, в частности, наработанная ответная реакция на удар чужой магии позволили Филофею прийти в себя от оглушающего магического шторма чуть раньше, чем других участникам сцены, разыгравшейся сейчас перед фасадом скромной батавской гостиницы. Но этого выигранного времени было совсем немного, и еще не до конца пришедший в себя ректор нетвердыми шагами устремился вперед.
Ох, как же не хотелось его сиятельству довершать задуманное дело собственными руками! Всю свою долгую жизнь он старался избегать этого и, оставаясь в тени, аккуратно плести паутину своих интриг. Осторожно дергать за ниточки, предоставляя другим не только делать за него черную работу, но вдобавок еще и совершенно искренне полагать при этом, что они совершают свои поступки самостоятельно и руководствуясь лишь собственной волей. Думаете, кто "помог" тогда двум талантливым студентам набрести на случайно оказавшийся в открытом доступе экземпляр "Заповедной книги иодаев"? А после этого декану оставалось лишь в тщательно выбранный момент эффектно появиться на сцене. И вот уже косоглазый Шуа‑Фэнь собирает вещички, освобождая ректорский кабинет для него, Филофея. А что с двух студентов, а точнее, студента и студентки, полетели головы – ну, так и хуже бывает, одна только холера народ тысячами выкашивает. Студентом больше, студентом меньше…
Но сейчас, крути не крути, счет шел не на недели с месяцами, а на мгновения. Причем первым делом надо было нейтрализовать этого чересчур шустрого барона И маг‑заговорщик, дошагав наконец до исступленно совокуплявшейся вампирской парочки, взялся за свой недлинный – вовсе не боевой, а парадный и ритуальный, но, тем не менее, кое на что еще пригодный – меч и со всего маху рубанул им по самой близкой части баронского тела: по взлетавшей сейчас ему навстречу заднице. Да. неэстетично, но зато эффективно!
Вонзившаяся в тело заточенная сталь резко выдернула Зборовского из небытия. Где он, что он? Превозмогая резкую боль, барон оторвал взгляд от лежавшей под ним разгоряченной недавними ласками женщины и повернул голову наверх, чтобы увидеть, как перешагнувший через него коренастый усатый блондин заносит клинок над лежащим рядом на улице бледным и слабо соображающим Юраем. Ни сил, ни времени на то, чтобы как‑то спасти друга – да и себя самого – у Влада уже не оставалось. И тогда он прибег к последнему остававшемуся в запасе средству, старательно прошептав пересохшими губами: